— Фридрих Энгельс, — ответил Шелгунов, — доказывает, что после промышленного переворота английские рабочие стали самым прочным, постоянным классом населения, тогда как прежде они были подобны прожилкам в среде буржуа. Оба эти класса ныне жестоко враждуют. Господин Энгельс мудр, полагая, что английские рабочие раньше или позднее добьются прав для себя. Однако, я полагаю, Россия страна особенная. Русский мужик топором прорубит себе дорогу к социальной справедливости.
— Отлично сказано, Николай Васильевич, — продолжая медленно ходить по кабинету, тихо произнес Некрасов. — Вы смел. То-то разъярятся все наши российские мракобесы. Отредижируйте же обязательно вашу статью для ноябрьской книжки «Современника».
Гражданская война в Соединенных Штатах чрезвычайно интересовала Маркса и Энгельса. Тщательно изучили они причину ее возникновения. Симпатии их были, естественно, на стороне северян, о чем они писали в своих статьях и письмах друг другу.
Борьбу против рабства негров Маркс и Энгельс считали кровным делом трудящихся классов. Рабство в Южных штатах препятствовало успешному развитию рабочего движения за океаном. Покуда труд черных несет на себе позорное невольничье клеймо, не может быть свободным и труд белых. По мнению Маркса, идеологи рабовладельческого строя старались доказать, что цвет кожи не имеет решающего значения и трудящиеся классы вообще созданы для рабства.
Война в Америке приняла затяжной и трудный характер. В связи с этим Маркс окончательно лишился своего постоянного заработка в «Нью-Йорк дейли трибюн». Но эта личная неудача нисколько не повлияла на его все возрастающий интерес ко всему происходящему в Новом Свете. Он от всей души желал победы северянам и неотрывно следил за развитием военных действий. Считая себя не особенно сведущим в военном деле, Карл постоянно расспрашивал Энгельса о значении событий на далеких фронтах, и Фридрих с глубоким, чисто профессиональным знанием дела подробно сообщал ему свои выводы и предположения по поводу военных действий в Америке.
— Ты отличный тактик и стратег, — сказал как-то Карл, когда Фридрих объяснял ему и Женни сложность войны внутри одного государства.
Было это летом, когда Энгельсу на несколько дней удалось вырваться в Лондон. Окна домика на Графтон-террас были настежь открыты. В палисаднике цвели жимолость и желтые ирисы. На рабочем столе Карла лежала большая карта Америки, и над ней склонились три головы — седая Карла, темно-русая Фридриха и каштановая, как бы чуть посыпанная кое-где пеплом, Женни.
— Северяне допускают непростительную ошибку, — чуть заикаясь от волнения, объяснял Энгельс, — они не освоили еще методов ведения гражданской войны. Смотрите, как оголены их фланги. Необходимо немедленно ввести в дело вновь образованные корпуса, а вместо этого они вот уже больше месяца держат их на расстоянии почти что пятисот миль от поля боя.
— Право же, вы подмечаете каждый стратегический промах, пользуясь информацией и картой, так, точно находитесь непосредственно на поле боя, — заметила Женни, ласково поглядев на возбужденное лицо Энгельса.
Как всегда, дни, проведенные друзьями вместе, промелькнули с досадной быстротой. Фридрих уехал. Помчались письма из Лондона в Манчестер и обратно. Маркс писал чаще, нежели Энгельс. Это объяснялось тем, что в столице он бывал иногда лучше осведомлен обо всем, интересовавшем обоих.
Летом 1861 года Маркс участвовал в устройстве митинга протеста против ареста Бланки и тяжелых условий его заключения. Судьба этого великого революционера постоянно волновала Маркса. Позднее он переслал в Париж деньги, собранные немецкими эмигрантами, на издание брошюры о процессе Бланки, на котором старый боец держался, как всегда, героем.
Осенью до Энгельса дошла весть об изменившейся судьбе одного из знакомых ему русских узников, бежавших в Америку.
«Побег Бакунина меня очень обрадовал, — тотчас же написал он Карлу. — Бедняга, наверное, здорово настрадался. Совершить таким способом путешествие вокруг света!»
Венская газета «Пресса», на которую Маркс возлагал столь большие надежды, подвела его. Вопреки обещаниям, она не только редко печатала его статьи, но к тому же платила только за одну из пяти.
Маркс и его семья уже не раз находились на краю бездонной нищеты, но 1862 год грозил стать для них еще более катастрофическим, нежели все предыдущие.
«Если он будет походить на старый, то, по-моему, пусть идет к черту», — писал Карл в Манчестер в конце декабря.
