Не желая больше с ним разговаривать, Д'Амвиль уехал, в негодовании обозвав нового короля болваном и заявив при своих приближенных, что этот монарх ничуть не умнее прежнего, а поляки должны быть только рады, что избавились от дурака, прослывшего к тому же порядочным негодяем.
Вернувшись в Париж, бывший польский король первым делом приступил к осуществлению проекта о расторжении брака его возлюбленной Марии Конде с ее мужем-протестантом. Конде, действительно, к тому времени давно уже покинул Пикардию и подался в Германию, где тут же отрекся от католицизма. Еще перед отъездом в Польшу Генрих Анжуйский клятвенно обещал Марии, что сделает все возможное, чтобы расторгнуть этот брак, и, женившись на ней, дать ей титул польской королевой. А когда умрет Карл, то она станет королевой Франции. Но тогда это было затруднительно, поскольку Генрих Конде был католиком. Теперь Анжу яростно принялся претворять свой проект в жизнь.
Вот любовь! Кто бы мог подумать такое о человеке, который временами испытывал признаки чрезвычайного истощения организма и даже иногда терял сознание от беспорядочных связей со слишком многими женщинами! И как было ему сообщить, что тридцатого октября Мария скончалась при родах, разрешившись от бремени мертвым ребенком?
Узнав об этом из депеши, Генрих дико закричал и упал в обморок. Потом приказал обить свою комнату черным, и сам облачился в траурные одежды, на которых были вышиты черепа со скрещенными костями. В горе он чуть не дошел до умопомешательства, а своим поведением, присущим разве что балаганным шутам, мог вызвать не что иное, как насмешку. И тогда на помощь пришла его мать, дав наказ фрейлинам ублажать сына до полного пресыщения, дабы у него не оставалось ни времени, ни сил для воспоминаний о несчастной любви.
Жалким ничтожеством представлен образ этого короля в воспоминаниях современников: наряжался в женские одежды; носил серьги в ушах; вечно надушен и напомажен, на руках кольца и перстни; дома часто ходил в костюме амазонки; столько времени уделял завивке волос, припудриванию, выщипыванию бровей, выбору драгоценностей, что опоздал на целый час на собственную коронацию. Безумен и ревнив; завел себе целую свору любимчиков-миньонов, женоподобных красавчиков с извращенными наклонностями; любил ссорить влюбленных и получал от этого удовольствие; подленькими словечками и интрижками разжигал ревность в сердцах, до того не знавших ее; хихикал и издевался над сестричкой Марго и ее любовными похождениями, причем делал это то из ревности, то из зависти к тем, с кем она спит…
Да полно, мужчина ли это, в самом деле? И это король Франции? Что же о нем говорят? Гермафродит, гомосексуалист, клоун и интриган. Ужели правда? И тем не менее это так, ибо таково единодушное мнение историков, и они не отрицают его бездарного и ничтожного правления, закончившегося тем, что народ ходил по улицам Парижа, выкрикивал проклятия в его адрес, желал скорейшей смерти и, демонстративно туша факелы ногами, кричал при этом: «Да погасит так Господь династию Валуа!»
А вот что мы читаем у Д'Обинье об этом монархе:
«Тот истинный король, тот властвовать рожден,
Кто над самим собой установил закон,
Но не гермафродит (изнеженный урод),
Бордельщик, созданный, чтоб жить наоборот,
Скорей слугою шлюх, чем над людьми владыкой.
С лицом напудренным и подбородком бритым,
С повадкой женщины, предстал он сибаритом.
Наш зверь сомнительный, француз Сарданапал
Без лба и без мозгов, явился раз на бал».
Однако какое нам дело до этого недалекого, тщеславного короля, вошедшего в историю под именем Генриха III? Те же историки, правда, делают оговорку, что при всех недостатках и пороках его нельзя было все же сбрасывать со счетов государственного деятеля, которого тревожила судьба королевства, раздираемого на части гражданскими войнами; но что нам до этого, если этот персонаж больше не появится на страницах в качестве одушевленного действующего лица, ибо он нам совсем не интересен, и речь идет вовсе не о нем. Однако все дальнейшие события, которые и завершат цикл всей хроники, все же связаны с этой личностью, ибо она стала теперь во главе государства, и нам придется еще несколько раз встретиться с этим человеком независимо от того, нравится это нам или нет.
Небольшим эссе о Генрихе III я несколько, а порою и значительно забежал вперед, поэтому вернусь назад к тем героям, которых оставил на время.
