А Попо на другой карете заезжал за четой Воронихиных. Те оделись попроще — у него сюртук и узкие штаны, книзу переходящие в гамаши, под жилетом обычная сорочка и галстук, невысокий цилиндр, а в руке трость; у нее чепчик из бархата с кружевами, бахрома на подоле, зонтик, ридикюль. А зато Попо был в военной форме генерал-адъютанта лейб-гренадерского полка — красный воротник с золотыми басонами, эполеты с золотым полем, а на кивере — трехогневая гренада [82]; белые лосины и высокие хромовые сапоги.
Из семьи Строгановых был еще старший сын Попо — Сашка, долговязый семнадцатилетний юноша в форме юнкера Санкт-Петербургского училища конновожатых (там готовили будущих офицеров Генерального штаба); он смотрелся браво, отпускал первые усы и готовился к выпускным экзаменам, после которых собирался получить подпоручика. Был голубоглаз, как его отец, белобрыс и улыбчив, хоть и старался изо всех сил выглядеть серьезно.
На торжественное событие в новенький Казанский собор съехался почти весь бомонд. Невский перекрыли, и солдаты вытянулись цепочкой вдоль тротуаров, не давая праздным зевакам лезть на мостовую. Здесь же в толпе шныряли полицейские, зорко следя, чтобы был порядок. Возле правой колоннады разместился военный духовой оркестр. Ветер теребил накидки и платья, перья на шляпах и киверах, вырывал из рук зонтики. Было очень зябко.
Наконец появились кареты августейших особ: под приветственный гул народа и бравурные звуки музыки вышел самодержец с супругой, вдовствующая императрица Мария Федоровна и родной брат царя — цесаревич Константин Павлович. Все они, кивая встречающим, потянулись в храм. Он, иллюминированный множеством свечей, пахнущий ладаном и миром, весь искрящийся золотом окладов, мрамором колонн, с уходящим в поднебесье куполом, завораживал. Прихожане крестились с благоговением. Росписи, исполненные лучшими художниками того времени, навевали возвышенные мысли.
Царь и царица сели на троны под бронзовым орлом, а митрополит Амвросий, выйдя на кафедру с левой стороны перед алтарем, произнес пламенную проповедь. Он благодарил Господа, вдохновившего нас, грешных, возвести сей храм Божий, Пресвятую Деву Марию — покровительницу собора, ибо освещаем Ее Именем, по иконе Казанской Божьей Матери, — низкие поклоны также их величествам и высочествам, всем благотворителям, отпускавшим средства на производство работ, графу Строганову, возглавлявшему комиссию по строительству, автору проекта Воронихину и его помощникам, и всем тем, кто строил, отделывал, расписывал. А затем говорил о Божьей благодати — ибо все мы в руцех Божьих, от царя до последнего каменотеса, надо только чувствовать, что есть Божеское дело, а что небожеское, отличать, знать, отвергать происки лукавого и всецело поступать по Заповедям Господним.
На глазах у Строганова-старшего были слезы. Он стоял, чуть сутулясь (все же годы брали свое), но внутри собора граф согрелся, раскраснелся и повеселел. Думал: «Слава Богу, дожил. Создал это чудо. Обессмертил Воронихина имя и свое. И теперь умереть не страшно. Главное в жизни удалось».
Воронихин думал примерно то же. Он гордился своим творением. Пусть похожим на храм в Ватикане, не имеет значения. Злые языки найдутся всегда. Пусть попробуют сами сделать так, чтоб собор выглядел величественно, стоя боком к Невскому проспекту (а иначе алтарь был бы не на востоке), даже крест нельзя развернуть лицом к улице, но никто не замечает подобных тонкостей, трудностей несчастного архитектора, говорит лишь о внешнем впечатлении. Сколько было мук с материалами, с укреплением основания купола — знает только он один. Положивший жизнь на алтарь этого строительства. Жизнь, здоровье. «Все в руцех Божьих». Бог помог. Ангел-хранитель Андрея. Можно ли теперь сетовать на что-то? Смерть детей — плата за успех в творчестве. Где успех, там и поражение. Где добро, там и зло. И одно без другого не бывает.
Литургия закончилась пением псалмов. Все уже слегка подустали, но смотрелись бодро. Строганов-старший, провожая именитых гостей, стоя на ветру, приглашал посетить его дворец и отужинать в честь великого события. Царь благодарил.
