Ознакомительная версия.
Я начал читать:
«Из краткой автобиографии П.З.Ермакова.
Уральским Исполнительным Комитетом в конце июня 1918 года я был назначен начальником охраны дома особого назначения, где содержался бывший царь Романов и его семья под арестом. 16 июля 1918 года по постановлению Областного Исполнительного Комитета о расстреле бывшего царя Романова я постановление привел в исполнение – сам царь, а также и семья была мною расстреляна. И лично мной самим трупы были сожжены. При захвате белыми Свердловска остатков трупов царя найти не удалось.
3 августа 1932 года».
Он продолжал:
– Как видите, каждое слово в этих нескольких строчках – хвастливый вымысел. Казалось бы, Юровскому было легко открыто, раз и навсегда разоблачить притязания лживого соперника...
Но... с самого начала будто что-то останавливает железного коменданта. Он избегает прямых столкновений с Ермаковым. Вместо этого январским вечером 1934 года он устраивает публичную лекцию для партактива в Ипатьевском доме.
Партактив сидит на стульях Ипатьевского дома (среди них – те два стула, на которых в час убийства сидели Алексей и царица)... Поэт прав – «гвозди бы делать из этих людей».
– ...Короче, в лекции Юровский подтверждает свою «Записку». Но что касается притязаний Ермакова, то он как-то очень скромно его урезонивает: «Надо сказать, что отдельные товарищи, как я слышал, стараются рассказывать, что они убили Николая. Может быть, и стреляли, это верно...»
Короче, до самой смерти Юровского Ермаков спокойно излагает свои фантастические бредни. Будто точно знает, что никогда не посмеет Юровский разоблачить его. Будто между ними стоит какое-то обстоятельство, исключающее столкновение друг с другом.
И уже после войны, в конце сороковых годов, это меня очень заинтересовало...
Кстати, кроме «Воспоминаний» о расстреле, Ермаков сдает в Свердловский партархив большую автобиографию... Все это хранится в спецхране, хотя сейчас, я слышал, появилась идея – опубликовать... – И, усмехнувшись, добавил: – Но пока они решатся... Короче, я их тоже принес и тоже вам оставлю...
Что со мной было, когда я их увидел! Наконец, наконец!!! Я мог прочесть то, за чем столько охотился!
– Эта часть называется «Расстрел бывшего царя». Но учтите, здесь не все – здесь только до момента, когда из ворот выехал грузовик с трупами... Окончание я вам отдам позже.
К «Воспоминаниям» Ермакова был подколот отрывок из «Автобиографии»:
«На меня выпало большое счастье произвести последний пролетарский советский суд над человеческим тираном, коронованным самодержцем, который в свое царствование судил, вешал и расстрелял тысячи людей, за это он должен был нести ответственность перед народом. Я с честью выполнил перед народом и страной свой долг, принял участие в расстреле всей царствующей семьи».
И дальше шли воспоминания Ермакова П.З. о расстреле:
«Итак, екатеринбургский Исполнительный комитет сделал постановление расстрелять Николая, но почему-то о семье, о их расстреле в постановлении не говорилось. Когда позвали меня, то сказали: „На твою долю выпало счастье – расстрелять и схоронить так, чтобы никто и никогда их трупы не нашел, под личную ответственность, что мы доверяем тебе, как старому революционеру“.
Поручение я принял и сказал, что будет выполнено точно. Подготовил место, куда везти и как скрыть, учитывая все обстоятельства важности момента политического.
Когда я доложил Белобородову, что могу выполнить, то он сказал: «Сделай так, чтобы были все расстреляны, мы это решили». Дальше я в рассуждения не вступал, стал выполнять так, как это нужно было.
Получил постановление 16 июля в 8 часов вечера, сам прибыл с двумя товарищами – Медведевым и другим латышом, теперь фамилию не знаю, но который служил у меня в моем отряде в отделе карательном. Прибыл в 10 часов ровно в дом особого назначения, вскоре пришла моя машина, малого типа грузовая. В 11 часов было предложено заключенным Романовым и их близким, с ними сидящим, спуститься в нижний этаж На предложение сойти книзу были вопросы: для чего? Я сказал, что вас повезут в центр, здесь вас держать больше нельзя, угрожает опасность. Как наши вещи? – спросили. Я сказал: Ваши вещи соберем и выдадим на руки, они согласились. Сошли книзу, где для них были поставлены стулья вдоль стены.
