— Любопытно, — сказал Ричард, узнав об этом, — будут ли Амальрика судить в Шпайере за его нерешительные действия против Аладиля? А ведь меня обвиняли в сговоре с сарацинами!
В ту же зиму скончался Папа Целестин, и новым Папой под именем Иннокентия Третьего был провозглашен кардинал Лотар, граф де Сеньи, человек настолько властный, что в начале нового столетии именно ему суждено было стать главным действующим лицом истории.[152]
В 6706 году от сотворения мира[153] война между Англией и Францией разгорелась с новой силой. Огромное количество графств и герцогств было охвачено ею. Всюду, от побережья Нормандии до Гаскони и Лангедока, шли военные действия. Лишь к концу года, одержав несколько побед над Филиппом, Ричард Львиное Сердце, поддавшись уговорам влиятельного кардинала Петра Капуанского, вновь согласился подписать перемирие со своим неуемным врагом, зная, что не в следующем году, так через год Филипп-Август снова затеет войну.
Встретив Рождество Христово, Ричард расстался с женой и отправился на юг своих владений учинять расправу над теми, кто во время войны тайно или явно сочувствовал королю Франции. В Масленицу он веселился с Беренгарией в родном Ле-Мане. На первой неделе Великого поста побывал опять у матери в обители Фонтевро и попросил Беренгарию побыть здесь до Пасхи, а на Пасху обещал возвратиться из очередного похода, на сей раз против взбунтовавшегося лиможского виконта Адемара.
— Если же на Страстной седмице я не появлюсь, — сказал он на прощанье Беренгарии, — то свисток доброго короля Дагобера при тебе. Не грусти, милая львичка, и не беспокойся ни о чем. Ты же знаешь, что меня нельзя убить в бою.
С этими словами он оставил жену и мать и покинул Фонтевро, ведя за собой сравнительно небольшое войско. Барон Меркадье сопровождал своего государя в этом походе. В канун Благовещения они разгромили лиможского виконта и взяли Лимож. Сам Адемар укрылся в одном из своих крепких замков — Шалю. До Пасхи оставалось более двух недель, и Ричард решил, что успеет взять Шалю и возвратиться в Фонтевро к жене и матери. Подойдя к замку, с ходу захватить его не смогли, пришлось начать осаду.
Начался апрель, любимый месяц Ричарда, повсюду разливалась бурная весна, природа расцветала, нигде уже не было снега, всюду зеленела свежая яркая трава. Утром Лазаревой субботы [154] солнце сияло во всю мощь, и к полудню даже стало припекать. Ричард верхом на Фовеле вместе с Меркадье, ехавшим на белом жеребце, объезжал окрестности замка Шалю. На нем была легкая кольчуга-безрукавка и легкий шишак, белый плащ с крестом Святого Георгия на спине развевался за спиной.
— Только подумать, Фовель, снова весна, — говорил Ричард, счастливо вдыхая в себя воздух, полный благоуханий. — После Пасхи подыщем тебе еще какую-нибудь подружку. Ты доволен?
Конь весело закивал головой.
— Иногда мне кажется, что он вот-вот заговорит, ваш Фовель, — рассмеялся Меркадье.
В это мгновенье боль пронзила правую руку Ричарда чуть пониже локтя. Он с удивлением уставился на стрелу, ранившую его.
— Ты гляди! — воскликнул он. — В кои веки меня ранило!
Стрела неглубоко вошла в мышцу, и ему не составило никакого труда ее выдернуть и отшвырнуть в сторону. Погрозив кулаком раненой руки в сторону невидимого стрелка, король повернул коня и решил возвратиться в лагерь.
— По-моему, все готово к тому, чтобы завтра утром решительным приступом овладеть Шалю, — сказал Меркадье.
— Да, да… — несколько рассеянно ответил Ричард, морщась от боли. Рана оказалась какая-то слишком едкая. Его вдруг стало тошнить и вырвало.
— Что с вами, эн Ришар? — всполошился Меркадье.
Дойдя до своей ставки, Ричард позвал лекаря Рено. Стали снимать кольчугу, потом шерстяной котт [155], но тут выяснилось, что рука опухла, а рукав у котта слишком узкий, и пришлось его разрезать вместе с рукавом шемиза. Когда же верхняя одежда была снята, на руке вокруг раны обнаружился синий отек. Лекарь озабоченно покачал головой и со вздохом сказал:
— Отравленная стрела. Плохо дело. Если это обычная греческая цикламена, то у меня есть противоядие из зерен и ягод юниперуса с молодилом и вербеной. Если не поможет, то нужна ртуть, а ее нет.
— Как нет? — удивился Ричард.
— А где ее сейчас найдешь!
— Так давай скорее свое противоядие!
Но противоядие не подействовало, синяк продолжал медленно распространяться, перетек на предплечье, потом на плечо. Ричард почувствовал сильный жар и приказал Меркадье немедленно начинать приступ на замок.
