Доклад Таймаса скорее обрадовал Тевкелева, чем огорчил: в конце концов, присяга еще одного влиятельного султана у него в кармане.
Абулхаира вести о Самеке насторожили. И потому, что Самеке, похоже, находится в курсе всего, что происходит тут, осведомлен обо всем так, будто сам здесь находится. И потому, что убедился: за всеми распрями и разбоями чувствуется рука потомков Жадика. Очень встревожила Абулхаира готовность, с которой Самеке согласился принять подданство. Что, если все это лишь уловка? Желание усыпить их бдительность? Самеке, возможно, решил временно отделаться от Тевкелева, но продолжать науськивать народ против русского посольства. Намек, что опасность для них еще существует, — неспроста. Им теперь легче будет изворачиваться: «Мы дали присягу. К расправам и несчастьям разным в Младшем жузе никакого отношения не имеем!» Сами же будут потирать от удовольствия руки, злорадствовать, что навредили хану. Они что-то задумали! Абулхаира томили недобрые предчувствия. И они сбылись. Прибыли из шектинских аулов бии и заявили Абулхаиру:
— У нас есть разговор к русскому послу. Позови его.
— Позвать посла недолго, он никуда не денется. Сначала мне поведайте, какое у вас к нему дело. Может быть, я смогу быть вам полезным, — почуяв неладное, ответил Абулхаир.
Красивый, холеный бий Жантума покраснел от досады и гнева и произнес с вызовом:
— Абулхаир, в прошлом году, в эту самую пору, ты послал в город Тобол нашего Бекболата с четырьмя спутниками. От них нет ни слуху ни духу. Мы ждали терпеливо, ждали в надежде, что ты побеспокоишься о них сам, без нашего напоминания. Однако и ты, и этот твой посол, молчите, словно воды в рот набрали. Вот мы и приехали узнать о судьбе джигитов у посла, или кто он там...
Позвали посла. Тевкелев понял, что в ханской юрте сгустились тучи, но не те, что сулят грозу. Он-то ждал неприятных, даже страшных вестей, а вместо них, слава богу, услышал претензии, которые высосаны из пальца.
— Нам известно, что есть среди русских такие, что по возвращении домой ругают нас, казахов, обливают грязью. — Лицо Жантумы побагровело, глаза налились кровью. — Чтобы набить себе цену перед своей царицей, они плетут всякие небылицы: «Ох-хо-хо, каких только мук мы не испытали у этих диких степняков. Нас там и грабили, и истязали, и оскорбляли, и под стражей держали!» Уж скоро три месяца, как вы здесь, однако живы и здоровы и все у вас цело. Ваши правители верят клевете и оговорам и в отместку хватают ни в чем не повинных людей. Хватают и оставляют у себя как пленников или заложников. Где наш посол Бекболат? О нем ничего не известно вот уже год! Мы не знаем даже — жив ли он. Хотим узнать о его судьбе!
Тевкелев одного за другим оглядел насупленных, гневных людей и заговорил решительно и твердо:
— В России никогда не имели места такие недостойные поступки, как надругательство или ущемление достоинства послов. Никогда не грабили их имущества, не угрожали им! Подобные безответственные действия невозможны у нас. Не будет их и впредь. За это я могу поручиться. Причина того, почему посол Бекболат до сих пор не вернулся, мне неизвестна. Более того — я далее не слышал о казахском после, судьба которого вас волнует. Однако думаю: за его долгим отсутствием что-то кроется. Может быть, вы совершаете набеги на земли и территории, подвластные России? Угоняете скот, уводите людей?.. Если так, то это веская причина для наших ответных действий. Если смотреть правде в глаза, то виноваты вы сами! — доводы Тевкелева звучали убедительно. Бии выглядели несколько растерянными. — Русские правители не станут трогать мирных соседей без причины... О Бекболате не беспокойтесь. Русское правительство не смотрит на заложников как на пленников. Мы не заставляем заложников работать, не применяем к ним ни малейшего насилия. Живут они в нормальных условиях. Обещаю вам по возвращении домой добиться освобождения Бекболата, если, конечно, он взят в качестве заложника.
Недовольный тем, что люди его притихли и прумолкли, Жантума бесцеремонно прервал посла:
— У вас там в плену томится еще Шамабет, сын мурзы Шама. Сможете и его освободить?
— Сначала я должен узнать, почему он взят в плен. Получат или не получат пленные свободу — зависит от вас. Примете подданство великой императрицы русской, возвратите русских людей, которые были насильно уведены вами в ваши улусы, Россия вернет ваших людей.
— Э-э-э, это похоже на сказку! Кто же отпустит своих рабов без выкупа? Мы привыкли получать и давать выкуп! — не унимался бий.
Тевкелев пожал плечами и собрался было ответить, но Абулхаир опередил его:
— Я полагаю, господин посол, что у них нет больше к вам претензий.
