Год спустя совершил новую попытку сблизиться с женщиной. Это была подруга его сестры Вигилянции - Виталина, крупная и сочная, налитая, как яблочко. Пётр приехал в родную Вердяню - погостить недельку у отца и у матери, навестить своих; заодно развеяться на природе, отдохнуть от службы. И подруга к нему присохла, всячески старалась оказаться у него на глазах, как бы невзначай на ходу задеть грудью или бедром. Он приветливо улыбался, но ответить взаимностью не спешил, подсознательно опасаясь потерпеть фиаско вторично. Даже Вигилянция попробовала вмешаться: «Что ты, Петра, какой-то бука? Девушка страдает, думает пойти за тебя, а в ответ получает неуместные прибауточки». - «Тоже мне, придумала - замуж! Я хочу жену умную, образованную, начитанную. Пусть незнатную, но умеющую отличать Горация от Гомера. А твоя Виталина кто? Телка тёлкой». У сестры на лице возникала презрительная гримаска: «Нахватался в своих столицах разной ерунды, а того понять не желаешь, что такие жены, как Виталина, самые преданные и есть. Да, Гораций и Гомер для неё - пустое место. Но зато хозяйственная, домовитая и к тому же, по всему видно, будет плодовитой. А твои учёные и рожать толком не умеют». Он ей возражал: «Да чего хорошего в этих детях? Плачут и визжат, без конца болеют, пристают с вопросами. А когда вырастают, только и мечтают о твоей смерти, чтобы поскорей получить наследство». Вигилянция отмахивалась в ответ: мол, что с тебя взять, дурака-философа!
Понимая, что столичный жених уплывает у неё из-под носа, Виталина накануне его отъезда в Константинополь бросилась в решающую атаку: ночью в темноте влезла в открытое окно комнаты Петра и, оставшись без одежд, сиганула к нему в постель. Он вначале перепугался, а затем воодушевился и с немалым удовольствием начал обниматься и целоваться с дебелой отроковицей. Мрак скрывал их тела, и на ощупь, не видя, действовать было проще и намного уверенней. Плоть помощника дядюшки Юстина отвечала на этот раз всем его желаниям, молодой человек воспрял и отважился на главное действо. Но неопытность и тут сыграла с ним роковую шутку: плохо разбираясь в женской анатомии, слишком долгое время провозился, не сумел направить свои конечности в правильное русло, потерял над ними контроль, и натянутый лук выстрелил впустую, не достиг желаемой цели, не доставил ни ему, ни ей полноты удовольствий. Юноша скатился в досаде набок. Виталина спросила: «Что, уже?!» Он пробормотал: «Извини… Напряжение было слишком велико, я не смог совладать с собою…» Та заплакала: «Злой, противный. Не желал меня и оставил в девках…» Пётр пробубнил: «Я желал, желал, истинно желал. Правда, не нарочно…» Но она не верила, продолжала плакать. А потом успокоилась и сказала: «Ладно, так и быть, в церковь под венец я отправлюсь девушкой и отдам тебе свою честь после свадьбы». Но племянник Юстина помотал головой: «Нет, прости, под венцом нам с тобой не быть». - «Как не быть? - чуть ли не подпрыгнула претендентка. - Почему не быть?
После вот всего, что произошло?» - «Ничего не произошло, - холодно отрезал брат Вигилянции. - Ты осталась девкой, я тебя не взял и поэтому не несу никаких моральных и юридических обязательств. Завтра уезжаю, и расстанемся навсегда». Виталина, глядя в потолок в темноте, грубовато произнесла: «Ах, какая же ты свинья! Обмарал меня с ног до головы, а жениться не хочешь». Он ответил: «А за оскорбление государственного чиновника можешь поплатиться». Жительница Вердяни сказала: «Ну, давай, привлеки к суду. Я во всеуслышанье объявлю, что с тобой как с мужчиной дел иметь нельзя». Встала, натянула рубаху и вылезла из окна.
Но вторая неудача не расстроила молодого человека: он теперь понимал, что не безнадёжен, что реакция на женщину у него нормальная, что осталось только шлифовать свои навыки. И спустя какое-то время познакомился с девушкой, поразившей его не только красотой, но и остроумием, крайним своеобразием мыслей.
2 Звали девушку Феодора.
Встретились они в центре города, возле Царского портика, где располагались книжные лавки и по вечерам, по старинной традиции, собирались библиофилы и философы, чтобы обменяться последними новостями и подискутировать на животрепещущие темы. В частности, в том 511 году обсуждали заговор патриарха Константинополя Македония II [8] против его величества Анастасия Дикора. Заговор был раскрыт, патриарх смещён, уступив место архиерею Тимофею [9], близкому самодержцу по духу.
