И потому дар Фидия называют божественным, и потому эллины считают, что нельзя умереть, не увидев статую Зевса Олимпийца. Она — образ, слепленный с оригинала, не копия копий, как картины художников, рисующих природу, вещи и людей. Истинное искусство бесподобно и величаво, как бесподобны и величавы боги.
О чём следует просить Зевса, стоя перед ним? У мудрых есть только одна просьба — о бессмертии и вечности, о вечной жизни без смерти.
С Дионом Платон встретился в тот же день, найдя его среди зрителей на олимпийском стадионе, где в тот день проходили состязания бегунов. Они обнялись на виду у всех и так долго стояли, словно не виделись вечность и пережили друг без друга много бед. Дион плакал. Не смог удержать слёз и Платон.
— Рассказывай же, рассказывай, — торопил Платона Дион, когда они покинули стадион и скрылись в тени олимпийского портика, сопровождаемые друзьями Диона, приехавшими вместе с ним в Олимпию.
Рассказ был коротким.
— Мы расстались врагами, — сказал Платон. — Дионисий лишил тебя всех средств и имущества и обрекает на вечное изгнание. Все мои старания оказались напрасными. И твои тоже.
— Ну что ж, — после тяжёлого вздоха произнёс помрачневший Дион. — Призываю в свидетели Зевса, — при этих словах он посмотрел в сторону храма, — я отомщу Дионисию. И за тебя, Платон, поскольку он оскорбил твоё право гостеприимства, и за себя — за несправедливое изгнание. Он сам узнает, что такое бедность и изгнание. Он с позором будет выдворен из Сиракуз, — всё более распалялся Дион. — А если станет сопротивляться, я вышвырну его силой! Или предам смерти! И ты мне в этом поможешь, Платон. Вы все мне поможете, не правда ли?
Друзья Диона воинственно зашумели.
— Не знаю, — сказал Платон, дождавшись тишины. — Не знаю, можешь ли ты рассчитывать на мою помощь, когда грозишь Дионисию насильственным изгнанием или даже смертью. Ведь это по твоей воле, по твоему настоянию и по твоим просьбам я стал сотрапезником Дионисия, его домочадцем, даже участником его жертвоприношений. Многие в Сиракузах клеветали на меня, и Дионисий мог подумать, веря клеветникам, что я вместе с тобой злоумышляю против него и его власти. За это он мог бы убить меня, но, как видишь, не убил. Могу ли я после этого поднять на него руку? Да и возраст мой уже не таков, чтобы я мог ещё с кем-то сражаться. Но я буду заодно с тобой, Дион, если ты нуждаешься в моей дружбе и решишь сделать что-то хорошее. Но пока вы все хотите зла, подбиваете на это других.
Платон ушёл. Ни Дион, ни его друзья не окликнули его.
«Вот что я сказал, исполненный горечи при мысли о своих сицилийских бедах, — напишет позже друзьям Диона Платон. — Они же, не смущаясь меня и не желая выполнять моих указаний, сами оказались виновниками всех своих несчастий. Если бы Дионисий отдал деньги Диону и примирился бы с ним, этих несчастий не было бы вовсе. Диона я легко сдержал бы, для чего у меня была и добрая воля, и достаточное влияние. Теперь же, набросившись друг на друга, они всё испортили. А ведь Дион питал благородные замыслы: будучи человеком умеренным и разумным, он считал, что лучший способ оказаться на вершине власти и почестей — благодетельствовать другим. Дион устремился к государственному строю, основанному на самых справедливых и лучших законах, не прибегая ни к казням, ни к изгнанию, хотя бы только совсем немногих. Он бы предпочёл лучше испытать бесчестие на себе, чем его совершить. Однако он погиб, одержав победу над врагами. Его недавние друзья братья Калипп и Филострат, связанные с ним посвящением в Элевсине, зарезали Диона в праздник Коры, совершив преступление и кощунство против богини. Они думали, что он хочет сам стать тираном, изгнав из Сиракуз Дионисия, и таким жестоким образом предотвратили опасность деспотизма. В том, что постигло Диона, нет ничего удивительного. Человек честный, разумный и вдумчивый вообще-то не может ошибиться относительно душевных качеств бесчестных людей. Но неудивительно, если ему приходится испытать то же, что хорошему кормчему, способному предвидеть надвигающуюся бурю. Но однажды стихия всё же может застать его врасплох, и тогда он пойдёт ко дну. Для Диона не осталось секретом, что те, кто его погубил, были скверные люди. Однако какова сила их дикости, мерзости и ненасытности, этого он не видел. Сражённый злом, он лежит мёртвый, ввергнув Сицилию в безумную печаль»[73].
