— А чо это мы должны кланяться? — напирая на «мы», спросил Иван Долженко.
— Голик же прибыл! Не кто-нибудь. И полный отчет привез. Тебе мало? — резко возразил Вдовыченко. — У нас отак вся Украина! Петлюра в одном углу надулся, как мышь на крупу. Галичане — в другом. Рабочие с большевиками. Мы тут, Батько там. Та шо ж так завоюем? Свободу? Дулю под нос!
Трофим вскочил, пошел к тополю и стал мочиться. Билаш посмотрел на струю, покачал головой. Он не мог забыть, как Нестор, ни с кем не советуясь, расстрелял сначала Полонского с женой, потом коменданта и начальника гарнизона Никополя (пусть не сам, Каретника заставил), а в конце концов бросил тифозный штаб на произвол судьбы. Разве это не предательство? И с таким Батькой снова брататься?
— Ну, что ты предлагаешь? — напирал Куриленко. Крупное открытое лицо его раскраснелось. Он ценил Билаша за редкий дар стратегического мышления, выдержку, честность и не хотел без него уходить к Махно. «Армии без Виктора не будет, — полагал Василий. — Мы все лихие рубаки, полк поведем, дивизию, а на большее масла в башке не наскребем».
— Я… думаю, — отвечая Билаш, кривя в усмешке правый угол губ.
— Индюк думал, и знаешь, куда попал? — уже сердился Куриленко. — Пошли завтракать чи обедать, и давай решать!
К вечеру прискакал еще один гонец.
— Батько тут рядом, — сообщил он, запыхавшись. — А на вашем хуторе бедокурил заградотряд и пять милиционеров из бывших махновцев. Мы их порубали. Ждем вас!
Теперь уж ничего другого не оставалось, как объединиться. В отряде Батьки насчитывалось около тысячи штыков и сабель при 50 пулеметах и 8 орудиях. Увидев жалкую полусотню новоспасовцев, Нестор Иванович спросил грубо:
— Вы что же это, сидите в подполье и не проявляете себя? Или хотите передаться на сторону красных? Тогда уходите к е… матери и будем драться!
Но повстанцы уже обнимались. Махно единогласно избрали командиром, а Билаша — начальником штаба. «Армия» пошла искать встречи с Буденным.
Украина кипела крупными и мелкими бандами. Батька Махно и «атаманы» помельче рангом нападали на железнодорожные станции и поезда, громили советские учреждения и склады, срывали продразверстку… Для укрепления тыла Юго-Западного фронта Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение о направлении на Украину Дзержинского.
Он приехал в Харьков 5 мая. Вместе с ним прибыл целый эшелон, 1 400 человек — московские чекисты, командиры и бойцы войск внутренней охраны… В распоряжение Дзержинского передавалось авиазвено, бронепоезда и необходимое количество вооружения и боеприпасов.
А. Тишков. «Дзержинский».
Оля говорила Захарию:
— Чуешь, як птыци спивають? Всэ цвитэ, пахнэ. Хай воны там вси пэрэгрызуться. А ты будь дома!
— Та клыче ж Батько. Я його спасав, тэпэр вин нас.
Вчера в Рождественке побывали продотрядовцы. Объявили, что будут собирать овес для лошадей Буденного. Нужно приготовить муку, десяток свиней на мясо и другие продукты. Это по разверстке. А еще создается двойной запас. Он будет храниться тут же, в селе, и по мере надобности изыматься. Люди заволновались:
— Дэ ж його взять?
— У нас гостевали белые с помещиками, махновцы, ваши эстонцы, мадьяры. И всем — дай!
Командир отряда, видимо, из рабочих, с грубыми толстыми пальцами, терпеливо разъяснял:
— Мы же не грабители какие-нибудь. Мы — ваша, советская власть и не лезем по амбарам. Спокойно приготовьте, товарищи. Через день заедем и возьмем.
— Захар, ну скажи ж йому! — просили соседи Клешню. После того как он возвратился из походов с пустыми руками, люди поверили в его честность. Хотя и усмехались: чудак или дурак! А все-таки пришел домой и не калека. Другие вон пропали. Значит, шустрый. Может, может постоять за себя. И за нас!
Но он молчал. Раскроешь рот — зацапают. Всё припомнят! И те же соседи охотно подтвердят, что, конечно, был, был у Батьки, сукин сын, а як же. Угостят свинцом и цигарки не дадут.
Продотряд уехал. А сегодня утром нагрянули махновцы, вербуют в новую армию. Правда, незнакомые какие-то хлопцы. Захарий раньше их не видел. Да разве всех и запомнишь? Собрали бывших повстанцев, пообещали пугануть красных грабителей, как только те появятся. «Давай к нам!»— почти требовали. Клешня не возражал, но и не соглашался. Пришел на обед, рассказал жене. Та и слышать не хотела.
— Ни, ни! — замахала руками.
— Шо ты як коза? Мэ, мэ! Шкуру сдэруть комиссары, — ерепенился Захарий. — С голоду подохнэм!