Вечер также прошел отменно: стол уставлен изысканными блюдами, бальная зала пестрит нарядами по последней моде — платья с воланами, шляпы федентуффен (с перьями, высокие), бархат с кружевами, плисовые отделки; у мужчин фраки с панталонами до колен, кружевные жабо, галстуки с дорогими булавками. Появление государя и госуцары-ни встретили поклонами. Александр I объявил о наградах: Александр Сергеевич Строганов получал чин действительного тайного советника первого класса, Воронихин — Орден святой Анны второй степени и пожизненную пенсию. Гости поздравляли обоих наперебой.
Разъезжались далеко за полночь. Старый граф сидел в кресле совершенно измученный за день, но необычайно счастливый. Говорил слугам, раздевавшим хозяина: «Вот он, мой триумф. Наивысшая точка всей моей карьеры. Тот, кто испытал подобное, может считать, что не зря родился».
Спал блаженно, утром встал веселый, кофе пил в постели, сладко улыбаясь. Но когда поднялся с одра и отправился в свой кабинет, чтобы почитать пришедшие письма с поздравлениями, в галерее потерял равновесие, закачался, упал и ударился головой о ручку кресла. Графа без сознания отнесли в спальню. Через час он очнулся, но вначале бредил, и приехавший доктор констатировал сильный жар. Да, вчерашний холод и пронзительный ветер не прошли для старика даром: началась горячка, воспаление носоглотки, сильный кашель. Медики боролись за его жизнь двенадцать дней. Но увы, 27 сентября 1811 года Строганов скончался.
По иронии судьбы, отпевание прошло в Казанском соборе. Царская семья присутствовала в том же составе, а затем сопроводила гроб до Александро-Невской лавры. У могилы плакали Попо со своими близкими, Воронихин с женой, Новосильцев с матерью и Григорий Строганов. А всего собралось огромное число провожатых — члены Госсовета, Академия художеств в полном составе и сотрудники Публичной библиотеки, множество друзей и знакомых. Александр Сергеевич был светлой личностью, и никто не мог упрекнуть графа в чем-то неблаговидном. Лазаревское кладбище стало для него последним приютом.
После похорон и поминок безутешный Попо медленно спустился вместе с Андреем и Мэри до выхода. Братья обнялись. Воронихин тихо сказал:
— Надо, надо крепиться. Будем помнить о нем и брать с него пример. Он для нас — вечный образец бескорыстия и душевности.
— Да, крепиться, крепиться, — повторил генерал-адъютант, вздыхая. — Мы так мало ценим родителей при их жизни. И не дорожим общением с ними. А когда они умирают, понимаем, сколько потеряли. — Он смахнул слезу.
— Дорогой Попо, — взял его за локоть профессор архитектуры. — Жизнь идет своим чередом, несмотря ни на что. У тебя дети, у меня сын, и еще, Бог даст, один будет. — Посмотрел на супругу.
— Неужели? — встрепенулся Попо.
— Да, на третьем месяце, — покивала Мэри смущенно.
— Очень рад за вас.
Трижды поцеловались на прощанье.
Дверь за Воронихиными закрылась.
А печальный граф не спеша пошел вверх по лестнице. Раньше про него в семье говорили: «Строганов-младший». Но теперь Попо становился старшим. Раньше за отцом — как за каменной стеной. Если что — поддержит, посоветует, похлопочет, где надо. Но теперь все решения предстоит принимать уже самому. Как он справится? Кто ему поможет?
2
Как прожил Попо эти годы после Тильзита? Очень по-разному.
Государь настаивал на его дипломатической деятельности, Строганов решительно отказывался и хотел уйти с какой бы то ни было службы, оба чуть не разругались. Но потом пошли на попятный: Павел попросился в кадровые военные, Александр подписал указ о его зачислении в лейб-гвардейский полк командиром, в звании генерал-майора, в подчинение к самому Багратиону.
(Кстати сказать, и другие члены бывшего Негласного комитета, убедившись в нежелании Александра I проводить намеченные реформы, разбрелись кто куца: Кочубей ушел с поста министра внутренних дел, оставаясь членом Госсовета; Чарторыжский уволился, поработав товарищем канцлера, а затем и самим канцлером не больше года; Новосильцев покинул пост товарища министра юстиции и уехал в Вену, жил как частный человек и, увы, предавался пьянству, впрочем, иногда исполнял отдельные тайные поручения императора в Западной Европе.)