— Хочу умереть, зная, что Шалю пал и виконт Адемар схвачен, — сказал он с улыбкой. — Ступай, эн Гюи, а мне пусть приведут священника. Покуда вы будете воевать, я стану исповедоваться.
Смерть явилась к Ричарду столь внезапно, что он даже не успел прочувствовать ее. Должно быть, оттого-то он сохранял невозмутимое спокойствие до самого своего последнего часа. Ангулемский священник принял у него исповедь и причастил святых даров. Тем временем Меркадье, в ужасе и отчаянии, молниеносно овладел замком и, узнав, что Ричард Львиное Сердце умирает, приказал перевешать всех защитников Шалю, за исключением самого Адемара. Несметное сокровище, спрятанное в Шалю, по мнению Ричарда, оказалось весьма скромным, но Меркадье, явившись к постели умирающего, решил не разочаровывать короля.
Ричард уже исповедался, причастился и составил завещание. Он полностью простил своего коварного брата, Жана Сантерра, уступив ему Англию со всеми землями, замками и подданными, а также три четверти сокровищ. Личные драгоценности он завещал Беренгарии и племяннику Отто, а три четверти сокровищ королевской казны расписал между верными слугами, и что осталось — велел раздать беднякам.
Барону Меркадье удалось не только овладеть замком Шалю, но и даже найти того самого арбалетчика, выпустившего в руку короля Англии остроносую дарительницу смерти.
— Полюбуйтесь, ваше величество, это тот самый мерзавец, чья стрела ранила вас, — сказал Меркадье. — Как прикажете поступить с ним?
— А-а-а! — вскинул брови Ричард. — Это и впрямь ты?
— Я, — дерзко ответил арбалетчик, — и никто иной.
— Ну и как же зовут тебя?
— Мое имя Бертран де Гудрун, и я счастлив, что могу предстать пред тем, кого все так боялись и кого я убил, можно сказать, от нечего делать.
— Почему ты говоришь «убил»? Разве я уже мертв?
— Вам осталось недолго трепыхаться.
— Врешь, Бертран де Гудрун! Сегодня Лазарева суббота. И Господь воскресит меня.
— Он не воскрешает тех, кто при жизни не верил в него.
— А я верил, Бертран, верил… — Ричард закрыл глаза и увидел белоснежную голубку. Улыбнулся. Потом, открыв глаза, произнес: — Да, пожалуй, ты прав. Я умираю. И ты убил меня. Как ты? Рад или не очень?
— Рад. И даже очень, — не страшась казни, отвечал арбалетчик.
— За что же ты так возненавидел меня? Какое зло я сотворил тебе, коль ты убил меня и нисколько не печалишься о моей смерти?
— Ты своей рукой умертвил в сражении моего отца, Арнаута де Гудруна, и двух братьев, Гаусельма и Саварика, коих я очень любил, — признался Бертран.
— Ах, вот оно что! — выдохнул с облегчением Ричард. — Тогда прости меня.
— Нет, не прощу, и, если бы мне довелось еще раз убить тебя, я бы с наслаждением повторил убийство, — скрипнул зубами Бертран.
— Хорошо ли это? — благодушным голосом произнес Ричард. — Ведь я убил твоего отца и братьев в честном бою, а ты ужалил меня отравленной стрелой, как варвар. И к тому же мечтаешь снова поступить так же. А ведь я не самый плохой из королей, живших на этом свете.
— Каждый король приносит миру только зло, — сказал убийца. — Хотя, впрочем, — вдруг добавил он задумчиво, — и мир-то сей не заслуживает доброго слова, и чем больше в нем людей, тем больше греха, а чем меньше будет двуногих тварей, тем меньше и зла.
— Э, да ты рассуждаешь как альбигоец [156], - нахмурился Ричард. — Ты, часом, не из лангедокских ли братств?
— Какое тебе дело! Ты хотел казнить меня, так и казни. Я рад буду вынести любую муку, только бы знать, что ты отправляешься в ад вместе со мной и тебя тоже будут там поджаривать.
— Сколько же лет тебе, если сие не есть тайна? — спросил умирающий.
— Изволь, сие не есть тайна, мне ровно в два раза меньше, чем тебе, — отвечал Бертран де Гудрун.
— Двадцать один? — усмехнулся Ричард. — Ну, это еще полбеды. Ты переменишься. Я прощаю тебе мою смерть и отпускаю на все четыре стороны. Меркадье! Проследи, чтобы юношу никто не тронул. Он свободен и прощен мною.
— Да вот только ты, мерзостный василиск, не прощен мною! — закричал тут настырный юноша. — Я настолько ненавижу тебя, что не желаю получать прощения из рук твоих. Прикажи своим людям казнить меня, а не то я отправлюсь в Фонтевро и прикончу там твою распутную мамашу, под конец жизни заделавшуюся святошей. А с нею вместе и твою жену.
