Дэвид Эберсхоф - 19-я жена

Через три часа завизжали тормоза и кондуктор объявил: «Вайоминг! Эванстон, Вайоминг».

Мы пересекли границу Юты. Мама сказала: «Теперь ты можешь говорить».

И там, профессор, в том маленьком пограничном городке, мама обрела свободу. Разумеется, я не мог тогда осознать значительности этого момента. Но я вспоминаю, как, пока мы медлили на вокзале, на солнце наползла туча и тень омрачила мамино лицо, но буквально секунды спустя туча ушла и мамино лицо будто бы вдруг раскрылось и засияло чистейшим светом.

Ах, смотрите! Дельфины вернулись! Объясните-ка это! Я имею в виду это совпадение. Нет, мы не можем. Мы должны лишь отметить их появление и полюбить за загадочность. В ходе Ваших изысканий о моей матери, профессор, я прошу Вас прощать ей ее ошибки и тщеславие. Разве она более заслуживает порицания, чем Вы или я? Когда же Вы опубликуете Ваше исследование, не пришлете ли мне экземпляр? Мне очень хотелось бы знать, что узнали Вы, особенно о том, как она провела свои последние дни. Иногда мне самому с трудом верится, что я ничего не знаю о судьбе собственной матери. Это кажется слишком мрачным завершением эпического повествования. Но так оно и есть, и ох как не дает мне покоя невозможность ничего узнать! Теперь, когда нет Розмари, ночи стали так одиноки. Я лежу без сна, меня гнетет исчезновение моей мамы. Я надеюсь, что Вы поделитесь со мной всем, что бы Вы ни разыскали, пусть даже эти сведения окажутся весьма неприятными. Мне невыносима неопределенность. Невозможность узнать. Бесконечные раздумья о том, где она могла быть в свой последний день. Мороз продирает меня по спине, когда я думаю об этом… Ну вот, как раз сейчас мне кажется, что мамина любящая рука поглаживает мне сзади шею. Она — со мной. Она всегда будет со мной. Помните об этом, когда анализируете ее жизнь и ее поступки.

Я въехал в Месадейл и припарковался на другой стороне улицы, напротив дома Пророка. У ворот, в патрульной машине, сидел офицер Элтон, закинув одну руку на спинку соседнего сиденья и оглядывая дорогу впереди.

— Рад, что ты здесь, — сказал он.

— Хочу с этим покончить.

— Иди поговори с Братом Люком. — Элтон указал на охранника в будке у ворот. — Он тебя впустит.

— Я слышал про ФБР. Что тут у вас делается?

— Мы ничего не знаем.

— Как Куини?

— Нервничает, как все они. Но в порядке.

Я взглянул через дорогу на охранника. Он не спускал с меня глаз. Мне было ясно видно — он-то вовсе не рад, что я здесь.

— Со мной все будет в порядке?

— Джордан, тебе придется мне поверить. А теперь давай иди в дом.

Я назвал охраннику свое имя.

— Знаю, — сказал он и поднес к губам рацию. — Он здесь.

Охранник провел меня через калитку в воротах и запер ее за нами.

Мало кому удается увидеть огромный жилой комплекс Пророка изнутри. Мой отец бывал здесь на собраниях, но никогда о нем не говорил. Сам жилой дом был намного больше любого дома в городе, что имело смысл, так как у Пророка и жен было больше. Сколько точно, можно только догадываться, но определенно более сотни. Может, сто пятьдесят. Не знаю. Думаю, он и сам не знает.

— Мы пройдем через кухню, — сказал охранник.

На нем были темные брюки и белая строгая рубашка с коротким красным галстуком. Если не обращать внимания на пистолет «Глок-17» в кобуре у него на поясе, можно было бы подумать, он собирается идти на свою работу на распродаже у автодилера.

На кухне три жены что-то пекли. Одна из них искала рецепт. Увидев меня, она застыла, уткнув палец в страницу. Две другие прижались к кухонной стойке, чтобы устраниться с моего пути.

— Добрый вечер, сестры, — сказал охранник.

Женщины кивнули и уставились на носки собственных туфель. Мы пошли по коридору мимо огромной приемной с полом, выстланным белой мраморной плиткой, мимо столовой со столом в виде буквы «U», рассчитанным на пятьдесят персон. Я заметил дверь, обшитую сталью, ведущую — куда? — в подвал? в сейфовое помещение? в арсенал?

— Он там? — спросил я.

Охранник повел меня наверх по лестнице, мы поднялись на три пролета. По пути мы встретили еще четырех жен. Все они были молодые, моложе меня. Это они — причина, почему отсюда вышвыривают мальчишек. Пророк хочет самых хорошеньких, самых молоденьких девушек для себя самого. И вот что показалось мне извращенным: все они были на одно лицо.

На верхнем этаже, в конце коридора, охранник постучал в дверь:

— Сестра? — Он постучал еще раз. — Сестра? Он здесь.