Когда казахи остались одни, Абулхаир обратился к своим посетителям:
— Вы собственными ушами слышали ответы господина Мамбета. Если вы и вправду желаете, чтобы наши пленные вернулись из России живыми и невредимыми, ни один волос не должен упасть с головы этих... — Абулхаир показал головой за порог.
Бии отъехали от ханской ставки в угрюмом молчании. Сердце Абулхаира вдруг заныло: «Ох неспроста они пожаловали! Они ищут, к чему бы придраться. Сейчас им это не удалось, а завтра? Что будет завтра?..»
Тевкелев открыл дневник, чтобы внести в него только что состоявшийся разговор и свои впечатления от него. И невольно стал листать дневник — страница за страницей. Да, сложные события, запутанные пути-дороги, упрямый народ!.. И все же, несмотря на все препятствия и препоны, сделано уже немало, год 1731-й не был бесплодным!
И тут Тевкелев осознал, что до конца года осталось всего лишь два дня! Два! И что новый 1732 год посольство русской царицы встретит в загадочной, заснеженной казахской степи. Вдали от родной стороны...
Посольская и ханская ставки расположились в двух ложбинах, покрытых корявыми кустами и колючками. А за ними — холмы, холмы и застывшее море.
Русские и башкиры чувствовали себя неуютно в этих тесных котловинах. Чтобы развеяться, сбросить с себя томившую их печаль и скуку, они взбирались на холмы, всматривались в горизонт, будто ждали оттуда света и радости.
Неутомимые Зиновьев и Писарев и осенью, и зимой возились с какими-то приборами, брали на пробу почву и воду. Что-то писали, чертили, заносили в журналы. Едва показывался кто-нибудь чужой, они прятали свои приборы в мешки и делали вид, что рубят кусты, заготавливают топливо. Посольский люд обычно ходил за ними по пятам и помогал им: все развлечение, возможность отвлечься от грустных и тревожных дум.
Голые заснеженные просторы томили душу. Пронзительный ветер гнал рябую поземку, мгновенно заметал следы. Будто земля эта изначально была непримирима ко всякому следу, твердости и постоянству. Там, где вчера еще высился большой сугроб, сегодня чернели пески. Там, где такыр звенел под ногами, — горбился сугроб... Где степь, где море? Не разберешь: все сияло белизной. И скользили, ползли, извивались тысячи белых змей, желая обогнать одна другую.
Тевкелеву приходило порой на ум, что он и его люди — точно моряки, потерпевшие крушение. Выбросило их в середину безграничного океана, прибило к необитаемому острову. И хотелось бы снова выйти в море и плыть дальше, к родному берегу, да корабль разнесло в щепки... Только по солнцу, которое каждое утро восходит и каждый вечер заходит в одном и том же месте, можно сосчитать, сколько однообразных, томительных дней прошло, протекло здесь, вдали от людей и привычной жизни. Другой, совсем другой жизни... С утра до вечера с отчаянием, тоской и надеждой смотрели они на это равнодушное бесстрастное солнце. Степняки эти не менее опасны, чем неведомые моря и океаны. Едва сделаешь неверный шаг, едва оступишься — поминай как звали...
Нет, не видно паруса надежды в этом чужом океане, как ни вглядывайся в горизонт! О боже, что ждет его и людей, за которых он, посол, тоже в ответе! Они осунулись, истомились за три месяца. Обросли бородами, пообносились. Но терпеливы, как терпеливы! Тевкелев позвал Таймаса: вот кто никогда не унывал, всегда был готов к действию.
«Завтра Новый год! Нет для русского человека высшего наслаждения, чем сидеть в новогоднюю ночь около пушистой елки и вдыхать запах хвои. — Тевкелев зажмурился, будто бы уже испытывал это наслаждение. — Подумай, как получше провести новогодний праздник, чтобы поднять дух наших солдат. А то все носы повесили, приуныли без праздников-то!»
Юмаша снарядили в ближний аул, к Есету, за кониной и бараниной. Таймас принялся пересчитывать наличные припасы и посуду. Сохранилось два бочонка самогона и несколько бутылок французского шампанского, их Тевкелев выпросил у уфимского воеводы на случай, если миссия его будет удачной. Что ж, если не было повода угостить шампанским казахских воротил — сгодится для своих!
Верно гласит народная мудрость: «Один лишь шайтан живет без надежды!»
Солдаты прочесали окрестные холмы и отыскали саксаул в рост человека. Распороли несколько шапок, вынули из них вату и посыпали голые ветки «снежком». Старые железяки и деревяшки из утвари сгодились на игрушки. Дедом Морозом обрядили бородача Цапаева. Чтобы укрыть его усы и бороду ватой, пришлось распотрошить тюфяк. У непоседливого казака белые усы и борода облетали несколько раз — не мог он без того, чтобы не понюхать табачку, а понюхав, чихал от души...
