— Нехорошо! — сплюнул Мухаммед-Султан. — Нехорошо: такой случай уже приключался. С его же гонцом. А теперь — с ним самим. Догадки будут.
— Что ж поделаешь! Сами говорите: лошади у нас горячи.
— Горячи, это верно, — степные, дикие! — подтвердил Мухаммед-Султан.
— А иначе как было быть? Послать его к вам? А вам как быть? Надо б его с остальными наказывать, а в Герате обидятся. Помиловать? А куда его деть, помилованного? Назад в Фергану или в Герат? Добра от него не будет, а зло свое он и туда понесет. К государю послать — так и у государя та же притча выйдет. Только на себя его гнев навлечем: государь не любит, чтоб перед ним притчи ставили, когда их самим можно раскусить.
— Об этом я не говорю. Вот о лошади только. Лучше б было как-нибудь иначе его…
— Может, на старости оплошал; иного не выдумал.
— Ну, а потом?
— А потом так: побыл я два дня в Фергане, разобрался во всем: кого надо было, запер на замок — и для всех врасплох поднялся да и кинулся мирзе Искандеру навстречу. Увидели они меня: не верят своим глазам. Воспитатель царевича на меня: "Как смеешь?" Я ему указ. А он мне: "Указ не признаю, печать не на месте". Я только тут и посмотрел — печать в самом деле не на то место попала: мы ее наверху и сбоку припечатали. Вижу, хочет время выиграть! "Нет, — думаю, — печатью не загородишься". Велел я хватать, начавши с воспитателя. Всех зачинщиков связали, мирза только ногами топочет, а что сказать мне, сам не знает: оробел. А дальше вернулся я в Фергану, дал там, какие надо, указы. Кое-кому помог на месте помереть, тридцать человек сюда привел. Из царевичевой добычи, да и казну тоже сюда привез. Вот и вернулся. Самого царевича в Синем Дворце запер: лихорадка его бьет, пускай отлежится.
Внесли грубое деревянное блюдо с маслом, покрытым горячими тонкими, как бумага, лепешками. Разорвав и скатав трубочкой, Мухаммед-Султан макнул лепешку и предложил визирю:
— Кушайте! Лихорадка бьет? Пускай отлежится, — поедим, тогда уж и поглядим. Печать мы, значит, не туда поставили?
— Мне невдомек было, когда сам я неграмотен, а там народ темный. Сошло: бумагу видят, печать видят, а что к чему, не смеют спросить, без спросу слушаются.
— Будь у вас две печати на месте, да не окажись воинов, и двум печатям не поверили б. А когда перед тобой воины, печать против них — не щит.
— Истинно!
И оба долго ели молча, наслаждаясь теплом хлеба в утреннем холоде.
Худайдада съел много, насытился; сказалась усталость: потянуло в сон. Он заметил, что Мухаммед-Султан кончил есть еще раньше, но не встает. Правителю не хотелось говорить с Искандером, он оттягивал время встречи, обдумывал ее.
Прежде был охвачен гневом, нетерпелив, спешил расправиться со своевольником. Но когда срок расправы приблизился, Мухаммед-Султана охватило не то сомнение, не то робость. Чем больше он сидел, молча и задумчиво, тем меньше оставалось сил, чтобы говорить с Искандером.
Мухаммед-Султан ехал в Синий Дворец с усилием, будто на крутую гору, Худайдаде всю дорогу приходилось осаживать своего коня, опасаясь опередить правителя.
Они прошли не спеша через мрачную роскошь приемных зал. В большой купольной зале ласточек еще не было, — они зимовали в Индии, но скатанные ковры и пол сохраняли следы их гнездования: белые пятна помета пестрели отовсюду в этом огромном помещении, куда с отъезда Тимура никто не заглядывал.
Мухаммед-Султан угрюмо прошел еще несколько комнат и наконец спросил:
— Где он?
— Дальше. В маленькой над воротами.
— Оттуда весь город виден.
— И ладно: пускай любуется, — не его город.
Мухаммед-Султан вяло свернул в сводчатый проход к воротам.
Вдруг он увидел в уединенном углу двоих рабов, которые, обнявшись, чему-то смеялись. Веселье рабов сперва озадачило правителя, а вслед за тем вызвало в нем неистовый гнев. Он было сам кинулся на них, замахнувшись плеткой, но опомнился и только крикнул:
— Прочь!
Оба невольника мгновенно куда-то спрыгнули и пропали с глаз, но их веселье еще стояло у него перед глазами. Он заспешил к двери, за которой сидел Искандер.
Мухаммед-Султан нетерпеливо потопывал ногой, пока винтовой ключ, взвизгивая, углублялся внутрь замка.
Искандер сидел, когда распахнулась дверь. Он настороженно встал и, разглядев Мухаммед-Султана, почтительно поклонился ему, как младший брат старшему.
Мухаммед-Султан, не отвечая, разглядывал Искандера, умеряя в себе еще не стихший гнев. Наконец спросил:
— Довоевался?
