Этот «Руссак» (так самоеды зовут всех русских колонистов) — высок ростом, хорошо сложен и одет так же, как и Пырерко, хотя его одеяние и не воняет, как самоедское. Серые, стальные глаза, резкий энергичный профиль лица и упрямый подбородок делают его не совсем заурядным типом. Такие лица запоминаются. Жизнь центров с их суетой, нервозностью и вечной спешкой — ему непонятна и неприемлема. Ценой многих хлопот, усилий, трудов, ему, наконец, удалось срубить себе домишко на восточном берегу Южного Острова Новой Земли, на берегу Карского моря; снабдиться от Госторга двухлетним запасом продовольствия, приобрести десять штук ездовых собак, а главное взять опытного промышленника Василия Пырерко к себе в компаньоны.
Летков облегченно вздыхает — судно, наконец, скрывается за мысом, а с ним скрылись и все эти шумливые, безтолковые люди — масса ненужных и неинтересных человеческих пятен.
— Ну, Василий, одни теперь с тобой будем на целый год! — говорит Летков, хлопая Пырерко по плечу.
Под «братским» прикосновением длани Леткова, самоед приседает, но, радостно осклабившись, лопочет:
— Ой бяда, Семеныч, какой рука-то у тебя тяжелой, да крепкой! Вот ужо промышлять с тобой добро станем — сильной ты! А руссак то плохой весь ушол пароходом, — заканчивает Пырерко свою мысль.
— Да, ведь, чортушка ты такой! ведь я тоже руссак, — возражает Летков.
— Какой ты руссак? ты так самой настоящий самодин! кровь пьешь, мясо сырой, рыбу ешь. Собакам ладно (хорошо) правишь, винтовкой совсем ладно стреляш! Какой ты уж руссак? Вот со мной самодином стал вместях жить, всё добывать (промышлять) и наживать вместях станем — нет, ты, Семеныч, наш уже теперь! — и самоед радостно хохочет.
Такое признание самоеда Леткову очень приятно, так как русские крайне скверно до сих пор относились к самоедам вообще. Пользуясь массовой безграмотностью безобидных и простодушных самоедов, русские купцы и спекулянты беззастенчиво обирали все продукты промысла и пушнины от самоедов, держа их вечно в долгах. У кого и где здесь, в стране безмолвной тундры, — самоед мог найти справедливость и суд? Волей и не волей он снова шел за продуктами первой необходимости к тем же кулакам.
— Ну, Василий! поздно и темно стало, пойдем-ка домой!
— Подём, подём Семёныч! жонка мой чай дома приготовил, обырдать (есть сырьем мясо и рыбу), станем.
Пройдя шагов триста, они поднялись на небольшой песчаный холм, с разбросанными по нему каменными глыбами. Холм был окружен с трех сторон скалами и прикрыт от северных ветров. Собаки с радостным лаем и скулением высыпали на встречу своим хозяевам. Прыгали, толкались и старались лизнуть лицо.
— Ля, ля! (тише, смирно) притворно сердито закричал на собак Пырерко. — Ой, бяда! Ой, бяда! Серко, Лебедь, Ла!!
Около Леткова, потираясь о его ноги и тыкаясь холодным, влажным носом в его руку, идет Торос — лучшая собака во всей упряжке и свирепый медвежатник.
— Ну, ну, Торос! Пошел на место! А рука сама собой тянется погладить и потрепать за ухом твердую и густую шерсть любимца. Собака изгибает хребет и ласково урчит.
Домашний уют.
Подошли к дому — небольшому деревянному строению из крепких лиственичных кряжей. Две комнаты, обширная кухня с громадной русской печью, и небольшая кладовка при доме. Рядом стоит обширный, деревянный сарай, где хранятся все запасы продовольствия, упряжь для собак, нарты (ездовые сани), сети, невода и другие промысловые снасти. Промышленники вошли в кухню и стали снимать с себя малицы. Около ярко топящейся печки возится с чайником и едой опрятная самоедка Анна, жена Василия. Маленький шестилетний Семка, сын Василия, еще непривыкший к Леткову, быстро ретируется за сарафан матери и оттуда поглядывает своими черными глазенками на Леткова и отца. По деревянным, вкусно пахнущим свежим деревом, стенам кухни развешаны мережи, пущальницы (сети для лова рыбы), сыромятные ремни, винтовка Ремингтон и две русских трехлинейки. Симетрично расположены гарпуны и остроги. Простая, но яркая лампа освещает и медную посуду, поблескивающую на полках, и довольные лица обитателей.