Ольга не знала, что возразить. Муж прав. Но сердце стучало: нет, нет, не пускай!
— Та хай хоть и голод, а ты рядом, — сказала. — Кропыву будэм жрать!
Прибежали дети. Ольга заплакала.
— Батько покыдае нас. Попросить його.
Сынишка обнял ногу Захария. Дочка терлась щечкой о штанину.
— Ладно, ладно. Хватэ вам! — прерывающимся голосом пытался строжиться отец. — Нэ пиду. Буду дома.
А в это время по улице скакал верховой и звал:
— Э-гэй! Мужики, собирайтесь!
Захарий от безысходности поднял сухую, давно не стриженную голову, увидел облако и под ним — трепещущую точку жаворонка. Пел ли он — услышать не удалось. На том конце села стрельнули. «Будь оно всё проклято!» — ругнулся Клешня. Донесся еще какой-то шум, и над крышами взвился столб дыма. Хозяин хотел выйти на улицу, поглядеть, что там случилось, но жена не пустила.
— Убьют же! — вскрикнула, и словно в доказательство застрочил пулемет. Били очередями. Кто, в кого — не понять. Клешня с семьей спрятались в хате. Он достал из-под тряпок на чердаке карабин и выглядывал в окно. Никто больше не появлялся, не шумели. Крадучись, Захарий с оружием пошел к воротам. На том краю села горели три двора.
— Шо там такэ? — спрашивала Ольга, не выходя из хаты.
— Помогать трэба. Бида!
Жена прибежала, схватилась обеими руками за карабин.
— Нэ пущу!
— А якбы у нас огонь? — потерял терпение муж. Серые глаза его потемнели от возмущения. Он бросил оружие и кинулся к погорельцам. Люди носили воду ведрами, пытались залить языки пламени, спасали скот из сараев. Захарий влетел в горящую мазанку, заметил старуху, что стояла на карачках, схватил ее и выволок. Соломенная крыша обвалилась.
— Ой, гады! Ой, звери! — причитали женщины.
Клешня закурил.
— Хто ж цэ зробыв? — спросил.
— Та оти ж махновци! — злобно отвечал измазанный сажей дядько Петро. — Шоб йим на тим свити пэрэвэрнуться! Иты з нымы я отказався, и запалылы.
— А Мишку и Лаврентия скосили. Они на помощь с дробовиками выскочили, — добавил дедок, что стоял поодаль.
— То нэ махновци — красни! — уверенно заявил парень в разорванной сорочке. — Я узнав одного. Вин у йих вроде начальника. Провокаторы! Хто пишов з нымы — тут и пострилялы.
— Нэ можэ буть! — усомнился дядько Петро.
— Вот тебе и нэ можэ! — вроде даже обрадовался дедок. — Махновцы — свои. Не сотворили бы такое.
— Всякие там и там, — заметил Клешня.
На следующий день, как и было обещано, прикатил продотряд. У Захария забрали последнюю свиныо и мешок муки. Он стоял бледный и не проронил ни слова.
— Не горюй, отец, — сказал ему красноармеец, похлопывая по плечу. — Наживете! А это — голодающим, и для армии товарища Буденного стараемся. Он — орел! Летит на польский фронт. Вникаешь?
Когда продотряд уехал, сосед Лукьян, с волосистой бородавкой на лбу, подозвал Клешню к забору и шепнул:
— Чув? Нестор Иванович в Гуляй-Поле. Хочешь мстить — шевелись.
Это было что-то новое. Лукьян — самый зажиточный в селе, трое лошадей имел, сеялку, вкалывал за двоих. Раньше о махновцах и слышать не желал. А появился красный ревком, землю у соседа почти всю отрезали, коней увели. Вишь ты, вспомнил про Батьку!
Ночью Захарий протер карабин, поцеловал растерянную, притихшую Ольгу, детей и подался в Гуляй-Поле. Уже на подходе остановили его конные.
— Эй, кто будешь?
Клешня засомневался. Сосед — серьезный мужик, не мог сбрехать. А вдруг власть переменилась? Он назвал себя.
— Куда путь держишь? — добивался, наверно, старший дозора. Еще как следует не рассвело, и лицо его, фуражку трудно разглядеть. Есть там звездочка или нет?
— Та вы ж бачытэ, в Махноград, — хитрил Захарий. Если возмутятся, значит, красные. А он ответит, что к ним и бежит от повстанцев, которые зажгли Рождественку. Но уловка не удалась. Старший строго спросил:
— Так в чью сторону гребешь, Клешня?
Тот назвал своего бывшего командира Петра Петренко.
— До Батьки топаешь? — как-то ехидно уточнил дозорный.
Захарий занервничал:
— Шо ты прыстав? Вэды до начальника!
— Счас рубану, дядя, и никто не у знает, где могилка твоя. Отвечай! — прикрикнул конный. — Куда топаешь, гнида?
Хлебнувший вольности Клешня уже не мог стерпеть такого издевательства. Лучше сдохнуть на месте!