Новый год оказался действительно хуже того, которому пришел на смену. Снова над домиком № 9 по Графтон-террас нависли унизительные лишения и угроза долговой тюрьмы. Прекращение сотрудничества в «Нью-Йорк дейли трибюн» тяжело сказалось на жалком бюджете Маркса. Долги росли. Семья из шести человек требовала больших расходов. Энгельс посылал непрерывно, но небольшие суммы, так как сам был денежно все еще не устроен.
Носильные вещи Карла, Женни, всех детей и даже Ленхен были давно заложены в ломбарде. Не было больше денег не только на то, чтобы оплачивать взятый в лучшие времена напрокат рояль, но и рассчитаться с мясником и булочником. Попытка расплатиться с одними долгами влекла новые. Нужно было изловчаться, хитрить, просить об отсрочках, чтобы предотвратить выселение из квартиры и накормить детей. Здоровье Карла было надорвано. Тело покрылось карбункулами, начались тяжелые недомогания, связанные с застарелой болезнью печени. Раздражительность возрастала тем больше, чем мучительнее тянуло его к работе над продолжением книги по политической экономии. Нищета порождала горестные вспышки.
Как-то летом утро началось с подсчета долгов, не терпящих отлагательств с оплатой.
Женни, посеревшая, измученная, вошла в кабинет мужа с большой пачкой счетов. Ее голос необычно дрожал:
— Вот газовое общество прислало последнее предостережение, Если сегодня мы не внесем одного фунта десяти шиллингов, газ будет немедленно выключен. Ты но сможешь больше работать по вечерам. В доме нет ни одной свечи и купить тоже не на что.
Карл поднялся из-за стола. Ему мучительно хотелось курить, но не было денег даже на самые дешевые сигары или табак.
Женни продолжала говорить все быстрее, и голос ее казался Карлу необычно высоким и странным. Он хотел остановить ее, но это было уже невозможно.
— Мы отказались давно от того, чтобы Лаура брала уроки музыки, но все еще не расплатились с учителем. Семь шиллингов. Как их достать, ведь он беден и нуждается в них. Домохозяин вчера орал во все горло на улице, что мы должны ему за целый год и он подаст в суд. Это был спектакль для кумушек всей округи.
— Но Энгельс ведь прислал нам на днях немного денег.
— Да, немного; этого не хватило даже для булочника. Мясник, зеленщик и бакалейщик грозят, что засадят тебя в тюрьму. Мы все страдаем. В городе открылась Всемирная выставка, а наши бедные девочки сидят дома. Все до последней пары обуви я заложила в ломбарде. И так уже много лет. Ни малейшего просвета. Почему? За что?
И вдруг, потеряв самообладание, Женни закричала:
— Я не могу больше, но могу! Лучше умереть, нежели дальше жить. Видеть детей и тебя голодными я больше не в силах.
Карл бросился к жене и прижал ее голову к своей груди. У него дрожали скулы и страшная гримаса горя исказила на мгновение лицо. Он умолял Женни успокоиться и еще раз набраться терпения.
— Ты ведь такая сильная, — заговорил он твердо. — Потерпи немного, и все наладится, я уверен в этом. И мы перейдем от страдания к радости. Помнишь наш любимый финал бетховенской Девятой симфонии? Она зазвучит и для нас, моя любимая.
Но Женни не успокаивалась. Карл молча гладил ее волосы. Что мог он сказать ей еще?
Снова горе перелилось через край, и нервы Женни больше не могли выдержать непрерывного напряжения. Во время этой печальной сцены в комнату родителей вошли Женнихен и Лаура. Лица девушек были необычно серьезными и решительными.
— Я достаточно взрослая, чтобы помогать своей семье, — сказала Женнихен, — вы не захотели зимой, чтобы я поступила в театр. Это к тому же оказалось нелегко, да и не знаю, достаточно ли я талантлива, чтобы быть на сцене. Теперь мы обе — ведь Лаура всего на год моложе меня — решили искать место гувернанток.
— В этом нет ничего плохого, — вмешалась Лаура, — нам пора зарабатывать. Двумя ртами будет в доме меньше, а главное, мы с Женнихен сможем помочь вам, отдавая все, что заработаем. Пожалуйста, Мавр и мамочка, не возражайте.
— Нет, нет, — в слезах ответила Женни, — вы обе еще так молоды, вам надо учиться. Я знаю, чем помочь. Разреши мне, Чарли, продать твою библиотеку.
Карл невольно ухватился рукой за спинку кресла. Он любил и привык к своим книгам. Они были всегда его послушными и верными помощниками, со многими из них он странствовал с юности. Карл хотел возразить, по тотчас же, внутренне устыдившись, что колеблется, поспешил одобрить решение жены распродать то единственное, что было ему так нужно и так дорого.