Около печки возится самоедка Анна. Семка поглядывает на Леткова и отца.
Пырерко пьет девятый стакан и блаженно потеет целыми ручьями. Чай, как и водка, слабость самоеда. При еде вилок не признают, а взяв кусок сырого мяса в зубы, резким взмахом острого ножа с низу, из под губ, отрезают мясо и едят. Того и гляди губы и нос себе отрежут.
На «десерт» Анна приносит из кладовки кости оленя. Они тут же разбиваются, а сырые мозги поедаются с громким чавканьем и наслаждением. Это самое вкусное блюдо на Новой Земле.
Семка, уничтожив четыре куска сахару, засыпает, блаженно улыбаясь. Мать уносит его в комнату.
— Ну, а теперь и спать пора! — И Летков, сняв малицу, пошел в свою комнату, так же неприхотливо убранную, как и остальное помещение. Только на стенах висели дешевенькие масляные картины, стоял грубо сколоченный письменный стол, шкаф, умывальник, да много чучел птиц и зверей висело по стенам. За то над кроватью была развешена превосходная коллекция холодного и огнестрельного оружия — слабость Леткова.
Летков уже полуразделся, когда тихонько раскрылась дверь и в комнату вошел Василий. Он как-то неловко переминался и кряхтел.
— Тебе, Василий, что-нибудь нужно? — спросил Летков.
— Ты, Семеныч, парень-то ведь ишшо молодой да сильный! — начал самоед, — без бабы-то тебе плохо — ну, вот, так значит, я тебе Анну-то сейчас дам на ночь, добро ведь так будет?!
Изумлению Леткова не было границ.
— Да ты одурел, Василий, что-ли?! — закричал он на самоеда. И как тебе не стыдно? Идиот ты эдакий! пойми, что ты городишь.
Пырерко был очень напуган и смущен окриком Леткова.
— Не сердись, Николай Семеныч, — заговорил он, — ведь у нас, самодей, обычай уж такой. Ежели мы с тобой так вот жить зачали, что все пополам, а у тебя баба нет. Анна-то ведь баба доброй, жирной! Откажешь, так она сердиться шибко будет — обычай у нас такой, — уговаривал он Леткова.
Возмущенный, взбешенный Летков долго убеждал и ругал Пырерко за такое предложение. Наконец Василий ушел из комнаты, глубокообиженный отказом Леткова.
Промысел на моржа.
Верстах в пяти от берега находились четыре небольших островка, где наши промышленники сколотили временную хибарку. Проливы между островками были очень глубоки, и вот теперь там появилась масса белух, гнавшихся за рыбой. В проливах промышленники поставили специальные белушьи сетки — стоянки, на больших якорях. В течение двух недель хода белухи, Летков с Василием добыли до 25 штук громадных зверей, достигавших весом до 80 пудов. Для того, чтобы вытащить зверя на берег, пришлось там же, на островах, построить специальный деревянный ворот, с помощью которого с трудом только удалось вытащить белуху на более мелкое место, а снимать с нее сало и шкуру приходилось по колено в холодной воде. Сало и шкуры зверя перевозили к дому в большой лодке. В среднем с одной белухи добывали сала до 20-ти пудов, плюс шкура, из которой выделывается превосходный сыромятный ремень.
Промышляют белуху, главным образом, летом и осенью, когда бывает ее «ход». В узких проливах и бухтах появляются сотни и тысячи этих зверей. Белуха гонит перед собой и истребляет громадные стаи рыбы. Ее можно сразу заметить по небольшому столбу воды и пара, которые она выбрасывает при вдыхании и выдыхании на поверхности воды, издавая звук — ухх! ухх! Тело ее было видно хорошо в воде. Промышляют белуху двояким способом.
Проследив направление хода стаи белух, выезжают на двух-трех лодках и перерезывают зверю путь, затем стреляют из винтовки спереди, сзади и сбоку зверя. Удара пули о воду белуха очень боится и, направляемая цепью пуль, бросается в сторону. Таким путем ее постепенно прижимают к берегу. Здесь ее бьют из винтовки самые лучшие стрелки, так как голову зверь высовывает из воды только на секунду. Стреляют белуху пониже большой жировой выпуклости на затылке. Жир белухи, перетопленный, довольно вкусен и может вполне итти на пищу человеку.
