— Что здесь происходит? — спросил он.
— Императрица в ужасном состоянии, — сказал Муханов. — Она рвется в опочивальню супруга.
— О, невозможно! Сейчас совершенно невозможно! — сказал генерал Бенигсен.
— Позовите хотя бы Бека! Ей необходимо пустить кровь! — просил Муханов.
— Доктор Бек с прочими приготовляет тело к выставлению. Работа очень трудная! Покойный сильно обезображен, — объяснил Бенигсен. — Вот почему невозможно допустить императрицу в опочивальню.
— Ее величество изволили справляться, кто командует дворцовыми войсками — сказала графиня Ливен, — и, узнав, что вы, приказывает вам к ней явиться.
— Я к услугам ее величества! — отвечал Бенигсен.
— Как только императрица будет одета, вас позовут, — сказала сурово статс-дама и величественно удалилась в покои императрицы.
Но, входя в них, старуха, тяжело стукая костылем, пробормотала себе под нос по-немецки:
— Нет, она не хочет, не может и не должна царствовать!
Через полчаса генерал Бенигсен был позван к вдовствующей императрице. Государыня, спокойная и холодная, как мраморная статуя, в глубоком трауре, закутанная черным крепом, сидела в креслах.
По знаку ее графиня и фрейлины удалились.
— Вам ли поручено командовать здешними войсками? — спросила императрица.
— Так точно, ваше императорское величество! — почтительно отвечал генерал Бенигсен.
— Значит, я вами арестована? — спросила, с кротостью поднимая глаза к небу, императрица.
— Совсем нет. Возможно ли это? — отвечал Бенигсен.
— Но кругом караулы!
— Ваше величество, это объясняется лишь необходимостью принять некоторые меры предосторожности для безопасности императорской фамилии.
— Следовательно, ей угрожает опасность?
— Здесь никакой. Но можно было ожидать беспорядков вокруг замка. Все обошлось, однако, благополучно. Все спокойно. И все мы находимся здесь, чтобы охранять особу вашего величества!
— Все спокойно! О, как ужасно это спокойствие! — прошептала императрица, склоняя голову на поднятую руку. — А впереди еще жизнь! Жить! После этого жить!
Наступило молчание.
Генерал Бенигсен кашлянул в руку и начал:
— Император Александр поручил мне…
— Император! — вскричала Мария Федоровна, — Александр — император! Но кто провозгласил его императором?
— Голос нации, — сказал Бенигсен.
— Как он мог согласиться принять трон? Кровь отца…
— Благо скорбного отечества заставило великодушного императора подавить сыновние свои чувства, — прервал слова императрицы Бенигсен важно.
— Ах, я не признаю его! — сказала императрица. И, понизив голос, прибавила, — прежде, чем он не отдаст мне отчета в своем поведении.
— В настоящую минуту, — продолжал Бенигсен, — склонившись на доводы рассудка, подавив скорбь свою, движимый любовью к отечеству, молодой государь наш проявил самоотверженное великодушие. Он явился войскам гвардии, находящимся во дворце, и затем, сев в карету, отправился в Зимний дворец, где уже собрался синод, сенат и генералитет для единодушного провозглашения императором Александра. Кроме того, в Лондон уже послан курьер для возвещения, что новый император прекращает враждебные Англии действия, — понижая голос, заключил Бенигсен.
— Но что еще скажут в Берлине! — как бы про себя сказала императрица.
— Должно повиноваться обстоятельствам.
— Что вы мне говорите? Не мне повиноваться.
Императрица встала, взяла Бенигсена за руку и, увлекая к дверям, сказала:
— Приказываю вам отворить мне опочивальню покойного супруга моего! Я желаю видеть его тело! Я посмотрю, как вы меня ослушаетесь!
— Это невозможно, — холодно сказал Бенигсен. — До прибытия императора Александра из Зимнего дворца и выставления тела для общего поклонения я не могу вас допустить в опочивальню покойного. Теперь я даже не могу вас выпустить из этих покоев!
— Я вам приказываю! — настаивала императрица.
— Это невозможно, — прислонясь к дверям спиной и складывая руки на груди, сказал Бенигсен.
Императрица, шепча что-то по-французски и подняв полные слез глаза к небу, отошла от него и села опять в кресло.
Наступило молчание. Бенигсен отошел от двери.
Хладнокровие Бенигсена начинало раздражать императрицу. Она рвала конец плерезы. Потом опять порывисто встала и, схватив Бенигсена за руку, подвела к двери.