Дверь скрипнула и чуть приоткрылась, потом открылась пошире, а затем еще шире. Там стояла первая жена Пророка, сестра Друзилла. Она пригласила нас войти, молча поведя старушечьей, бледной до синевы, рукой. Комната ее была такой пустой — просто душераздирающе-голой. Узкая кровать, укрытая выцветшим летним покрывалом. Письменный стол с лампой на гибкой ножке. Два деревянных стула. Сестра Друзилла налила в стакан воды из кувшина в мелких трещинках и предложила мне сесть на кровать.

— Пророк здесь? — спросил я.

— Как! Ты не слышал? — удивилась она. — Они за ним приезжали.

Обмякшие над беззубым ртом губы Друзиллы сжались и стали совсем не видны.

— Я слышал, федералы не смогли его отыскать.

— Это потому, что его нет, — объяснила она.

— Так где же он?

— Я не знаю. — Ее водянистые глаза уставились на меня. — Возможно, он умер.

— Он не умер. Я совсем недавно с ним разговаривал.

— Хотела бы я быть так уверена.

Чтобы дать вам представление о Друзилле, правильнее всего сказать, что она своего рода гибрид Первой Леди и Девы Марии. Весной устраивались пышные шествия в ее честь. Городские девушки одевались в желтое и танцевали под первопоселенческие гимны вроде «В Нашем Доме», а сестра Друзилла взирала на праздничное веселье со специального помоста. Кроме как на этих празднествах и на воскресных служениях, мы ее больше никогда не видели. Все ее любили, но никто абсолютно ничего о ней не знал.

— Я думаю, вы знаете — я пытаюсь выяснить, что на самом деле произошло с моим отцом.

— Пророк говорил мне.

— Моя мама просто не из тех, кто может стать убийцей.

— Любой не из тех, пока не станет.

— Вы хорошо знаете сестру Риту?

— Я знаю ее всю жизнь.

— Мне кажется, она имеет к этому какое-то отношение.

— Джордан, ты разве не знаешь? — Ее правая, в старческой гречке рука, лежавшая на коленях, сильно задрожала. Друзилла чего-то испугалась? Начало паркинсонизма? Или она устраивает спектакль, чтобы вытянуть из меня побольше? — Риты нет. Исчезла. Не знаю точно когда. Вроде бы в последние двадцать четыре часа. Думаю, ее похитили.

— Как! — И потом: — А может, она сбежала?

Друзилла покачала головой:

— Я знаю, что нас дальше ждет. Мы такое уже пережили раньше.

— Что пережили?

— Осаду.

Осада. Каждый ребенок в Месадейле вырастает, узнавая все больше про Осаду. Мы должны были читать про нее, слушать, как проповедует о ней Пророк, в воскресной школе мы ставили о ней спектакли, чирикали о ней торжественные песни, а девочки вышивали гарусом по канве осадные сцены. Отколовшись от мормонов в 1890 году, Первые ухитрились прожить в пустыне шестьдесят лет, практически никем не тревожимые. Начинали они как горстка отступников, руководимых Аароном Уэббом. Со временем их незначительное поселение выросло в полноценный город, в полигамистскую теократию, упрятанную в песках американского Юго-Запада. Однако к началу 1950-х федералы уже не могли больше отводить глаза в сторону. Перейдем сразу к июлю 1953-го. Федералы подъехали к городу на машинах без опознавательных знаков. Их поддерживала сотня полицейских штата. Очень быстро они окружили Месадейл. Вы вполне можете представить себе эту сцену: полицейские занимают позиции за дверцами машин, те, кто первыми войдут в город, стоят наготове — со щитами и дубинками; федерал в модных башмаках кричит в мегафон, призывая сдаться.

Осада была устроена из-за одного человека. Из-за Пророка. Не того Пророка, о котором я вам рассказываю, а из-за его отца. Если бы он мирно сдался, федералы обещали уйти. Вот что кричал агент федералов в мегафон: «Если ты пойдешь с нами, все сразу же закончится!»

Осаду они начали на закате. Обстрел продолжался семь часов. К рассвету семнадцать Первых были убиты, в том числе девять детей. Надеясь продемонстрировать стране правду об американской полигамии, федералы привезли с собой репортера-фотографа. Но одна из фотографий рассказала не ту историю, что надо, и этого оказалось достаточно, чтобы весь план федералов лопнул, брызнув прямо в их чистые, набарбасоленные[115] лица. Можно погуглить на Осаду и найти этот снимок: маленькая девочка лежит на бобовом поле, над левым глазом — аккуратное пулевое отверстие. Если не знать, на что смотришь, можно было бы подумать, это капелька джема. Эту фотографию опубликовали все вечерние газеты. На следующее утро федералы оказались по уши в дерьме. Осада захлебнулась. Федералы покидали город, поджав плащи.