— Оно и видно. Знать, ветерок вас и пообтрепал,— улыбнулся дед.
Два дня гостили они у старика. Он им и одежду справил, и еды дал на дорогу, но богомазом остался недоволен.
— Не ветерок тебя обтрепал, мил человек, а пьянство и беспутство твое,— сказал он Зихно.
Едва весь мед не выпил у него богомаз, сам лазил по кадушкам, когда старик уходил на рыбалку. Но заветную, самую последнюю корчагу так и не сыскал.
Пошли они со Златой лесом, вышли к реке. У реки стояли стога. Чем стог не постель? Зарылись в сено, уснули.
Утром разбудил их чей-то разговор. Разгреб Зихно сено, выглянул — да так и замер с открытым ртом. На поляне перед рекой отдыхали всадники: кони паслись у воды, а вои грелись вокруг костра. Чернобородый дядька с шишкой на лбу, увидев торчащую из стога богомазову голову, поманил его к себе пальцем.
Зихно икнул и покорно выполз на поляну. Следом за ним выползла Злата.
— И девка с тобой?! — удивился чернобородый.— Кто такие будете?
— Тутошние мы,— быстро нашелся Зихно.
— Из деревни,— сказала Злата.
— По обличью вроде беглые...
— Не, тутошние,— мотнул Зихно головой.
— А коли тутошние,— продолжал чернобородый,— то вас-то нам и не хватало. Сказывайте, да живее, где через речку брод.
— Здесь брода нет,— сказал Зихно,— брод повыше будет.
— За излукой али ближе?
— За излукой. Как увидите березнячок, тут вам и переправляться...
— Ну, гляди мне,— пригрозил чернобородый,— ежели соврал, не сносить тебе головы.
— А чего врать-то? — ясными глазами посмотрел на него богомаз.— Где сказано было, там и есть брод. Сам с вечера коров перегонял.
Едва только скрылись доверчивые вои за бугорком, Зихно закричал:
— Ну, теперь давай бог ноги!
И они припустились к лесу. Но не успели добежать до опушки, как сзади послышался конский топ.
— Э-эх! — выкрикнул чернобородый и, перегнувшись с седла, огрел богомаза голоменем меча по спине.
Повалился Зихно в траву, потерял сознание...
7
Крепко перепугался Давыд, узнав, что идет Святослав с волока к Друцку, призвал к себе Летягу, велел собирать войско.
— Покидать надумал нас, князь? — пришел к нему растерянный Глеб.
— Ты уж сам боронись,— смущенно посоветовал ему Давыд,— а мне Смоленск мой спасать надо.
— Да где же мне одному-то супротив Святослава устоять,— пробовал усовестить его Глеб.— Вся надежда была на тебя.
— Своя рубаха ближе к телу.
— Да как же это?
— Запри ворота и жди. Надолго Святослав у Друцка не задержится,— сказал Давыд.— Ему в Киев поспешить надо. А как двинется он к Киеву, тут и Ярослав с Игорем снимут осаду.
— Спалит Святослав Друцк...
— Господь тебе поможет. Своего же слова я не порушу. Мне перед смолянами ответ держать.
С тем и ушел. Провожали его горожане злыми взглядами, вслед Летяге бросали голыши:
— Экой с виду-то храбрый был. А как дошло до дела, зайцем оборотился.
— Не вои вы, а бабы. Квашни вам ставить — не в чистом поле силой меряться.
— Наши-то бабы и то посовестливее будут.
Остался Глеб в Друцке один. Запер ворота, стал высматривать Святослава. А Святослав тут как тут. Долго ждать себя не заставил. Едва прибыл он — черниговцы тоже зашевелились.
Раньше-то только перестреливались через Дручу, а тут полезли на валы. Отогнали их дручане, приготовились отражать новый приступ.
Но вместо приступа явился перед воротами боярин Святослава Нежир. Осадил коня, сложив руки у рта, крикнул сторожам, чтобы звали Глеба. Есть, мол, к нему разговор, а какой — про то скажет только князю.
Вышел Глеб к частоколу, перегнувшись, спросил:
— Почто кличешь?
— Боярин я, Нежир. Послан к тебе князем Святославом.
— Ну так говори, с каким делом.
— Горло у меня не луженое, а дело тонкое. Ступай за ворота, здесь и поговорим.
Выехал Глеб к Нежиру на белом жеребце, остановился поодаль. Боярин поклонился князю.
— Ну так сказывай, с чем прислал тебя Святослав, — сказал Глеб, стараясь держаться с достоинством, потому что знал: глядели на него с валов горожане. А то бы деру дал.