Хорошо сохранилось в моей памяти: первого фланга сел Николай, Алексей, Александра, старшая дочь Татьяна, далее доктор Боткин сел, потом фрейлина и дальше остальные. Когда все успокоилось, тогда я вышел, сказал шоферу: «Действуй». Он знал, что надо делать, машина загудела, появились выхлопки. Все это нужно было для того, чтобы заглушить выстрелы, чтобы не было звука слышно на воле. Все сидящие чего-то ждали. У всех было напряженное состояние, изредка перекидывались словами. Но Александра несколько слов сказала не по-русски. Когда все было в порядке, тогда коменданту дома Юровскому дал в кабинете постановление Областного Исполнительного комитета. Он усомнился: почему всех? Но я ему сказал: Надо всех, и разговаривать нам с вами долго нечего, времени мало, пора приступить. Я спустился к низу совместно с комендантом, надо сказать, что уже заранее было распределено, кому и как стрелять, я себе взял самого Николая, Александру, дочь, Алексея, потому что у меня был «маузер», им можно было работать. Остальные имели наганы. После спуска в нижний этаж мы немного обождали. Потом комендант предложил всем встать, все встали, но Алексей сидел на стуле. Тогда стал читать приговор-постановление, где говорилось: по постановлению Исполнительного комитета – расстрелять. Тогда у Николая вырвалась фраза: Так нас никуда не повезете? Ждать больше было нельзя, я дал выстрел в него в упор, он упал сразу, но и остальные также. В это время поднялся между ними плач, один другому бросились на шею. Затем дали несколько выстрелов – и все упали. Когда я стал осматривать их состояние – которые были еще живы, я давал новый выстрел в них. Николай умер с одной пули, жене дано две и другим также по несколько пуль. При проверке пульса, когда уже были мертвы, то я дал распоряжение всех вытаскивать через нижний вход в автомобиль и сложить, так и сделали, всех покрыли брезентом». (Ф. 221, оп. 2, ед. хр. 774.)
– Я специально дал вам ссылку на архив, чтобы исключить подозрения... – сказал он, когда я закончил чтение.
Но все-таки я проверил. В то время я уже получил письмо от читательницы из Свердловска с выписками из ермаковских «Воспоминаний». Их сделал когда-то ее муж, армейский политработник, которого допустили в секретный архив. Выписки в точности до забавной орфографии совпадали.
Передо мною были подлинные «Воспоминания» одного из главных действующих лиц той чудовищной ночи.
– Не правда ли – странные «Воспоминания», – продолжал мой Гость, —
почти каждая деталь – неверна.
Действительно, если «Записка» Юровского и показания остальных свидетелей совпадали – рассказ Ермакова на удивление отличался множеством неточных деталей.
Во-первых, он соединяет себя с Юровским, приписывая себе все, что делал комендант. Но если отбросить этот хвастливый вымысел, то все «Воспоминания» – это перевранный набор общеизвестных фактов. Как только дело касается деталей – начинаются ошибки. Машина прибыла не в 10, а в полночь по старому, то есть – около двух ночи по новому времени. «Маузер» был не только у Ермакова, но и у Юровского, постановление читал Юровский, стульев было только два и т.д. ...Единственная, видимо, правдивая деталь – это история с включенным мотором грузовика. Что же касается последней фразы Николая, то и она, видимо, очередной вымысел, сам Ермаков в своих рассказах множество раз менял эту последнюю фразу царя. (Здесь я пересказал моему странному Гостю историю с последней фразой царя, о которой сказал Ермаков у пионерского костра.)
– Ну что ж, «не ведают, что творят» – слова, которые Петр Захарович действительно вряд ли мог выдумать... При всем своем буйном воображении! Уж очень он был далек от этих слов... Так что вполне вероятно – это последние слова Николая, которые вдруг всплыли в ермаковской памяти.
К слову «всплыли» сейчас вернемся... Итак, трудно поверить, что человек, который принимал активное участие в расстреле, – не запомнил ни одной правдивой детали и способен лишь перевирать общеизвестные факты... Такое ощущение, будто его там попросту не было, будто он рассказывает со слов других... Или будто все это для него как бы в тумане... и появляется наплывами... Нет-нет, я понимаю, что он там был, но был... – он усмехнулся, – пьян!
Ну конечно, конечно – он был пьян! Как я раньше не понял! Чтобы распалить себя, нагнать революционную ярость? Или – нервы? Не выдержал ожидания? (В ожидании ответа из Москвы задержал Голощекин на пару часов его грузовик.) Или, что всего вероятней, он был пьян просто потому, что в этот день была получка и многие стрелки охраны (как Проскуряков и Столов) напились... Кричащее, яростное зверство Ермакова, докалывавшего в оружейном дыму несчастных девушек, и было продолжением этого хамского, зверского «был пьян».
Ознакомительная версия.
