Касым, почуяв близкую расправу, кинулся к двери, но двое джигитов преградили ему путь. Через минуту он был уже связан и лежал на пороге юрты, жалостливо скуля и прося пощады.
— Есть еще нарушитель шариата. Саипназар! С людьми обращается как со скотом, плеть в его руке не отдыхает. Нынче утром с ним хотел поздороваться его работник, так Саипназар вместо руки сунул ему ногу.
И третий нарушитель закона — мулла Шарип. Он наказывает детей, пуская в ход палку и даже нож. Накурившись дурманной травы банг, он разрезал пятки сыну Шукирбая. Всю жизнь мальчик будет хромать…
— Нет больше провинившихся? — спросил вестника Ерназар.
— Нет, ага-бий!
Тогда начнем суд. Фазыл, какое наказание достойно вора?
Хоть и считался Фазыл судьей, но никого еще не судил и никому не назначал наказания. Впервые он должен был решить судьбу близких ему людей. Бледный, растерянный, стоял он перед ага-бием, не зная, что сказать, какой вынести приговор.
Ты сам назначь наказание! — прошептал дрожащими губами судья.
— Братья! — обратился к джигитам Ерназар. — Судья отказывается судить вора. Придется мне объявить приговор. Вору Касыму отрезать ухо. Так поступали наши предки, когда среди степняков оказывался человек, похитивший чужое добро.
— А-а! — завыл Касым. — Пощади, великий ага-бий! Пощади!
— Режьте! Оя обрек детей вдовы на голод, нет ему пощады.
Плеточники выволокли Касыма из юрты, все еще кричащего, и там, не на глазах джигитов, отсекли острыми ножами ухо.
Ерназар подождал, пока не стихли вопли и стоны Касыма, и, когда вновь наступила тишина в юрте, объявил второй приговор:
— Саипназару вернуть столько ударов плетью, сколько он нанес своим работникам!
Саипназар не поверил сказанному. Не ослышался ли? Кто смеет наказывать бия за обыкновенную затрещину, нанесенную слуге?
— Э-э! — промычал он. — Шути, ага-бий, да знай меру.
— Если нужна мера, то определим ее по обычаю прошлого: восемнадцать ударов плетью. И нанесут их новички: Ерназар-младший и Мадреим. Приступайте, джигиты!
Судья Фазыл наклонился к ага-бию и прошептал обеспокоенно:
— Правильно ли поймут люди твой приговор?
В гневе страшном пребывал Ерназар, никакие предостережения не могли остановить его. Он отмахнулся от судьи:
— Когда вода прорывает плотину, ее не вычерпывают ковшом, а кладут камень в промоину. Пусть плети будут камнем.
Джигиты принялись стягивать с Саипназара чапав.
— Не троньте, я сам! — зарычал бий. — Черная кость и белая кость не могут соприкасаться.
Он скинул с себя чапан и в сопровождении Ерназара-младшего и Мадреима вышел из юрты. Наказание Саипназар должен был принять там же, где принял его Касым.
Тревожное безмолвие воцарилось в юрте. Напуганные решительностью ага-бия, джигиты опустили головы, боясь глянуть на Ерназара. Им казалось, что в гневе он способен учинить расправу над всеми. Ведь каждый был в чем-то виновен, у каждого на душе лежал грех, малый ли, большой ли, и попадаться на глаза в такой момент ага-бию не следовало.
Гнев ага-бия не был, однако, слепым. Он карал лишь тех, кто нарушил закон степи, предал дело, которому клялись служить агабийцы. И, увидев испуг в глазах джигитов, поспешил успокоить их:
— Не для утоления жажды мести собрались мы сюда. Мысли наши светлые, намерения добрые. Но доброту нашу превращать в зло никому не дано. И тот, кто попытается это сделать, лишится не только уха, как Касым. Он лишится права быть нашим братом. Он лишится имени каракалпак!
— Наказанные сегодня остаются в нашем кругу? — спросил Генжемурат.
— Остаются. Отец, наказывая своего сына, разве изгоняет его из семьи? Он учит его наказанием…
— Значит, мулла Шарип, разрезая пятки мальчику, тоже учил его?
На лицо Ерназара вновь легли хмурые тени.
— Он не наказывал, он тешил свое злое сердце чужим страданием, — сказал Ерназар. — Страдание ребенка будет отомщено!
Фазыл вскрикнул испуганно:
— Великий ага-бий! Ты намерен судить муллу, слугу божьего?
— Да. Но не слугу божьего, не муллу, а человека по имени Шарип. И этого человека вы сейчас приведете сюда. Судить будем все!
Руки Фазыла дрожали, он весь трясся будто в лихорадке.
— Не ты приведешь. У тебя не хватит мужества, судья Фазыл. Это сделают есаулы…
Ерназар поискал глазами есаулов, но нашел только Асана.
