– Это все ясно, – не выдержал сам Родионов. – Что мы, не знаем, какие задачи ставит себе общественность и комсомол? Что ты предлагаешь?
– Вывести Воронцова из состава райкома комсомола и поставить вопрос о пребывании его в партии. Его поступок несовместим с членством в КПСС. То же самое нам скажут в крае.
– Не знаю, что нам скажут в крае, – загорячился Ивлев, поднимаясь, – но я знаю теперь одно: Селезнев – перестраховщик.
– Полегче, – посоветовал Селезнев.
– Я присоединяюсь к мнению Родионова. Добавлю только: до каких пор мы будем выдвигать в комсомольские секретари или юных карьеристов, или кисейных барышень! До Воронцова был секретарь – эта бледная глиста с дипломом, извиняюсь за грубость. А Селезнева такие устраивают. Такой уж не ошибется, не пойдет драться, хоть жену у него уведи. Я не оправдываю Воронцова – он свое получит. Но замахиваться на его партийность – извини, Селезнев, – руки коротки. Он в партии не потому, что он пай-мальчик, который никогда не ошибется, он – вот почему! – Ивлев гулко стукнул себя в грудь кулаком. – Сердцем в партии. Нам этих пай-мальчиков, этих вежливых карьеристов гнать надо, а не выпячивать. Мы – не институт благородных девиц, мы – партия. Нам нужны работники, выносливые, преданные люди. Он в партии потому, что связал с ней свою нелегкую судьбу, а не потому, что хочет урвать от жизни как можно больше. Кому же быть еще в партии, как не таким! А между прочим, Воронцов как раз очень скромный и глубоко культурный человек. То, что случилось… – это обидно. Но ничего: за битого двух небитых дают. Вперед умнее будет. И не бойся, Селезнев, что мы подведем под моральный удар: Воронцова знают. Все.
– Кто еще?
– Ясно, – сказал военком. – Давайте его самого послушаем, а потом уж…
Степан вошел в большой кабинет, окинул всех тоскующим взглядом, сел на стул.
– Ты часто пьешь? – спросил его военком.
Степан качнул головой.
– Нет.
– Раньше были какие-нибудь взыскания?
– Нет.
– Он кооптирован краем? – спросил Селезнев.
– Нет еще, – ответил Родионов.
– Ясно.
– Есть еще вопросы?
Молчание.
– Как сам думаешь о своем поступке, Воронцов? – спросил Родионов.
Степан пожал плечами…
– Плохо.
– Как же ты так?… – сказал военком, глядя на него с искренним участием.
Степан опять пожал плечами, ничего не сказал.
– Еще вопросы?
– Нету… Ясно.
– Все, Воронцов. Твое персональное дело будет рассматриваться на бюро райкома комсомола, потом здесь.
Степан вышел из кабинета, ни на кого не глядя.
– Переходим к следующему вопросу.
Через три дня бакланских секретарей вызвали в край. Посоветовали быть готовыми к отчету – на всякий случай.
Родионов и Ивлев решили, что первый секретарь хочет познакомиться с ними, и ехали с легким сердцем.
Селезнев не выказывал ни воодушевления, ни тревоги. Помалкивал.
С отъездом секретарей Иван оказался совершенно свободным человеком.
В первый день с утра часов до двух читал, валяясь в кровати (Пашки дома не было), потом наколол дров на неделю вперед, вычистил в ограде… Опять почитал – книжка показалась неинтересной. Оделся, пошел к Нюре в библиотеку – менять книжку. Уже вечерело.
Когда шел из библиотеки, встретил около школы Марию. Она возвращалась со школьниками с лыжного похода. В шерстяном лыжном костюме (красном), разрумянившаяся, веселая… Увидев Ивана, несколько отстала от школьников.
– Здравствуй, – улыбнулась; зубы ослепительно белые, ядреные, ноздри крупные, шевелятся. Дышит – пар идет.
«Царь– баба», -с восхищением подумал Иван.
– Здравствуй, – Иван тоже остановился.
– Через час… – она посмотрела на часы. – Через час и пятнадцать минут быть около моего дома. С машиной.
– Слушаюсь, товарищ генерал!
– Можете быть свободны… пока, – Мария смотрела на Ивана весело. Ей нравился этот сильный, остроумный парень.
Шли некоторое время вместе – до школы.
– Что читаем?
Иван показал: «Наполеон» Тарле.
– Ух ты! – удивилась Мария. И опять полоснула по сердцу ослепительной, как всплеск ножевой стали, улыбкой. – Ну, ну.
«Боже ж ты мой!!. Толкуют: счастье, счастье… Вот – ходит счастье – обыкновенное, на двух ногах, – и попробуй возьми его», – Иван сунул книжку в карман полушубка.
– Куда поедем?
– Подчиненные не задают вопросов. Подчиненные – подчиняются, и все. Ясно?
– Ясно, товарищ генерал.
– Вот так.
Через час пятнадцать минут Иван был у дома Ивлевых.