— Приказываю вам пропустить меня! — топая ногой, сказала она.
— Повиноваться вашему величеству не в моей власти. Но желание ваше скоро будет удовлетворено, однако под одним условием, — почтительнейше ответил Бенигсен.
— Какое это условие? — нетерпеливо спросила императрица.
— Чтобы ваше величество соблаговолили успокоиться, — с поклоном отвечал Бенигсен.
Это вывело из себя императрицу.
— Не вам предписывать мне условия! — сказала она резко. — Ваше дело повиноваться мне! Я желаю видеть тело моего супруга. Велите сейчас отворить двери опочивальни!
Бенигсен не отвечал. Императрица опять села в кресло.
— Это невыносимо! Это невыносимо! — повторяла она. — О, я заставлю вас в этом раскаяться!
И она грозила Бенигсену пальцем.
Время шло. Вдруг брякнули ружья часовых за дверью. Она широко распахнулась, и вошел граф Пален.
— Ваше величество желали поклониться телу скоропостижно скончавшегося от апоплексического удара императора, супруга вашего, — сказал он. — Теперь это можно. Пожалуйте.
XXV. Дней александровых начало
Императрица призвала графиню Ливен, фрейлину, шталмейстера Муханова и приказала изготовиться к выходу в опочивальню покойного императора.
Явились в траурных белых коленкоровых платьях великие княжны Анна и Екатерина. Они, разразившись рыданиями, бросились на колени перед сидящей императрицей, обнимали ее ноги и целовали руки.
Рыдающая императрица привлекла их в объятия; их слезы и вздохи смешались.
Затем императрица встала и, опершись на руку шталмейстера Сергея Ильича Муханова, медленно двинулась парадными покоями к опочивальне супруга, сопровождаемая великими княжнами, Шарлоттой Карловной, которую вел под руку генерал Бенигсен, фрейлинами и прочими особами свиты.
По пути через залы императрица, обессиленная скорбью, несколько раз садилась отдыхать, восклицая при этом:
— Gott helfe mir ertragen![43]
Стоявшие у всех дверей часовые отдали честь.
А когда шествие приблизилось к спальне, капитан Волков скомандовал:
— Вон!
И усиленный караул выстроился. Повитые крепом, слабо спущенные барабаны глухо загрохотали, императрица уронила голову на грудь, почти теряя чувство, так что шталмейстер Муханов поддерживал ее за талию обеими руками. Вступили в опочивальню. На выдвинутой походной кровати между теплившимися бледным пламенем свечами в высоких церковных подсвечниках, лежало маленькое тело почившего императора Павла Первого, облеченное в гвардейский мундир и осененное огромной треугольной шляпой. Бриллианты розетки сверкали на ней, как слезы.
Около стоял доктор Роджерсон.
Едва императрица увидела тело супруга, громкий вопль излетел из груди ее.
Шталмейстер Муханов и доктор Роджерсон поддержали Марию Федоровну. Великие княжны тихонько заплакали.
С минуту все стояли неподвижно. Страшная тишина была вокруг мертвеца.
Тогда императрица стала приближаться к телу. Колени ее медленно сгибались, и она поникла, целуя маленькую, изящную, уже пожелтевшую, восковую руку императора.
— Ах, друг мой! — могла она только проговорить.
Вдруг загрохотали барабаны караула, стоявшего с другой стороны опочивальни.
Вошли Александр и Елизавета, сопровождаемые графом Паленом и князем Платоном Зубовым.
Златокудрый, юный Александр, несмотря на всю скорбь свою, проехавшись в Зимний и обратно, овеянный весенним дыханием солнечного, прелестного утра, получив уже множество знаков беспредельного обожания со стороны государственных чинов, гвардии и толпившегося на улицах радостного народа, входя в опочивальню, внес с собой струю жизни и отражение блеска ее на нежных алых устах, чуть опущенных ланитах и на прекрасных очах своих.
Но когда он впервые увидел изуродованное лицо своего отца с надвинутым на проломленный висок и зашибленный глаз краем шляпы, накрашенное и подмазанное и все же, несмотря на гримировку, обнаруживавшее ужасные синие кровоподтеки, тогда юноша впервые ясно понял и представил себе, что произошло с несчастным родителем его. Пораженный, немой, побелев, как полотно, недвижно остановился он, вперив широко раскрытый, полный ужаса взор на страшные останки самодержца.