Нежир, оглядывая валы, улыбнулся.
— Подгнил у тебя частокол, князь Глеб,— намекнул он словно бы мимоходом.— Да и ров обмелел.
— Не твое дело,— оборвал его князь.— Сказывай, с чем пришел.
— Оно-то так,— продолжал, улыбаясь, боярин.— К слову только сказано. Стар я, разговорчив, а ежели что замечу, то не по злобе говорю. Пожил бы ты с мое, князь, поглядел бы мир, тогда бы и смекнул, что твои ворота и часу и не устоят перед Святославовыми пороками.
— Может, и дольше устоят.
— Может, и дольше. А уж кровушки прольется...
— Не по моей вине.
— По твоему упрямству.
— Уж ежели ты так о дручанах моих печешься,— сказал Глеб,— то времени бы на слова зря не тратил, а поворотил к Святославу и посоветовал ему идти куда идет, а город мой оставить в покое.
— Складно все говоришь,— похвалил его боярин.— Да как посоветую я Святославу? Смоленский-то князь Давыд много ли с тобой советовался?
— О Давыде молчи,— налились негодованием глаза Глеба.— А Друцк — мой город. Я за него и в ответе. С Давыдом говорить поезжайте в Смоленск.
— Давыд нам пока не к спеху.
— А Друцк — костью в горле застрял?
— Э, князь,— покачал головой Нежир,— да с тобой, как я погляжу, нам не столковаться.
— Города я не сдам.
— Разгневаешь Святослава.
— Бог простит.
— Прощай, князь.
— Прощай, боярин.
Поклонился Глебу Нежир, повернул коня. Глеб тоже поворотил своего жеребца. Ехал довольный собой. Улыбался. Не струсил-таки перед Святославом, теперь бы в бою не оробеть.
Молод был Глеб, жил с оглядкой на старших. Учился у них степенности, а прорывало его, как петуха; учился умные речи сказывать, а говорил не к месту; учился храбрости, а сам не раз показывал врагу спину. Нынче впервые не оробел, даст бог, не в последний раз.
У Святослава дыхание перехватило от гнева, когда услышал он от Нежира сказанное Глебом.
— Ах ты молокосос! — вскочил он со скамьи.— Нешто драться со мной задумал?!
— Упрям молодой князь,— сказал Нежир.— Я и сам подивился. Вроде бы он смирен и покладист. А тут ишь как распетушился.
— Я ему перья-то повыдергиваю,— пообещал, оттаивая, Святослав.— Да вот беда: не гоже нам стоять под Друцком, когда Рюрик собирается с силой.
Донесли Святославу, что спешат на помощь киевскому князю луцкие князья, Всеволод с Ингварем, а галицкий князь Ярослав послал к нему свое войско с боярином Тудором. Не останется, знать, в стороне, и
Мстислав Владимирович, приведет с собой трипольские полки.
— Ты под Друцком, князь, не медли,— нашептывал ему Кочкарь.— Веди войско свое к Рогачеву. Нынче принял я гонца — уже второй день дожидаются там наши лодии.
И Васильковна говорила:
— Пусть сводят счеты с Глебом князья черниговские. То их дело.
Не расставалась она с мечтой о Горе. Не терпелось скорее въехать в Киев, подняться по знакомому всходу в терем, сердцем отдохнуть над полноводным Днепром, каким открывается он из окон ее ложницы.
Нет, не время нынче Святославу стучаться в ворота затерянной среди лесов маленькой крепости. И хоть дерзок Глеб и достоин примерного наказания, счеты свести с ним никогда не поздно. Пусть думает, что одолел могучего Святослава, пусть радуется и пирует со своей дружиной — вина у него всегда в достатке, не то что воинов. А чтобы очень не расходился на радостях, велел Святослав Кочкарю спалить вокруг Друцка деревни.
Среди ночи заполыхали за крепостными стенами города зловещие пожары, застучали на стрельнях сигнальные била, высыпали дручане на валы, торопливо крестились, охали и вздыхали. А утром обрадовались: слава те господи, пронесло.
Ушел Святослав под покровом темноты — и след его простыл. Князь Глеб, узнав об этом, обессиленно опустился на лавку. Когда за полночь донесли ему о пожарах, снова почувствовал он, как наливаются свинцом его ноги и немеют руки, страх сковал тело, и уж приготовился он встречать погибель свою или позорный плен. Но счастье в который уж раз улыбнулось молодому князю.
