– А разговоры такие вести не сметь! Кликуш да охальников буду в яму сажать без жалости! Слышите, бабы? Свара или драка случится – в плети! Воров и насильников – сразу в петлю!
– Вот вор! – крикнули в толпе и выпихнули рослого, густо покрасневшего парня. – Он у меня с иконы серебряный оклад снял!
– Ты вор? – строго спросил князь с коня.
– Согрешил... – сказал парень, и в толпе засмеялись.
– Петлю, – приказал Михаил.
Ратники тотчас перекинули через балку ворот кушак, сладили петлю, подкатили бочку.
Парень побледнел, но, куражась, влез на бочку и напялил петлю. Рука его сама собой вдруг очертила перед грудью неровный крест. Михаил спрыгнул с седла и пинком вышиб бочку у парня из-под ног. Парень повис на воротах корчась и извиваясь, задергался, захрипел, вцепился пальцами в петлю на шее. Глаза его страшно выпучились, уставившись на толпу. Толпа онемела. Михаил влез обратно в седло.
– Ну что, все еще смешно? – спросил он.
Толпа молчала, боясь словом разгневать князя. Михаил ждал.
– Помилуй, батюшка... – еле слышно прошамкала какая-то старуха.
Глаза у повешенного парня уже закатились, руки упали, тело обмякло, только ноги еще дрожали. Михаил подтолкнул коленями коня, вытащил меч и перерубил кушак. Повешенный мешком свалился на землю.
– Откачивайте, – предложил Михаил. – Выживет или нет – как бог даст. Но слушать себя я вас научу.
И толпа впереди, и дружина за спиной словно чуть-чуть отодвинулись от князя подальше.
– Без дела по острогу болтаться я никому не дам, – ровным голосом продолжал Михаил. – Нечем заняться – прижмись и сиди. Бабы пусть своим бабьим делом занимаются, под ногами не мешаются, ребятишек приструнят. Мужиков пусть Иртег и Калина разобьют на десятки и на ученье ведут. Мужик сейчас каждый за ратника будет – мало нас. Так что косы на пики перековывайте, топоры и вилы пересаживайте на боевые ратовища.
Михаил задумался.
– Чего еще забыл? – спросил он себя. – Жить станете в балаганах, жерди и кора за соляным амбаром свалены. Костров не жечь. Воду от колодезного караула по ведру в день получите. Ходить только в отхожее место, а кто гадить начнет – тех голодом морить стану. Пьянства не потерплю, баклаги выливайте, кто припас. Православным – храм, кто божится – тем пустырь у Глухой башни, и чтоб без драк между крещеными и язычниками. По всему хозяйству главным будет дьяк Протас Хлебов – вон он стоит, – к нему и обращайтесь, коли нужда прижмет. А теперь идите. Отец Никодим на молебен созывает.
Михаил не пошел в храм, вернулся к себе. В горнице его встретила старуха-нянька, взятая для младенца княжича Ивана. Плача и утираясь углом платка, она запричитала:
– Ой, князюшко, горе-то какое, чего творится...
Михаил тяжело опустился на лавку, стал слушать, глядя сквозь раскрытое окошко на светлое и высокое чердынское небо.
Перед рассветом в дом ворвалась княгиня – в распластанном платье, босая, мокрая, растрепанная, безумная. Она заметалась по горницам, как птица, легко уклоняясь от ловящих рук старухи, схватила спящего княжонка, выбежала прочь. Разве старухе догнать ее было?.. В суматохе набата и в сумерках никто не обратил внимания на женщину с младенцем. А княгиня бежала через посад, через Чердынку и укрылась в монастыре. Если в поступках ламии отражается воля Каменных гор, то это означало только одно: Чердыни не выстоять. Сердце у князя щемило. «Не дам, – упрямо и устало подумал Михаил. – И пусть хоть все небо в знаменьях».
Вогулы не стали ждать долго. К вечеру они вереницами потянулись из городища в Чердынский посад. Они шли с оружием, почти без коней. Они не прятались, не скрывали своих намерений. Михаил поднялся на Спасскую башню. Рядом с ним и на валах за частоколом напольной стороны выстроились стрелки Иртега, сгибали, напруживая, луки, клееные из ели и березы, насаживали тетивы, со скрипом перекидывали мощные рычаги самострелов, натягивая толстые струны на кованые крючья запоров, прилаживая толстые, голые стрелы-болты, прошибающие щиты и доспехи насквозь. Ратники толклись у ворот; вооруженные мужики опасливо разглядывали свои бердыши и шестоперы, взвешивали их в руках и примерялись, задирали головы и смотрели вверх, на валы и обходы башен, – чего там скажут про вогулов?
Вогулы не подходили ко рву ближе, чем на полет стрелы, но по всей протяженности напольной стены в домах, на кровлях, за заплотами замелькали волчьи колпаки мансийских лучников. Чердынцы глядели со стены на неспешную суету среди вогулов, а вогулы, щурясь на закат, оценивающе рассматривали и стену, и чердынцев.
