креститься?! Да ты что?! Нельзя, нельзя!! Цюани точно убьют!
Иван рассердился из-за испуга Цзинь:
– Ты ж сам сказал: они в Мукдене. А мы в Благовещенске, за тыщу вёрст, поди…
Сяосун не обратил внимания на его слова:
– Пойдём домой, Цзинь. Мама боится, что цюани здесь объявятся.
– Да с чего им тут объявляться?! За тыщу вёрст! – не унимался Иван.
– Цзинь, пойдём, дома ждут…
Цзинь встала. За одну руку её тянул брат, за другую держал Иван. Она выдернула обе, обняла голову любимого:
– Прощай, Ванья! Возвращайся скорее.
– Ну ладно… – неохотно согласился Иван. Но наказал: – Сяосун, береги сестру. Я люблю тебя, Цзинь!
– Я тоже люблю. Прощай!
В последних словах Цзинь было столько отчаяния, что невольно проявлялась ужасающая Ивана мысль: Цзинь он больше не увидит никогда! Иван гнал её от себя, она уходила, но снова и снова возвращалась, принося с собой всё большую горечь и тревогу. Перемогая себя, казак тем не менее собирался в поход: перековал лошадей, свою и отцовскую, проверил и починил сбрую, наточил шашки, перебрал и смазал карабины-кавалерки, пополнил запас патронов – всё делал сам, отцу было некогда, он ездил по станицам и посёлкам, собирал добровольцев. Хотя какие уж там добровольцы! Двенадцатого июня объявили мобилизацию по Приамурскому округу, и всем служилым казакам следовало стать в строй. Иван было решил, что поход добровольцев отменяется, и даже обрадовался, что не надо будет надолго расставаться с Цзинь, однако отец сказал, что пришла телеграмма об увеличении Охранной стражи железной дороги, и теперь писать просьбу об отпуске не требуется. Но поручение атамана равносильно приказу, оно остаётся в силе.
– Ты, сын, конечно, имеешь такое право – не идти добровольцем, а я тебя не могу принуждать, – сказал Фёдор, морщась, словно от сердечной боли. – Понимаю: зазноба, любовь и всё такое. Сам был молодым… Но эти боксёры угрожают нам, русским, нашему делу, а через нас – всей России, а Россия, тоись наша Родина, она куда важней всяких там отдельных любовей. Не будет её – не будет и нас.
Вот эти последние слова отца – «Не будет её – не будет и нас» – почему-то резанули Ивана по сердцу и оставили на нём отметину на всю жизнь.
Добровольцев Саяпин набрал быстро. Желающих оказалось много, потому отбор был жёсткий. Отсеянным строго-настрого наказывалось молчать. «Навоюетесь ещё», – говорил Фёдор недовольным, даже не предполагая, как скоро сбудутся его слова.
Недовольны были, само собой, жёны и дети уходивших в поход. Жёны плакали ночами, дети – днём: всё-таки на китайской территории шла война, и хотя Россия в ней вроде бы не участвовала, русские там были, и по ним наверняка стреляли, а пулям всё равно куда лететь и в кого попадать. Но вот казачкам и казачатам было далеко не всё равно. Они, конечно, понимали, что казакам по службе предписано, если нужно, за Отечество пострадать, однако угрозы земле российской не видели, а сказать людям всю правду Фёдор Саяпин не мог. Даже Аринушке свет Григорьевне, жене своей златовласой, бок о бок с которой прожил, почитай, с самого своего рождения – недаром отцы побратимами были, а матери-подружки чуть ли не день в день родили, – даже ей, от которой не хранил ни единого секрета, сказал всего несколько слов:
– Про поход, Аринушка, никому ни слова. Указ атамана!
Фёдор и его добровольцы помалкивали, а «Амурская газета» печатала новости из Китая, и они отнюдь не радовали. Более того, до слёз тревожили жён и матерей уходивших на ту сторону Амура казаков.
Одиннадцатого июня боксёры вошли в Пекин, и там начались погромы иностранных представительств и убийства христиан – католиков, православных и протестантов. На улицах валялись изуродованные трупы стариков, женщин и детей, и боксёры с удовольствием фотографировались на их фоне.
– Ну как же такое возможно?! – поражались русские, видя эти фотографии в газетах. – Такой хороший народ, такие добрые люди! Откуда это зверство повылезло?!
– А чего вы удивляетесь? – говорили некоторые, более дотошные. – Думаете, наш народ не такой? Погодите, когда припрёт, такое дерьмо из нас полезет – многих в ужас приведёт.
Особую ненависть повстанцев испытали на себе китайцы – «прислужники белых дьяволов». Показательно был схвачен и публично на площади Тяньаньмэнь, что у южных ворот Запретного города, императорского комплекса дворцов в Пекине, распилен пополам деревянной пилой китайский сопредседатель Правления КВЖД Сюй Цзинчен.
Арина Григорьевна «Амурскую газету» не читала, но уши-то не заткнёшь – от соседей и знакомых прознала про эти ужасающие новости и, естественно, связала их с походом, куда собрались муж и сын. Слёзы, понятно, полились сами собой, но Фёдор обнял её, отвёл в сторонку, постояли они так несколько минут, ничего не говоря, и всё прошло. По крайней мере, для сторонних глаз.
Семнадцатого июня, ещё до восхода солнца, полусотня собралась на берегу Амура, версты полторы не доезжая посёлка Верхне-Благовещенского. Здесь и берег был подходящий – невысокий ярок, заросший тальником, и ширина реки небольшая, саженей сто – сто двадцать, да и глубина позволяла форсировать вместе с конями.
Казаки разделись догола, одежду, карабины и прочий скарб приторочили к сёдлам и пошли, ведя коней в поводу. Вода была прям парная, река подёрнулась белёсой дымкой, уже зарозовевшей в свете зарницы; тишина стояла такая, что ломило в ушах.
Шли молча, без лишнего плеска, даже лошади не дёргались, не всхрапывали. На матёре дно ушло из-под ног, пришлось плыть, держась за сёдла. Недалеко, сажен пятнадцать, поэтому снесло не очень. Правда малорослика Ильку Паршина быстрина оторвала было от седла и потащила, но шедший следом Иван успел ухватить товарища за волосы и вернуть на место. Спасённый не ругнулся даже шёпотом, только головой покрутил, словно проверил, всё ли на месте, и продолжил переправу.
Не прошло и четверти часа, как весь отряд собрался под прикрытием крупных дубов и вязов, которые вместе с мелким подлеском и кустарниками образовывали на берегу довольно густой лес. Тихо и сноровисто оделись, проверили снаряжение, чтоб, не дай бог, не звякнуло ненароком.
Заря уже разгорелась над далёким Благовещенском, который обозначился на её фоне чёрной полоской с ёлочными вершинками церковных колоколен и пеньком пожарной каланчи. Казаки все враз перекрестились на них – кто знает, доведётся ли вернуться? – и сгрудились возле Фёдора с молчаливым вопросом: что там дальше, командир?
Сотник отправил несколько казаков по разным направлениям – оберечь отряд от посторонних глаз – и, присев на поваленное дерево, развернул на коленях подробный план правобережья Амура. Войсковая старши́на