Искандер глядел круглыми глазами, весь какой-то узкий, сплюснутый. Однако карие глаза смотрели пытливо и прямо.
— А, мирза Искандер? Довоевался?
Искандер не отвечал, все так же прямо глядя в глаза Мухаммед-Султану.
— Мальчишка! Как ты посмел?
Искандер подернул плечом, будто и сам удивлялся своей выходке.
— Куда лез? Войск тут нет, а ты!.. А если б они да за тобой бы следом? А? Тогда что?
— А вы? Вы сами на них тронулись, не опасались, что дедушка далеко.
— Проведал?
— А как же. Вы за мной, а я за вами… Почему бы мне не проведать о вас?
— Я сперва спросился у дедушки.
— А дедушка спрашивался?
— Как? — не понял Мухаммед-Султан. — У кого ему спрашиваться?
— Когда он в моих годах был, он ждал, чтобы его послали? Нет! Он сам надумывал, сам ходил, сам побеждал. Не так ли?
Слова Искандера озадачили было Мухаммед-Султана, но он ответил:
— Равняешь себя!
— Нет, беру пример.
— Как прилежен.
— Разве победителей судят?
— Слыхал, — это из преданий об Искандере Двурогом. Там это сказано: "Победителей не судят". Ты возомнил себя победителем?
— Степняки отдали мне свою казну, а не я им.
— Тебе дали удел, — сиди. Правь. Возмечтал о чем, у меня спросись: правитель-то я, не ты. Тебе дан город, а мне эта страна, вся. Дедушке видней, кому что давать. Он над нами, мы ему служим. Забылся? Все должно быть в одной руке. Тогда она сильна, тогда ей никто не грозен. Тогда она всем грозна.
— Дедушка дядю Мираншаха осрамил, низверг. А за что? Слыхали?
— Ну-ка, за что?
— Что там сказал дедушка?
Мухаммед-Султан, опасаясь подвоха, смолчал. Искандер пояснил:
— Дедушка спросил дядю Мираншаха: "Зачем кормил войско, которое тебя не кормило?.."
— Вот то-то, что не кормил, не обучал, распустил войско. За то ему и…
— Каково оказалось войско, о том я не говорю. Дедушка спросил: "Зачем кормил войско, которое тебя не кормило? Рядом — богатые враги, чего ждал? У врагов — казна, почему не брал? Мою, отцовскую, брал, а вражескую берег, оставлял врагам". Вот что сказал дедушка.
— Дедушка правителем сюда поставил меня, а не тебя. А ты без спросу… А? А не стало б дедушки, ты что ж, отбился б от нас?
Искандер смолчал.
Мухаммед-Султан строго сказал:
— Вот тебя привезли ко мне. Будешь теперь здесь сидеть, для порядка. Чтобы в Фергане был порядок.
— Значит, сперва меня ограбили, потом заперли. На правах правителя?
— Правитель должен не только править людьми, но и выправлять их.
Искандер по-прежнему прижал к груди руки и вежливо, низко поклонился.
Мухаммед-Султан постоял, ожидая, не скажет ли чего-нибудь Искандер.
Так ничего и не дождался, а стоять молча было, пожалуй, недостойно правителя, словно ему очень нужен был ответ этого мальчишки.
Мухаммед-Султан быстро отвернулся и вышел.
Оставшись один, Искандер отошел к окну.
Мухаммед-Султан снова вспомнил о веселых рабах, проходя место, где они тогда смеялись. Понадобилось бы много усилий, чтобы их разыскать: в лицо он их не знал, а в Синем Дворце рабов сотни. Да и в чем их вина?
Он хмуро поехал домой.
Росла неприязнь к Искандеру. Сердила его дерзость: мальчишка, а спорил!
Мухаммед-Султан проехал уже более полпути, когда досада на Искандера возросла настолько, что Мухаммед-Султан повернул коня и поскакал обратно.
Быстро, чуть не бегом, миновал он залы и велел отпереть дверь узника.
Искандер все еще стоял у окна и, казалось, не удивился возвращению правителя.
С порога Мухаммед-Султан крикнул:
— Ты знаешь?.. Без дедушкиного указа своим домом управлять и то надо с оглядкой. Без дедушкиного указа даже о себе самом думать не должно. А не то что…
Искандер, не отходя от окна, упрямо ответил:
— Если б в наших летах дедушка о себе самом не думал да на своих соседей не поглядывал, он не стал бы нашим дедушкой.
— Так вот, и сиди здесь. И просидишь, пока я не дождусь указа от него. Он сам скажет, что мне с тобой делать.
Искандер ответил, вежливо поклонившись:
— Доносите!
Это было сказано, будто ударено.
Искандер отвернулся к окну, и Мухаммед-Султану ничего не оставалось, как в еще большей досаде уйти отсюда.
* * *
Наступили сухие морозные дни, безоблачные и бесснежные. Снег лежал лишь на горах, то блистая там, то розовея.