Мария стояла у ворот в черной шубке, в коричневом пуховом платке – опять невозможно красивая. Села рядом с Иваном, кивнула – «поехали».
– Куда все-таки?
– На тракт. А там видно будет.
Выехали на тракт.
– Теперь – прямо. Жми изо всех сил.
Иван решил, что ей нужно в Горный. Нажал.
Мария посмотрела на спидометр.
– На сто можешь?
– Нельзя… это не лето.
– Давай на сто.
– Хочешь перевернуться?
– Да, – Мария расстегнула шубку, распахнула полы, откинула назад голову, закрыла глаза. – Буду вот так ехать и ехать…
Иван глянул на нее, и у него заныло в животе от неодолимого мужского желания.
«Зараза… наведет на грех», – подумал он.
Сам толком не понимая, что он делает, взял одной рукой ее за подбородок, сдавил.
– Мм, – негромко, коротко простонала Мария. Открыла глаза, посмотрела на Ивана и опять закрыла.
– Куда едем? – хрипло и зло спросил он.
– К черту на рога, – серьезно сказала она. Оттолкнула его руку, села нормально.
Иван взялся за баранку обеими руками, вывел машину на середину тракта и дал полный газ.
– Вот так, – сказала она, опять откидываясь на сиденье. Закрыла глаза. – Так держать.
Иван загляделся на нее… «Победа» загрохотала на выбоинах. Мария вскинулась, посмотрела на Ивана. Тот, прикусив губу, притормозил, прижал машину к правой стороне.
– Давай разобьемся? – предложила Мария.
– Давай – ты сегодня, а я завтра, – вихрь обжигающего чувства изрядно трепанул Ивана, поднял с земли и бросил опять на землю.
«Вот так и теряют головы», – думал он.
Мария опять откинулась назад, раскинула руки. Иван поглядел на нее уже спокойнее. Родилась злость.
– Ты что, специально поиздеваться выехала?
– Уже? Заскулил?
– Нечего на служебной машине без дела разъезжать.
– Тогда поворачивай.
Иван развернулся и погнал обратно в Баклань. Молчал. Мария тоже молчала. Не глядели друг на друга.
Перед Бакланью Мария села нормально, застегнула шубу.
– Я сейчас приду к тебе, – твердо сказал Иван. Сказал – как шагнул в черный подвал, где ничего не известно, где может быть все.
Мария негромко засмеялась.
– Начитался про Наполеона?…
«Там увидим, про кого начитался», – ничего не сказал.
Высадил Марию у дома, отогнал машину в райкомовский гараж и решительным шагом пошел к дому Ивлева. Ни о чем не думал. Сжимал в кармане кулаки, смотрел себе под ноги. Торопился.
– Ну? – встретила его Мария. – И что же мы будем делать? – сидела с ногами на кровати, привалившись спиной к стене; крупные белые руки безвольно лежат на коленях. Смотрит вопросительно и спокойно.
Иван смахнул с плеч полушубок, шапку, пригладил ладонью густые, жесткие волосы.
– Посидим… потолкуем за жизнь.
– Тебе нравится жить?
– Ничего.
– А мне – нет.
– Врешь. Давеча испугалась в машине…
– Я просто боли не выношу. Если бы не было больно, – я бы сейчас готова.
– Скажите пожалуйста!… какие мы.
– Вот такие.
– Чего же тебе не хватает?
– Любви.
– А Ивлев?
– Ивлев… Ивлев… Ивлев коммунизм строит.
– Одно другому не мешает.
– Ошиблась я, Ваня, – раздумчиво сказала Мария, глядя перед собой – куда-то далеко-далеко. – Позволяла из-за себя драться, мне это нравилось, а надо было самой драться за свою любовь. И сил бы хватило… Я ведь красивая? – она посмотрела на Ивана.
– Красивая, – согласился Иван.
– Вот это меня и сгубило. Ивлев счастливый – он помрет и не заметит как. А мне жалко, боязно – я ничего не сделала в жизни.
– Хм…
– Ум у меня не бабский… – она раскинула руки по стенке, вздохнула. – А полюбила бы сейчас, как самая обыкновенная баба – до слез. Унижалась бы, тряслась над своим счастьем…
– Хм… – Иван не знал, что говорить. В нем боролось два чувства: хотелось слушать Марию – она интересно говорила, и хотелось просто смотреть на ее грудь – два высоких бугра, туго обтянутых красным шерстяным свитером, хотелось подойти, смять их.
– Что ж не полюбишь, раз такое дело?
– Некого. Мне нужно, чтобы любимый мой страдал от любви, мучился, пел, плакал… Ты библию не читал?
– Нет.
– Там есть одна такая любовь… На любимое существо надо молиться. Вы не умеете так.
– Кто это вы?
– Вы: Ивлев, отец мой, ты…
– А меня-то ты откуда знаешь?
– Ты такой же… Не совсем еще, правда. Скоро будешь. Тебе понравится строить коммунизм. Это же очень важно – строить коммунизм. Очень серьезно.
