Каллибек содрогнулся.
Народ — что море. Уж и ветер давно утих, а оно, если разбушуется-разволнуется, все не успокаивается…
После прихода русских каракалпаки долго еще пребывали в волнении, взбудораженные событиями, исполненные надеждами на лучшую жизнь. Возникали и затихали слухи, рождались были и небылицы, но все они были светлые, радужные. И русские люди представали в них всегда добрыми, великодушными, сильными защитниками слабых и обиженных. Прошел слух, что земли по северному берегу Амударьи отходят к русскому царству. И потянулись люди с южного берега на северный целыми аулами, целыми семьями…
Пронесся слух, что русские припугнули хивинского хана, запретили ему вмешиваться в дела каракалпаков, угнетать и притеснять их, — у людей новая радость, опять ликование…
Однажды в ауле, на берегу Казахдарьи, появилась семья Тенела. Он сам, Лукерья, их дети, лошадь, осел, повозка с поклажей. Люди опять стали судить-рядить: да, не зря, ясное дело, не зря бросали они в небо шапки, не зря присоединились к России! Вон каким молодцом да богачом вернулся их Тенел! Вон какую семью завел да привез на родную землю!
Лукерья все годы их совместной жизни исподволь выведывала у Тенела о привычках и обычаях его народа. Дети Тенела тоже никого не чурались; они охотно, хотя и скромно, отвечали на вопросы, которые так и сыпались со всех сторон.
— Ой, Тенел, ой, ровесник! — хвастался один из его старых приятелей, — Первым признал тебя я! Как только упал мой взгляд на твоего пострела, так я обо всем догадался и смекнул! Сын — вылитый ты! Когда ты уезжал, ну такой, точно такой был!.. Ох, бежит же, скачет времечко, ой скачет, не угонишься за ним!.. И сестра твоя, бывало, так же опрятно тебя и чистенько одевала!..
Тенел продолжал разгружать лошадь и осла. Люди стали ему помогать. Потом кто-то прикинул местечко, поровнее да поудобнее, для лачуги, очистил, притоптал-выровнял землю; другие поспешили — кто за тамариском, кто за камышом… И вот уже встает-растет на глазах у всех лачуга для семьи Тенела. Лукерья тоже не сидела сложа руки. Она соорудила очаг, разожгла в нем огонь, поставила на него кумган с водой; потом принялась сооружать треножник для котла. И не напрасно: кто-то из старых друзей Тенела привел по такому случаю маленького ягненка на поводу…
Около нового жилища Тенела стало совсем шумно и весело, то и дело раздавались шутки, смех. Люди радовались…
Шло время. К семье Тенела тянулись все, кто жил с нею рядом, по соседству, или же вдали, кто шел или ехал мимо аула. Каждого Лукерья и Тенел встречали приветливо, от чистого сердца, каждому, как могли, старались ответить на вопрос о том, какая она, Россия, как там живут люди, что делают, как одеваются, что едят, какие там праздники.
Постепенно Тенел обжился: построил себе на русский манер небольшую избу, покрыл ее соломой. Купил барана и двух коз. Лукерья с дочкой настегали одеял и подстилок. Тенел и Палван разыскали среди зарослей тростника красную коноплю и из ее волокон сплели сеть. Рыбной ловлей глава семьи увлек всех домочадцев — ею охотно занимались даже Лукерья с Марией.
В один из дней всей семьей, расположившись около необычного своего для каракалпаков дома, вязали невод. Этому искусству Тенел обучил и сына, и дочь, и жену. Около соседней юрты появился человек. Он был в лохмотьях, которые висели на нем как на жерди; на голове — длиннющие, давно не чесанные волосы. Невольно сразу же привлек внимание его нос. Он был как-то странно сплющен, что придавало лицу выражение не то устрашающее, не то беспомощное… Судя по всему, дервиш-попрошайка. Бродяга оперся на посох и затянул гнусаво, нудно:
Эй, люди, послушайте меня!
Начало жизни всегда прекрасно,
Но конец ее всегда тяжел!
Каждый человек ищет смысл жизни,
Но познал ты его или нет,
Но постиг ты тайну бытия или нет, —
Все равно не кичись, ибо конец один у всех!..
Импровизируя на ходу, дервиш тянул печальную, безнадежную свою песню. Тенелу показался его голос знакомым, отдаленно напоминал ему чей-то… Но чей?
В дверях юрты показался старенький человек; он держал копченую рыбешку — она уместилась у него на ладони.
— Эй, дервиш! Ты много странствовал, а кто много видел, тот много знает. Прямо мучение мне с глазами! Они почти не видят! И кости не дают мне покоя — все ноют и ноют! Может, подскажешь мне средство от моих болезней?
Бродяга взял у старика рыбешку, бросил в видавшую виды переметную суму, скривил губы в улыбке-гримасе.
