говорила она далее, – но как только показал мне любовь свою и намерения, Офка крикнула, что отчима не стерпит. Клялась всем святым. Бунт подняла мне в доме. Старый Вольф принял её сторону. Счастьем, что это мужчина степенный, очень степенный и имеет свою волю, и не дал меня, сироту, обидеть собственным ребёнком. Таким образом, пошла на свадьбу, хоть расстроилась; но назавтра…
Тут голос изменил госпоже Павловой.
– На следующий день, когда Павел вошёл в каменицу, Офки уже не было.
– А что же сталось? Где она? – воскликнул Дингейм.
Вдова начала поправлять на себе платье и глаза поворачивать.
– Сколько я слёз пролила, сколько слёз, – говорила она.
Дингейм жадно слушал, вдова, казалось, тянет специально.
– Знаете, господин граф, что мы все тут полусёстры, но не монашки: у Офки в голове закружилось. Сбежав из дому, дала себя в Эльблонге постричь и одеть и стала Сестрой в госпитале.
– А моё кольцо? Слово? Обещание?
– Она над вами, как и над другими, шутила, – добавила Павлова, – она вас никогда не любила и, упаси Бог, повели бы её к алтарю, не было бы счастья в вашем доме.
Куно стоял ошеломлённый.
– Усядься же, господин граф, и успокойся: я вовсе в этом не виновата, – говорила Павлова. – Ребёнок всегда был непослушный и своенравный. Чуть жизнью не заплатили за первого старосту и за этого чеха, которого вы сюда приводили, потому что и он позже в Бресте умер, а на нас пало подозрение в отравлении.
Она смешалась, говоря это, опустила глаза и понизила голос.
– Кто может знать, что эта сумасшедшая делала; я в жизни моего любимого Павлика не была бы уверена, если бы она жила с нами дома, так как она не скрывала того, что его ненавидела.
Хозяйка замолчала, молчал и Дингейм.
– Всё-таки слово что-то значит, когда однажды было дано, а я от него не освободил: кольцо на пальце имею! Я ездил, куда она велела, делал, что поручила. Возвратился согласно её воле и для неё. Этого не может быть!
– Но она в брак вступила, – прервала Павлова, – что же вы, с Богом за неё и с Орденом станете бороться. Она рясу надела, она поклялась.
Дингейм горячился.
– Значит, она не вспоминала обо мне? – спросил он.
– Если я говорила ей о вас, она смеялась только, пожимала плечами и называла вас, знаете как? Знаете, что о вас говорила? «Это мой кнехт, а королевы за кнехтов замуж не выходят».
Кровь ударила в лицо Дингейма, он встал, сдерживая эмоции, чтобы не вспылить, сильно стиснул уста. Из-под прищуренных век светились белки.
– Где же ваша дочка? – спросил он.
Пани Павлова, казалось, размышляла и колебалась.
– Я не знаю хорошо, при госпитале в Эльблонге, или в Мальборге, может, или её уже куда-нибудь на деревню выслали.
Граф Куно поклонился.
– Счастья вам желаю в вашем новом браке и будьте здоровы, – сказал он.
Она хотела попрощаться более чувственной хозяйкой, но, заметив гнев на лице так сильно разочарованного, она воздержалась.
Дингейм захлопнул за собой дверь и пошёл назад в постоялый двор.
Там зашагал он прямо к конюшне и приказал седлать коня. Он осмотрел и испробовал привязанный к седлу меч, начал торопить людей, чтобы быстрей готовились в дорогу, и сразу выехал из города.
Хотя госпожа Павлова гневалась на дочку, осталась у неё привязанность к ребёнку.
Выходящий с видимым гневом Дингейм испугал её. Поэтому она немедленно послала за Павликом, который уж сидел в нижней комнате с вином, приправленном специями. А так как ему не хотелось его откладывать, потому что оно было нагретое и вкусное, взял с собой кубок наверх.
На пороге приняла его жена, заламывая руки.
– Ничего хорошего не предсказываю, – сказала она, – от этого человека. Это молчун! На вид мягкий, но молчаливый и мстительный. Готов учинить, не знаю что, потому что безумно влюбился в эту глупую девку. Нужно его выследить, что он думает и что предпримет.
– А что же он может предпринять? – рассмеялся Павел, потягивая вино. – Она имеет там лучшую опеку, нежели дома, и вреда ей причинить не дадут. Нечего бояться. На монахиню не покусится, а то бы головой за это либо вечной тюрьмой заплатил.
Дама смотрела, слушала и немного успокоилась, в конце, однако, начала мужа просить, поглаживая его по лицу, чтобы старался выведать, а хотя бы послать за Дингеймом.
Красивый молодой муж не очень был рад выходить из дома и менять комфортный отдых на путешествие без цели. Он долго отпирался, но, увидев слёзы, пошёл.
Дингейма уже не было в городе. Таким образом, он вынужден был седлать коня и двинуться на разведку Только на второй день, от людей дознаваясь и расспрашивая, узнал Гентш, что преследуемый поехал в Эльблонг. Поэтому было необходимо за ним выступить, за что, ни в коей мере не жалея его, проклинал Павел. В Эльблонге оказалось, что ни Офки, ни его не было.
Новооблачённая сестра выбралась по приказу комтура для ухода за ранеными в возвращённом Морунге. Ехать за ней и за Дингеймом посланный не имел охоты.
Он предпочёл, найдя добрых товарищей, засесть с ними за стол и кости. Имел такую натуру Гентш, что раз начав гулянку, не скоро останавливался. Итак, он потратил целую неделю на развлечения в постоялом дворе, когда одного дня принесли ему сообщение, что в Морунге произошёл странный случай: какой-то неизвестный рыцарь подкрался под госпиталь ночью и дерзко похитил сестру монахиню, которую увёз с собой. Нескоро это было замечено и гнались за похитителем несколько дней, но догнать его было невозможно. Однако, видно, чувствуя погоню, бросил он по дороге монашку, которую, ослабевшую и в горячке, привезли на телеге в госпиталь. Виновника этого нападения схватить не было возможности.
Это сообщение показалось Гентшу смешным, но желая его проверить, он должен был покинуть товарищей и въехать в город.
Уже по дороге рассказ подтвердился из разных уст, так что сомневаться было невозможно. Прибыв в местечко, узнал наверное господин Павел, что монахиня была похищена, что её не было на протяжении нескольких дней, что погоня вернула её больной и заблудившейся в лесу, когда ей удалось бежать; что потом больная ещё лежала в госпитале; но теперь уже была здоровой и ходила возле раненых, как перед тем.
Хотя Гентш знал, что Офка его не могла вынести, пошёл, однако, попытаться поискать информацию получше, с которой бы вернулся к матери.
Трудно было попасть в госпиталь, а ещё трудней говорить с сестрой Магдаленой, потому что это имя в Ордене взяла Офка. Войдя в её келью
