Он же уйдет далеко отсюда, уйдет от этого пьянящего запаха жасмина весной, от блеска звездных ночей и черных глаз, которые смотрят на него из листвы расцветших лип.
В тот миг, когда дрема, словно мягкие крылья бабочки, опустилась на его веки и Исакович хотел уже погасить свечу, мерцавшую у изголовья, он вдруг услышал, как в прихожей тихо скрипнула дверь.
Павел хотел вскочить и крикнуть.
Однако, прежде чем он успел это сделать, дверь тихо отворилась и на пороге в прозрачном одеянии из муслина, с распущенными волосами, колыхавшимися, точно черная, буйная грива, появилась полуголая Евдокия. Она улыбалась, приложив указательный палец к губам. При слабом мерцании свечи она показалась ему в полумраке почти прозрачной, похожей на покойную жену, совсем такой, какой та приходила к нему во сне.
VII
Не увидеть ему больше своей горной Сербии
Согласно рапорту караульного офицера венской Burgwache [42], в июне 1752 года, в день преподобных Иоанна и Павла некий майор армии ее величества, по имени Johann Bozitz, возвращавшийся из Буды в Вену был задержан и посажен на гауптвахту в Neustadt [43]. По календарю схизматиков то был день мученицы Акулины.
Чтобы доказать свою верноподданность августейшему дому императрицы («Ihro Röm. kay. und kön. cath. May») [44], вышеназванный майор посоветовал обратить внимание на то, что в Швехат прибыл некий подозрительный, по его мнению, офицер «привилегированного народа», который, видимо, намеревается переселиться в Россию. Этот офицер (согласно рапорту, Paul Edler von Izakowitz) прибыл из Буды вместе с вышеупомянутым майором, обвиненным в оскорблении ее величества, и остановился в Швехате, в трактире «У красного петуха» («Zum Roten Hahn»).
Был отдан приказ разыскать в Швехате этого офицера.
Упомянутый трактир служил в то время главным пристанищем для приезжавших из пограничных славонских и турецких областей купцов, которые торговали коврами.
Было установлено, что Paul Izakowitz останавливался в этом караван-сарае, но в тот же день отбыл в Вену. После чего городская стража получила распоряжение разыскать его в столице. Однако, хотя город в те времена был далеко не таким большим, как ныне, оказалось, что разыскать офицера совсем нелегко, хотя у сыщиков имелись его приметы: рост — около шести футов или даже больше; сутуловат; молод; глаза — синие; нос — орлиный; усы золотистые; волосы тоже золотистые; коса — напудренная; одет в походную форму венгерского офицера, гусарские чикчиры и голубой доломан; на ногах — сапоги, на голове — треуголка; хорошо говорит по-немецки; слегка заикается. Было установлено, что в упомянутый день он направился в почтовой карете в Вену. Обнаружить его можно было только случайно, где-нибудь на улице, в театре или у женщины.
Лишь три недели спустя, когда упомянутый майор вспомнил в следственной тюрьме, что разыскиваемый офицер говорил о своем родственнике в Вене, банкире Копше, проживавшем на Флейшмаркте, три сыщика кинулись по этому адресу.
Но было уже поздно.
Согласно донесению, составленному после обыска у Копши, упомянутый офицер действительно отпущен из австрийской армии, бумаги у него — в порядке, и он находится под покровительством русского посла в Вене.
В Швехате Павел и в самом деле расстался со своими спутниками. Божич тщетно уговаривал Исаковича остановиться у него в доме и в конце концов согласился отвезти капитана до уже упомянутого трактира, где, как тот, по крайней мере, утверждал, его ждал родственник с векселем на большую сумму. Павел пообещал дня через два-три посетить Божичей в Вене, а пока, сказал он, ему волей-неволей придется остаться в Швехате.
Их пути расходятся.
Еще немного, и они бы поссорились.
Наконец Исакович, не удостоив взглядом составленного Божичем перечня расходов, оплатил половину. Евдокия тем временем громко упрекала мужа за то, что он насильно тащит в гости человека, который не желает ехать к ним в дом.