— Брат Асан! Доставь сюда Шарипа. Суд начнем, после третьего намаза.
Не простая потребность души в странствиях привела турецкого ахуна в Хиву.
Хорезм — святыня восточных мусульман. Посеять здесь, среди народов Средней Азии, зерна ненависти к русским, к России, посеять и взрастить — вот ради чего пришел в Хиву турок.
Целый год бродил в этих краях, приняв обличье нищего дервиша, — высматривал, вынюхивал, старался проникнуть в думы и чаяния людей. Чего хотят, чем дышат, чем дорожат, что ненавидят они.
Он не брезговал ничем, даже попрошайничеством. Однако все, что собирал, раздавал голодным и сирым — странникам, дервишам, калекам. Так завоевывал он доверие людей, проникал в их дома и в их сердца. Спустя год он проник в ханский дворец и представился кое-кому из свиты хана как ахун из дружественной единоверной Турции. Сумел понравиться влиятельным сановникам и получил должность муллы в медресе. Никто не признал бы в холеном, красивом, важном мулле нищего дервиша, грязного и убогого, даже те, у кого он получал пристанище или милостыню, кто, жалеючи его, клал в его хурджун лепешку, мелкую монету или ненужную, отслужившую свое одежонку.
Пошли в гору дела ахуна. Он снискал себе славу ясновидящего. И делал все, чтобы молва о нем разнеслась далеко и широко, особенно среди черношапочников. Ему необходимо было обосноваться среди них. Каракалпакские земли простирались на северных границах ханства; каракалпаки соседствовали с казахами, имели с ними давние и прочные отношения, как и с татарами, и с башкирами. Это нельзя было не брать в расчет в будущей, неминуемой, войне с Россией…
В пору своих скитаний, воспользовавшись добросердечием Кумар-аналык, ахун дважды ночевал в ее доме. Тогда-то он и узнал об «ага-бии».
В Хиве ахуна с Ерназаром свел случай: ахун как раз направлялся к главному визирю, чтобы испросить позволения присутствовать на приеме казахских послов. О том, что они прибыли к хивинскому хану за помощью для борьбы с русскими, гудела вся Хива. Ахун хотел воспользоваться случаем и поведать великому хану свой «сон». «Сон», предвещающий, что грядут важные для государства события.
Накануне он получил из Оренбурга тайную весть: русский генерал-губернатор будто бы скоро двинется в поход на Хиву. Ее-то, эту весть, он и хотел преподнести хану как провидческий свой сон.
Ахун явился к главному визирю. Взволнованный чем-то, тот метался по приемной взад-вперед, словно пес на цепи; ахун пристроился сзади и, как щенок, неотступно следовал за ним. Главный визирь резко остановился, и ахун чуть не сшиб его с ног. Он выдержал испытующий взгляд главного визиря, который как бы говорит: «Ты, ахун, для меня пока неразгаданный ребус, но погоди, я доберусь до тебя, разгадаю…»
— А вы, я вижу, пользуетесь услугами того же брадобрея, что и я, — произнес главный визирь.
— Есть два человека, которые являются образцами для всех остальных смертных! Первый из них — хан, второй — вы! — Уста ахуна источали мед…
— Какое у вас дело? Изложите мне! — поинтересовался.
Ахун заколебался: «Стоит ли рассказывать ему? Вдруг не поверит? Нужно, чтобы поверил… А что, если эта лиса пожелает — еще того хуже — присвоить мой «сон» себе? Меня же побоку!.. Но… но если «сон» не сбудется, тогда пострадает этот чванливый болван! Доверие к нему уменьшится, ко мне — возрастет! Не исключено, что я поднимусь вверх еще на одну ступеньку… Если же все подтвердится, главный визирь не забудет моей услуги и вознаградит меня».
— Говорите же! Мое время дорого!
— Досточтимый главный визирь! Мудрецы недаром изрекли: когда умирает лошадь, остается подкова, когда гибнет богатырь, остается слава. Если отдам богу душу я, ничтожный ваш слуга, то не знаю, что останется: мой несовершенный разум бессилен найти правильный ответ… Поэтому я хочу просить у вас совета.
— Справедливо говорите, ахун. Каждый смертный — зерно, брошенное в этот мир богом. Вы имеете в виду, что зерно должно прорасти и дать всходы?
— Да буду я жертвой вашего светлого ума! — Турецкий ахун схватил полу халата главного визиря и поднес ее ко лбу. — О достопочтенный главный визирь! Я хочу открыть вам нечто такое, во что и поверить трудно. Если бы я сам… если бы я раньше услышал от кого-нибудь, что простой смертный обладает волшебной силой, я бы ни за что не поверил! — Ахун смиренно сложил руки на груди. — Но ваш покорный слуга стал в это верить, да, да, верить! Потому что последнее время мои сны сбываются! И потому я почел долгом предупредить вас…