Возвратившись в Академию, Платон уже на другой день позвал к себе Спевсиппа, чтобы расспросить его о жизни Академии во время своего двухлетнего отсутствия. Отчёт Спевсиппа был не так долог, потому что дела в Академии шли своим чередом, по ранее заведённому порядку, правда, число учеников увеличилось, а число преподавателей уменьшилось. Уехал Эвдокс, возвратились домой в Фивы Кебет и Симмий, заболел и не появляется в Академии брат покойного Херефонта Херекрат, Демосфен более ораторствует на Пниксе, нежели занимается философией, покинула Академию Аксиофея Флиунтская.
— О Дионе ты сам всё знаешь, — сказал Спевсипп. — Он в Олимпии.
— Да, — ответил Платон и спросил про Аксиофею: — Она вернулась во Флиунт?
— Не знаю, — опустив голову, чтобы не встретиться глазами с Платоном, ответил Спевсипп: ему не хотелось рассказывать Платону о том, что Аксиофея вышла замуж за Гегесиппа из Халкиды, богатого судовладельца, ещё в минувшем году и теперь живёт на Эвбее.
— Значит, она уехала не во Флиунт, — заключил Платон, помрачнев. Аксиофею Платон тайно любил долгие годы и намеревался рядом с ней прожить старость. Аксиофея могла бы облегчить и скрасить её своим присутствием и заботой. Она была моложе Платона почти на двадцать лет, и запаса жизненных сил ей хватило бы до конца его жизни.
Спевсипп, чтобы сменить тему разговора, пожаловался на Аристотеля:
— Он прогуливается со своими учениками по твоей аллее и уже не раз читал лекции в твоей экседре.
— Что ещё? — спросил Платон. — Занимается ли он делом, которое я поручил ему и Филиппу Опунтскому?
— Да, занимается. Им удалось уже описать состояние дел в шестидесяти государствах, я сам видел недавно их работы и сосчитал. Филипп, раз уж ты вспомнил о нём, переписал с восковых дощечек некоторые твои работы, касающиеся законов.
— Позовёшь ко мне Филиппа, — сказал Платон, — но сначала Аристотеля. Делал ли ты ему замечания относительно аллеи и экседры?
— И не раз! Но он упрям и дерзок. Хорошо бы его приструнить. Кстати, он провинился не только тем, что преподаёт там, где ты, но и тем, что он преподаёт.
— И что же?
— Совсем не то, чему учишь ты. Я недавно сам слышал, как он сказал, что твоё учение об идеях — красивая, но ненужная сказка, которая не только ничего не объясняет, но всё усложняет и запутывает.
— Он так сказал?
— Да.
— Что ещё?
— Кроме того, он преподаёт своим ученикам риторику, переманив к себе часть слушателей Исократа, из-за чего тот отказывается бывать в Академии. На закрытой лекции в экседре он утверждал, что божеством следует восхищаться, но его не нужно бояться и о чём-либо просить, так как всё в этом мире совершается по естественным законам. Словом, Бог всё создал, за это ему хвала, но ни во что более не вмешивается. Аристотель также сомневается в бессмертии души.
— Сомневается?
— Да.
— А ты?
— Я не сомневаюсь, — ответил Спевсипп.
— Хорошо, — сказал Платон. — Позови ко мне Аристотеля.
Аристотель остановился в дверях, поприветствовав Платона кивком головы.
— Прогуляемся, — сказал ему Платон.
— Да, учитель.
— Расскажи, как ты живёшь, — попросил Платон, когда они углубились в аллею, в ту самую, по которой разрешалось прогуливаться со своими учениками только Платону. Это была аллея белоствольных раскидистых платанов, ветви которых нависали над широкой тропой, как потолок, шурша на лёгком ветру упругой листвой.
— Так и живу, — ответил Аристотель, — ни на что не жалуюсь.
— Сестра присылает деньги по-прежнему?
— Обо мне вспомнил Филипп, царь Македонии. У него родился сын. Филипп надеется, что со временем я стану учителем Александра, когда тот подрастёт.
— Как он вспомнил о тебе?
— Прислал крупную сумму, большую часть которой повелел передать Академии. Я это сделал.
— Передашь ему мою благодарность, — сказал Платон. — И не отказывайся стать учителем Александра — у тебя появится возможность достичь того, чего не удалось мне в Сиракузах.
— Да, я уже думал об этом.
— Ты переманил к себе учеников моего друга Исократа? — неожиданно спросил Платон.
— Они сами пожелали слушать меня, — ответил Аристотель, усмехнувшись.
— Чем же ты их привлёк?