В православии того времени было много разнообразных течений, мы о них ещё будем говорить, а пока просто скажем, что глобальные споры происходили между так называемыми ортодоксами и монофиситами. Ну, так вот: Македоний был ортодокс, а его противники - Анастасий и Тимофей - защищали монофиситство.
И у Царского портика тоже не стихали споры о природе Иисуса Христа: какова она - человеческая? Божественная? Исключительно Божественная или единая человеческо-Божественная? Каково место Иисуса в Троице Святой? И существовала ли Троица до рождения Иисуса?
Находясь среди полемистов, Пётр обратил внимание на немногих женщин, слушавших дискуссию, и особенно на одну из них - невысокую, хрупкую, в тёмной глухой накидке и простом тёмном пеплуме-плаще. У неё было смуглое, чуть продолговатое узкое лицо с выразительными глазами цвета морской волны - синевато-зеленоватыми. Хорошо очерченные губы плотно сжаты. Вроде не монашка, но такая скромная, аскетичная…
В это время один из ораторов произнёс:
- Господа, утверждая, что у Сына Божьего лишь Божественная сущность, вы впадаете в ересь. В том- то и милость Вседержителя, что Он воплотился в человеческом образе, снизойдя до нас и тем самым возвыся нас. Иисус - человек и не человек, ибо Бог. Но не просто Бог, ибо воплотился в образе и подобии человеческом.
- Это вы впадаете в ересь, утверждая подобное, - вдруг заговорила та самая незнакомка в чёрном. - Иисус не человек, а Богочеловек, и Божественное в нём главенствует. Он не иудей и не эллин, ибо человеческая природа Христа не схожа с нашей. Посему, умерев, смог воскреснуть, не оставив могилы со своим прахом.
Все взглянули на неё удивлённо. А оратор, которому она возразила, иронично спросил:
- Кто ты, манихейка?
(Ортодоксы презрительно называли монофиситов манихеями).
- Я не манихейка, - глядя исподлобья, отвечала девушка, - а такая же православная, как и вы. Наши споры не доктринальные, а сугубо метафизические.
Полемист рассмеялся:
- Ой ли, ой ли? Из-за этих споров патриархи уходят со своих престолов и дрожат троны автократоров. Где ты нахваталась учёных слов?
- Я не нахваталась, а была просвещена его высокопреосвященством владыкой Севиром в Александрии.
- А, так ты из Египта… Там оплот манихейства, всем известно.
- Как вы можете говорить такое, если сам василевс разделяет взгляды Севира? Если новый константинопольский патриарх с нами заодно?
- Их победа временна. Настоящее православие скоро победит.
- Ортодоксы не победят никогда, ибо исповедуют ложные теории.
Оппонент вознегодовал:
- Замолчи, несчастная. И вообще, как ты смеешь, женщина, возражать мужчинам? Наши споры - не для жидких женских мозгов.
Сузив губы, та проговорила:
- Пусть уж лучше жидкие, чем такие высохшие, кок ваши!
Неё захохотали, отдавая должное остроте её языка. Уязвлённый философ без конца петушился:
- Нет, вы слышали, слышали, как меня оскорбили? Просто неслыханная дерзость! Как она посмела? По таким тюрьма плачет!
Но монофиситы живо осадили его, и философу пришлось замолчать.
На неделю-другую Пётр потерял забавную египтянку, а спустя какое-то время неожиданно встретил у того же Царского портика, но не вечером, а в дневное время, покупавшую в книжной лавке небольшой папирусный свиток. Поклонившись, молодой человек сказал:
- Разрешите представиться: Пётр, сын Савватия, я служу по ведомству комита экскувитов. Слышал ваши речи на теософские темы и тогда обратил внимание.
Девушка взглянула на него живо, с некоторой долей кокетства, и в глазах цвета морской волны засверкали искорки. Но улыбка оказалась малообаятельна: тёмный, росший как-то криво верхний зуб-резец придавал её лицу некое зловещее выражение.
- Я на вас тогда обратила внимание тоже, - честно призналась александрийка. - Почему вы по ходу спора были в стороне и не поддержали меня? Может, побоялись?
Он ответил прямо:
- Нет, чего бояться? Просто я не монофисит.
- Значит, ортодокс.
- Если вам угодно. Но скорее разделяю ваш первый тезис: все мы православные, и нюансы веры не должны нас разъединять. - Помолчал и добавил: - Больше того скажу: все мы христиане и на этой почве не имеем права не объединиться с римским епископом. Римский епископ нам отец. И когда-нибудь станет нашим единым Папой. Папой всех - христиан бывшей и будущей Римской империи - от Индийского океана на востоке до Столбов Геркулеса на западе.
