выйти.
Он не знал, что означала эта тайна, но лениво встал с лавки и вышел из комнаты. Чуб предшествовал ему по пути в боковую каморку; открыв её дверь, он показал, что там кто-то его ждал. Действительно, в утренних сумерках можно было увидеть мужчину высокого роста, который стоял, вложив руки за пояс, а, увидев входящего, поспешил к нему.
Удивлённый Дерслав узнал в нём своего двоюродного брата Сташка, который жил с архиепископом и распоряжался в его доме.
С того времени, как напали на Ожелец и похитили сокровища, Дерслав никого из своих близких, находящихся при епископе, не видел. Он был вынужден с ними порвать, применив силу. Появление Сташа его немало испугало.
Намного старше него, родственник, он вёл его, ничего не говоря, от двери до окна.
– Человече, – воскликнул он серьёзно, – что ты сделаешь лучше? Позор всей семье! Опомнись! Из-за одной смазливой, глупой девки, даже если бы и княжной была, и которую тебе не надут, забыть о том, чем ты обязан дяде, своему кличу, Богу и людям! Ты идёшь на погибель… в пропасть!
Дерслав возмущался, метался, но ответить ему было нечего. Думая, что он хочет удрать, Сташ задержал его за руку.
– Что произошло у нас с дядей, это наше домашнее дело, – сказал он. – Всё можно стереть и смягчить, но будет хуже, когда, объединившись со смутьянами, как слышно, ты выступишь против епископа и королевы. Зачем тебе это? Закрываешь себе дорогу ко всему… Дядя на тебя злится, но его можно склонить мольбой, а если пойдёшь с гуситами и Збусским, то пропал!
Дерслав дико поглядел на говорившего.
– А что же мне делать? – крикнул он.
– Архиепископ сжалится над тобой; я за тем пришёл, – прибавил Сташ, – чтобы оттащить тебя от края пропасти. Одумайся, пока есть время.
Дерслав печально задумался.
– Я дал слово… должен идти.
– Идти в залу никому не запрещено, но молчи и не вырывайся, – говорил Сташ. – Пусть другие кричат, это не твоё дело… Страш, Спытек, а хотя бы и Збусский – гуситы и враги церкви, но ты… ты, племянник архиепископа… Они тебе этого никогда не простят.
Дерслав слушал молча. Надежда помириться с дядей, которого он ограбил, в видах наследства после него… заманчиво ему улыбалась. Ради неё стоило принести жертву.
– Было бы лучше тебе не идти с ними, – промолвил он, – ты мог бы сказаться больным; но не можешь ли от них освободиться? Молчи, забейся в угол и ни слова. Таким образом ты хоть как-то смягчишь дядю, чтобы не проклял и не лишил наследства.
Сказав это, брат уже хотел уйти, не дожидаясь ответа, когда Дерслав после колебания и раздумья задержал его.
– Ну, согласен, – сказал он, – если дядя этого от меня требует, я готов молчать. Тем не менее я должен быть с ними в зале и стоять.
– Но рот не открывай и смотри, чтобы тебя там как можно меньше было видно. Все ваши усилия напрасны, королевича Владислава коронуют сегодня, а он и мать его будут помнить тех, кто сопротивляется коронации; никто из них ничего не добьётся.
Ничего не говоря, хозяин подал руку брату, проводил его до двери, передал Чубу в руки, а сам вернулся в большую комнату, по которой ещё ходил Страш, добавляя себе вином храбрости.
Спытек дремал, но день становился все более ясным. Нужно было пораньше появится в белой зале замка, потому что, прибыв позже, наверное, и из-за толпы было бы трудно попасть, и могли найтись такие, которые бы умысленно не пропустили известных бунтовщиков.
Страш спешил. Для того, чтобы войти, ему также никакие приготовления были не нужны, ни одежда. Из рода презрения к собранию, к сенаторам, и для того, чтобы показать, сколько выстрадал, он хотел идти в замок специально в ежедневной выцветшей одежде, как был.
Спытек, напротив, много заботился о том, чтобы одежда была панской и праздничной. Дерслав также хотел надеть как можно более парадные одежды, но после свидания со Страшем стал равнодушен.
Разбуженный Страшем, Спытек пошёл на свой постоялый двор, чтобы сменить одежду. Дерслав тоже позвал шатного, но шепнул ему, что в этом сборище свои лучшие одежды не думает пачкать, и велел дать ему менее броскую и бедную.
Когда это происходило, город проснулся и оживился. В замок, к Вавелю, в костёлы заранее шли все живые, дабы занять место. Рассказывали, что епископ хотел, чтобы коронация началась пораньше, потому что церемония занимала достаточно долгий отрезок времени.
Все знали, что церковный обряд предварял Большой совет в белой зале, где должны были объявить Владислава королём и тут же потом отвести его в кафедральный собор и начать коронацию. Именно там Страш, Спытек и их сторонники хотели оказать сопротивление и протянуть его так, чтобы месса уже не могла начаться из-за поздней поры; всё было бы отложено до следующего воскресенья, а неделя должна была служить им, чтобы заполучить людей и перетянуть их на свою сторону.
С обеих сторон готовились к противостоянию, но Олесницкий, на стороне которого был и архиепископ, и другие духовные лица, был почти уверен в победе.
Накануне королева Сонька, опасаясь, как бы против её сыновей не ставили мазовецких Пястов, так умела вести дело, умолять и обещать им от этого выгоду, что мазовецкие перешли на её сторону и обещали с ней вместе постоять за молодого короля перед народом.
Нижняя белая зала начала наполняться очень рано, но входили и выходили, а сенаторов ещё не было. Для королевы стояло под балдахином приготовленное сидение, для светского и духовного сената – покрытые лавки… для прочих – простые, на сколько хватало мест.
Шляхта и мелкие чиновник уже начинали наплывать и садиться, выбирая себе удобные места, когда подъехал очень нарядный, с гордым выражением лица, окружённый довольно многочисленной группой, Спытек из Мелштына. Около него с одной стороны ехал исхудавший и страшный от ярости Страш, с другой – Абрам Збусский, судья Познаньский, чуть дальше – Дерслав из Рытвиан и разные поменьше кучей проталкивались в залу. Там уже было достаточно народа.
Спытек хотел сразу выбрать себе ближайшие к трону и сенаторам места, но маршалек их не дал ему, сказав, что они были сохранены для воевод и каштелян. Поэтому он со всей группой должен был отступить к одному окну и занять самые последние места, ещё достаточно близкие, чтобы был слышен его голос.
Дерслав молча остановился за ним; к великому удивлению Страша, он, казалось, не очень заботится о том, чтобы быть на виду. Это поразило его, а может быть,