Лишившись возможности приобрести хорошего союзника в лице Д'Амвиля, Генрих Валуа в своем упорстве и нежелании уступать гугенотам отказался от мира, предложенного ему послами германского курфюрста Фридриха III. Конде знал, что новый король заупрямится, большего он от него не ждал, а потому заблаговременно договорился с германскими протестантами о начале военных действий во Франции. При этом он пообещал им выплатить прежние долги и отдать Туль, Мец и Верден как земли, передающиеся ему по наследству.
Таким образом, благодаря глупости Генриха Валуа, не сумевшего прийти к компромиссному решению с Д'Амвилем и Конде, война оказалась неизбежной. Екатерина не препятствовала действиям сына, ибо сама полна была ненависти к гугенотам и верила в талант полководца, которым, по ее мнению, обладал Генрих.
Военный талант полководца! О чем она? Где он приобрел его в свои двадцать три года? На полях Марса при Жарнаке и Монконтуре, где за него командовали маршалы и капитаны? На заседаниях королевского Совета, где те же маршалы решали за него исход того или иного сражения? Или, быть может, на Венериных полях в постелях фрейлин из «Летучего эскадрона» матери? На что она надеялась? Что за него так же будут воевать капитаны, полковники и маршалы, а он, пользуясь плодами их побед, получит звание верховного главнокомандующего всеми, вооруженными силами страны? Видимо так, потому что новый король, кроме своих женоподобных миньонов, продажных женщин и лакированных ногтей вкупе с перстнями на пальцах и серьгами в ушах, ни о чем думать не хотел.
Герцог Алансонский тем временем за спиною матери и наваррского кузена вел тайную переписку с Конде и Д'Амвилем, и последний, видя в нем нового и нужного всем короля, а в Конде — генерала войск Сопротивления, в своей борьбе рассчитывал только на них, совершенно игнорировав Генриха Наваррского, про которого сказал, что «ему и так неплохо живется под юбками придворных дам своей тещи».
Все в действительности так и было, как говорили про этого «игрушечного» короля, и Генрих вовсю предавался усладам двора, любезно предоставляемым ему королевой-матерью, а потом делился победами с супругой, которая, рассказывала ему о своих.
Лесдигьер и Шомберг не раз советовали Генриху последовать примеру Алансона, и больше думать о братьях по вере, нежели о любовных увлечениях, но Беарнец, быть может, чересчур хитрый и осторожный, чем следовало бы, отмахивался и любезничал с тещей, по-прежнему не сводившей с него глаз. Разочаровавшись в короле и не желая больше бездельничать, гонимые ветром войны, в которой призывал их участвовать необоримый дух воинов, оба друга испросили разрешения покинуть его. Король Наваррский не стал возражать, заявив, что они вольны поступать, как им заблагорассудится, и он не вправе удерживать их возле своей особы, тем более, что это вовсе не так уж необходимо.
Простившись с ним, с Бюсси, перешедшим на службу к герцогу Алансонскому, и со своими любовницами, Лесдигьер и Шомберг, никем не удерживаемые, покинули двор и отправились в Лангедок к Д'Амвилю, чтобы служить ему сердцем и шпагой. Перед этим новый король Генрих III однажды вызвал к себе Лесдигьера и сказал, что прощает ему все обиды и выражает надежду видеть столь сильного и храброго дворянина в чине капитана своей гвардии либо на месте начальника королевской стражи, имевшего высокий чин и весьма широкие полномочия. Лесдигьер ответил отказом, ссылаясь на обещание, данное им матери наваррского короля…
…Обозленный на Генриха Валуа и его мать, весь во власти обиды, которую причинили ему, заточив брата и родственника в Бастилию, Д'Амвиль публично обвинил Екатерину Медичи и ее сына во всех бедствиях, которые выпали на долю французского народа. В организации массового избиения протестантов в Варфоломеевскую ночь и последующем преследовании и уничтожении их; в нарушении эдиктов о перемирии, сопровождавшихся все теми же преследованиями и казнями ни в чем не повинных людей; а также в изгнании принца королевской крови Генриха Конде, который отныне готов во главе союзнических войск выступить защитником попранных прав гонимых и обездоленных. Он требовал должности королевского наместника для герцога Алансонского и созыва Генеральных штатов.
В подоплеке всего вышесказанного — война. Да, этот вице-король своей провинции — и не будет преувеличением сказать — всего юга, включая сюда Ла-Рошель, Монтобан и другие крепости, отданные протестантам в 1572 году — стал сильной фигурой и с ним приходилось считаться. Жаль, что, занятая польскими делами и пленными принцами, королева-мать упустила момент его стремительного возвышения. Мало того, понадеявшись на сына, она потеряла преданного некогда вассала, который поднял против нее знамя протеста. Ну чем не оппозиция Людовику XI его бургундского родственника Карла Смелого? Не хватало еще, чтобы Д'Амвиль захватил в плен Генриха III.