— Не следует приглашать того, кто отказывается! — говорила она.
Однако все кончилось хорошо.
Божич на прощание поцеловал Исаковича в щеку и выразил надежду, что дружба, возникшая в дороге, не останется в их жизни только эпизодом и что он рассчитывает на скорый визит капитана. При этом Павел уловил полный злобы взгляд майора. Текла, прощаясь с капитаном, заплакала и, несмотря на присутствие родителей, нежно поцеловала его в губы и зашептала:
— Приходится держать язык на привязи, но все же скажу, что мне все ясно: вы предпочли мою маму. Вместо первой девичьей любви позарились на чужую жену. Но, верю всем сердцем, придет день и вы поймете, что прошли мимо своего настоящего счастья, мимо меня! Конечно, я молода, но была бы вам хорошей, верной женою, а мама может принести вам смерть!
И она тоже просила Павла посетить их в Вене.
Пока готовились к отъезду, г-жа Божич села на скамью, чтобы оказаться подальше от мужа и дочери и с глазу на глаз попрощаться со своим спутником. Мимо них бегали конюхи и носили в экипаж пиво. Ее бледное лицо оставалось невозмутимым.
— Надеюсь, — сказала она, церемонно прощаясь с Павлом на глазах у всех, — что, покончив со спешными делами, вы нас посетите. И не забудете! Мы так приятно путешествовали. В Визельбурге, — тихо добавила она, — я познала с вами небесную радость. И теперь я узнала, что составляет счастье женщины.
Исакович был сконфужен и опасался, что их услышат.
Хотя он больше не собирался жениться, но то, что у них произошло с г-жой Божич, потрясло его. И он едва слышно сказал, что, приехав домой, ей следует собрать вещи, оставить мужа и вернуться к отцу. Он же на обратном пути заедет за ней в Буду. Сейчас военные дела связывают его по рукам и ногам, однако, если надо, он готов рассказать майору о том, что произошло.
Евдокия улыбнулась и сказала, что об этом надо пока молчать. Она сама вскоре объявит Божичу, что уезжает к отцу.
— Я нисколько не боюсь мужа, и ничто не может меня удержать. Но сейчас еще не время.
Жена майора Божича говорила спокойно, небрежно и при этом улыбалась.
Исакович был смущен, сбит с толку и с трудом переводил дыхание. Он пообещал навестить ее, как только сможет. Вероятно, через несколько дней. В ответ на это Евдокия проговорила, что ее дом для него всегда открыт.
Исакович был поражен равнодушием и даже беспечной веселостью этой женщины в минуту разлуки. И хотя, выезжая из Темишвара, он не собирался с кем бы то ни было сходиться, а тем более вступать в брак, теперь, после того, что произошло в Визельбурге, он не допускал и мысли, что может бросить Евдокию; ведь не кобель же он. Правда, все случилось по ее воле и даже вопреки его желанию, но Исакович чувствовал, что отныне они уже связаны друг с другом и грешны, если не перед людьми, то перед богом, словом, прикованы друг к другу, как цепью… Эта женщина, думал он, через девять месяцев родит мне ребенка. Перед богом она моя жена.
Капитан был очень печален. Она же только смеялась.
Главное, сказала она, пусть он поскорее приходит, а до тех пор не забывает ее.
Расставаясь, Исакович признался Евдокии, что просто умирал от страха, как бы Вальдензер, его жена или Божич не догадались обо всем. Ее могли ведь встретить на лестнице в коридоре, когда она шла к нему. Начался бы скандал, и неизвестно, чем бы все кончилось.
Евдокия, смеясь, заметила, что ничего бы не случилось. Она сказала бы, что шла туда, где на дверях нарисован белый заяц, или возвращалась оттуда. Главное, она добилась того, чего хотела с первой минуты их знакомства.
После этого разговора со случайно встретившейся на его пути в Россию женщиной Исакович и остался один в Швехате, в облаке пыли.
Форейторам почтовой кареты пришлось подергать его за широкие офицерские рукава, чтобы он опомнился и отошел в сторону.