Михаил увидел вдали, на околице посада, высокий бунчук, а под ним на коне – Асыку с отрядом лучших воинов, выложивших поверх кольчуг длинные седые косы. Вогулы закричали, приветствуя своего князя. И тотчас за домишками перестали тюкать топоры, и из проулка полезло на улочку большое бревенчатое сооруженье – длинный и прочный помост. Его на плечах несли воины со щитами, им же и прикрываясь сверху.
Подрагивая, помост прополз по улице и ткнулся концом во взгорок, на котором раньше лежал и острожный мосток. Другой конец помоста начал подниматься вверх – его сзади подпирали длинными слегами. Протяжное бревенчатое полотнище стало отвесно напротив Спасской башни, на миг замерло в зыбком равновесии и начало падать через ров.
Свистнули чердынские стрелы, и вогулы, притащившие помост, за его заслоном побежали прочь, щитами прикрывая спины. Мост рухнул, загремев, и вздрогнула, скрипнув венцами, вся пустотелая бревенчатая коробка башни, – мост подпрыгнул и замер, чуть наискось, но прочно и надежно перекрыв собою ров. Вогулы завопили – ликующе и угрожающе.
Сзади и снизу Михаил услышал гомон. Это заволновались ратники.
– Вогулы мост перекинули!.. – оглядываясь, крикнул им Иртег. – Ворота вышибать будут! – и он закричал лучникам на стенах: – Стреляйте по коням!..
По улочке посада к мосту и воротам в пыли мчалась четверка лошадей. Лошади были связаны парами, пары поставлены друг за другом, а между лошадьми висело прочно притороченное бревно тяжелым комлем вперед – таран. Глаза лошадей были завязаны, спины покрыты попоной из лосиной шкуры, а по бокам их бешено нахлестывали скачущие вровень два всадника с обеих сторон. Лошади неслись все быстрее, направляемые плетями на мост. И едва до него осталась сотня шагов, словно лопнула невидимая нить. Из посада к стенам Чердыни, взвыв, метнулась целая туча вогульских стрел.
Чердынцы успели ответить своим залпом, но первые мертвецы, пробитые вогульскими стрелами, еще не скатились с вала, когда лошади, визжа и гремя копытами, промчались по мосту и врезались тараном в ворота. Постромки лопнули, и, лягаясь, лошади повалились в ров, – но лопнули и прясла ворот. Врытые в землю колья, что подпирали ворота, выдержали удар, и выдержали его засовы, однако треснули и сломались доски, из которых были сбиты створки.
– Стреляйте!.. – отчаянно закричал Иртег и бросился с башенного обхода по лесенке вниз, на ходу вытаскивая меч.
Вогулы со всех сторон бежали к мосту, к проломленным воротам. Сотни вогульских стрел, как ливень, с визгом упали на стены и башню, и показалось, что их поток смыл встречные чердынские стрелы, как стремнина смывает рыбу, поднимающуюся через порог. Иртег отпрыгнул назад и сбил князя Михаила с ног. Прижавшись к настилу, князь всем телом ощутил бурлящий ветер вогульских стрел, и ему почудилось, что по башне и по частоколам Чердыни хлещут огромные еловые лапы, как веники в бане.
Вогульские луки оказались дальнобойнее чердынских, и всех защитников смело со стен – кто катился по валу вниз со стрелой в груди или в лице, кто сползал сам, бросив лук и сжимая меч. Князь Михаил сел, прячась за выпуском бревен четверика, срубленного в обло, и стал смотреть. Иртег исчез, спрыгнув с башни на вал. Ограда обхода была выломлена свалившимися вниз убитыми лучниками. Михаил видел и посадский берег рва, прилегающий к мосту, и площадку за проездом башни. Посад весь кишел вогулами, рвущимися к воротам, а за проездом началась сеча.
И князь испугался, что сейчас чердынские и вогульские воины смешаются друг с другом, как гречка с пшеницей, и круговерть рубки каруселью раскрутится на весь острог, захлестнув кипением все улочки и дворы, и бой рассыплется на одиночные схватки, бегство и погони, как то было и в Усть-Выме, и в Пельше, и на Искоре.
Внизу, у башни, толпа дерущихся слиплась в единый ком, и в нем, будто кружева инея или древесные кольца на спиле, словно от давления само собой выродилось, вызрело противостояние. Чердынцы плотным серпом, прижавшись друг к другу, наваливаясь на врага щитами, отмахиваясь мечами и топорами, как живая стена, в несколько рядов оцепили прущих навстречу вогулов. И обе рати – медленно отступающая и растягивающаяся чердынская и напирающая, увеличивающаяся в числе, ключом бьющая из дыры проезда в башне вогульская – давили что есть мочи друг друга, кто кого: чердынцы ли выдавят вогулов обратно или вогулы разорвут живую чердынскую цепь и бешено выплеснутся внутрь. И не было крика, воя – только треск щитов, звон ударов через плечи и головы, хрип и рев дикого напряжения людей, которые от натуги точно погружались в землю по колени.