— Разве есть лекарство, разве может быть целебное средство от старости? От твоих болезней тебя избавит только одно — смерть!
Старик, будто ему к пяткам приложили тлеющие уголья, резко отпрянул от дервиша и спрятался в юрте.
Бродяга направился к избе Тенела.
Тенел одним глазом наблюдал за дервишем. На его бедре он увидел непременную принадлежность всех дервишей — горлянку, но эта была сделана из человеческого черепа, покрашенного в черный цвет. Бродяга протянул к Палвану руку за лепешкой и вдруг схватил мальчика обеими руками; не отпуская его, так и впился в него глазами. Он одеревенел, точно превратился в иссохший, готовый рассыпаться в прах ствол без коры.
Лукерья всполошилась.
— Дервиш, отпусти мальчика! — крикнула она. Тот отпустил Палвана и поплелся прочь, как неживой. Сам не ведая почему, Тенел позвал:
— Дервиш, вернись! Выпей пиалушку чая вместе с нами!
Тот, еле передвигая ноги, повернулся. Хрипло, внезапно лишившись голоса, бродяга с волнением прошептал:
— Люди добрые! Этот мальчик кого-то мне напоминает!
— Кого? — тоже шепотом откликнулся Тенел, почти узнав его и боясь себе в этом признаться.
— В детстве у меня был друг по имени Тенел, мальчик так похож на него!
— Каллибек? Ты? Ты жив?!
Каллибек уронил посох и бросился в раскрытые объятия друга. Своего единственного друга!.. Мужчины обнялись. На глазах у них были слезы.
Лукерья и дети не раз слышали от Тенела о Каллибеке, их юности и странствиях. Они обрадовались, что встретились, свиделись все-таки друзья.
Лукерья пригласила Каллибека в дом. Но и там, удобно расположившись в опрятной, чистенькой комнате, Тенел и Каллибек все еще не могли опомниться, успокоиться, осушить слезы. С улыбкой, молча, растроганно взирали они друг на друга… Лукерья хлопотала, замесила тесто. Она расстелила дастархан, поставила перед мужчинами полную миску жареного проса.
— Полакомьтесь пока! Сынок, разожги огонь в тандыре, будем печь лепешки в честь дорогого гостя!..
Мужчины остались наедине: Каллибек потянулся к миске и набрал полную горсть проса.
— Боже, я, наверно, лет двадцать не ел такого замечательного проса, как это! — Каллибек излучал счастье.
Жизнь жестоко потрепала его друга, понял Тенел, хлебнул, бедолага, лиха: совсем почти старик!.. Да, не сладко ему пришлось в Туретчине, не сладко!..
— Вот и довелось нам свидеться, Каллибек, дружище! Все-таки на этом свете лучше быть живым, чем мертвым! — воскликнул Тенел.
— Жить, конечно, хорошо… даже в этом мире! Особенно когда тебе выпадает такая встреча! — Каллибек вытер слезы. — Ну, рассказывай! Сначала ты!..
Тенел смущенно пожал плечами: ему было немножко неловко перед другом за свое счастье и благополучие. Он коротко, намеренно бесстрастно изложил ему то, что случилось с ним после их разлуки.
— Теперь твоя очередь, Каллибек! Рассказывай о себе!.. Я часто тебя вспоминал, особенно когда приходилось туго!
— А уж как я скучал!.. Только меня, меня еще совесть мучила, Тенел! Крепко мучила! — Каллибек зажмурился, помолчал, потом произнес:-Видишь ли, распространяться много о том, что видел сам, — это ведь один из способов убеждать других людей, что ты умен, привлекать к себе их внимание… Я же, я все время старался от людей скрываться. Мне было выгоднее прослыть дураком или немым, но уцелеть… Тебе я расскажу все, ничего не скрою. Выложу всю правду о себе и о мире, каким я его постиг, каким для себя открыл. — И Каллибек действительно без прикрас нарисовал Те-нелу картину своих странствий, тех унижений, тягот и опасностей, которые повсюду настигали, преследовали его. — Честно признаюсь тебе, Тенел, к какому заключбнию я пришел, прожив бурную и нескладную жизнь. Богатый везде богатый, бедный везде бедный, бродяга и нищий — всюду бродяга и нищий… Везде и всюду идет борьба за существование, богач теснит-притесняет бедняка, а сильный пожирает, уничтожает слабого. Раньше я считал, да мы вместе с тобой так считали, — самый счастливый человек на этом свете тот, кто много знает и много понимает. Однако я ошибался. Это заблуждение. Все как раз наоборот. Чем больше человек знает и видит, чем больше странствует по белу свету, тем он несчастнее. Потому что он лучше начинает постигать все несовершенства, все изъяны мира, все несправедливости и подлости его.
