Век не забуду, — ответил Богдан.
— Это токмо по первому разу. А второй раз лучше нам не встречаться, — предупредил боярин Семён и отвернулся.
Стиснул зубы от бессилия Бельский и пошагал открывшейся ему дорогой к месту, где Иов благословлял Бориса, преклонившего колени.
Сказав своё слово Борису, Иов направился к Смоленскому собору монастыря, чтобы отслужить торжественный молебен. Он шёл в сопровождении духовенства, бояр, дворян, но и горожане не отставали. Да стрельцы всех в монастырь не пустили: женский всё-таки.
После короткого молебна в соборе Иов и иерархи, а с ними и Борис Годунов направились к келье царицы Ирины. Она уже ждала патриарха. Он узнал Ирину с трудом. Она была бледна как полотно, в больших карих глазах залегла глубокая печаль. Иов прослезился, вспомнил, какой жизнерадостной она была в пору своего замужества. Иов благословил Ирину, и, когда в келью вошли митрополиты и другие старшие иерархи, он сказал:
— Молим тебя, царица, всем Собором дать исстрадавшемуся народу своего великого брата на царство.
Царица-инокиня смотрела на всех вошедших в келью, а не на патриарха. И люди увидели в её глазах нежность и сострадание ко всем. И она сказала:
— По изволению Всесильного Бога и пресвятые Девы Марии возьмите у меня единокровного брата Бориса Фёдоровича на царство в утоление народного плача. Да исполнится желание ваших сердец к счастью России. Благословляю избранного вами и предаю Отцу небесному, Богоматери, Святым угодникам и тебе, патриарху всея Руси, и вам, святители, и вам — бояре! Да заступит моё место на престоле избранный вами брат мой Борис Фёдорович.
Иерархи упали на колени, а царица Ирина подошла к брату и благословила его:
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, забудь о своих слабых раменах, будь милосерд к народу, веди его к крепости мудростью, данной тебе Господом Богом. — Ирина поцеловала брата. — Иди, братец, и навещай меня, — добавила она тихо.
И только теперь Борис Фёдорович понял, что как бы он ни хотел уйти от престола, не уйдёт. Не отпустит его народ, пока он любезен народу. И понял, что россияне не держат на него какого-либо злого умысла. Понял, что прощён народом и служителями Христовой веры, прощён самим Всевышним за тот грех, который взял на свою душу! «Взял! взял! — в том печальном и мерзостном мае 1591 года! Прощён! А коли так, то я буду править своим любезным народом, как не правил на Руси ни один царь. Буди мне Святая воля твоя, Господи! Настави меня на путь правый, не суди раба твоего. Повинуюсь тебе, исполняя желание народа».
Иов пристально наблюдал за каждым движением Бориса, за выражением его лица, глаз. И в тот момент, когда Борис сказал: «Господи, повинуюсь тебе, исполняя желание народа», — Иов произнёс в душе, а может быть, вслух: «Господи! Свершилось! Мы миновали тернии! Свершилось чудо! Мы прощены Всевышним за мученичество, нанесённое малолетнему. Да поклянёмся же перед Господом Богом и всеми святыми в том, что никогда и никому не будет царствие наше во зло!» — молился Иов.
Геласий, стоящий рядом с Иовом с правой стороны, подумал в этот миг о другом, но тоже в пользу Годунова: «Что изменилось в России благодатной за четырнадцать лет? К счастью народа — ничего. Переменилось токмо имя царское. Власть же державная осталась у того, кто счастливо властвовал и ранее. Да помолимся за честь и благоденствие России». И Геласий стал молиться.
И совсем о другом подумал в сей миг митрополит Казанский Гермоген: «Царствие твоё букет источником зла и насилия, поля испепелятся, реки высохнут, народы изойдут от крови и братоубийства».
В то благодатное февральское утро каждый был волен думать так, как ему подсказывала совесть и отношение к жизни, но никто не имел власти выше той, какая была в руках Всевышнего. И Россия продолжала жить его заботами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ИНОКИНЯ АЛЕКСАНДРА
В тесной монастырской келье, где нашла своё пристанище вдовствующая царица Ирина, а теперь дочь Господня инокиня Александра, случалось, ночь за ночью не угасал свет. Не находила покою хозяйка кельи. Бывало, что и молитва, за которой она проводила денно и нощно долгие часы, не помогала ей укрепиться духом в монастырской обители.
В деяниях Святых Апостолов искала она ответ: кто есть брат её венценосный Борис; кто был муж её царь всея Руси Фёдор Иоаннович? И снова не проливался благостный свет на смущённую горем душу. Она не принимала ответы Святых писаний. И тот и другой, близкие ей люди, не вписывались в каноны.
Тогда Ирина-Александра звала послушниц, которые прислуживали ей, и они вместе пели псалмы. Ей становилось тепло от хвалебной песни Давида «В день предсубботний, когда населена земля». Ирина опускалась на колени перед образом Владимирской Божьей Матери и пела:
— «Господь царствует; Он облечён величием, облечён Господь могуществом и препоясан: потому вселенная тверда, не подвигнется».
Ещё не доведя до конца сей стих, Ирина уже ощущала в себе движение свежих сил и пела далее твёрдо и отрешённо от земного бытия:
— «Престол Твой утверждён искони. Ты — от века! Возвышают реки, Господи, возвышают реки голос свой, возвышают волны свои...»
Ирина чувствует, как в её душу вливается небесная благость.
— «Но паче шума вод многих, сильных волн морских, силён в вышних Господь.
Откровения Твои несомненно верны. Дому Твоему, Господи, принадлежит святость на долгие дни...»
Мир становился светлее. Появлялась жажда узнать, что там за стенами монастырской обители, как там подвизается братец. И посылала она тайно к патриарху Иову монастырского келаря отца Антония за новостями о брате.
Благочинному отцу Антонию келарство в Новодевичьем монастыре дали по просьбе Бориса Годунова. Келарю выход из монастыря вольный, а Борисово слово открывало Антонию все двери на Москве и за её пределами. Был он вхож и в патриаршие палаты.
Впервые Ирина отправила Антония за новостями в день сыропустной недели в конце февраля, когда Борис уехал из монастыря к царскому трону.
Отец Антоний в свои пятьдесят лет был ещё подвижный, даже вёрткий, имел острый глаз и цепкую память: что увидит, услышит, всё донесёт слово в слово и обрисует. Возвращаясь в монастырь, Антоний проходил в трапезную бывшей царицы, там же вскоре появлялась инокиня Александра, и они без лишних церемоний начинали беседу. Вернее, Антоний рассказывал о всём, что видел и слышал в столице. И первый рассказ его был о том, как Борис въехал
