Зоя Николаевна пожала плечами. Ей было неприятно, что её так спрашивали, точно учитель на экзамене или священник на исповеди. Но Кноп устремил на неё умные карие глаза, и в них она увидала ласковое внимание, и сердце у неё затрепетало. Он ей показался истинным другом.
— Болеете ли вы за нашу многострадальную родину? — вкрадчиво спросил Кноп.
Зоя Николаевна молчала. Подступали слёзы, и от этого её прекрасные большие глаза блестели. Углы рта опускались, она готова была заплакать. Кноп понял её душевное состояние и заговорил сам. Он говорил красиво, образно, мягкий баритон его журчал и переливался, то усиливаясь, то спадая почти до шёпота.
— Идёт война, — говорил Кноп. — Вот уже третий год идёт страшная, губительная, небывалая по жестокости война, и конца ей не видно. Миллионы жертв, миллионы голодающих вдов, брошенных детей, разорённая дотла страна. Там, на фронте, плохо одетые, босые, голодающие солдаты, проклинающие свою долю и готовые восстать против офицеров, которые их гонят на убой.
— Александр Иванович мне писал, — робко перебила Кнопа Зоя Николаевна, — что они хорошо одеты, сыты и ни в чём не нуждаются. Особенно, когда он был в Зарайском полку. Да и теперь, приняв новый полк, он мне писал, что ему удалось все получить и очень хорошо одеть солдат. Он даже просил ничего, кроме табаку и папирос, ему не посылать, потому что все эти подарки, разные шарфы и фуфайки солдату некуда девать, он их продаёт, и это развращает солдата.
— Ваш муж, — сказал Кноп, — должно быть, особенный человек. Таких офицеров, как он, мало. Почти нет. То, что мне приходится слышать с фронта, совершенно противоположно. Солдат изнемог в борьбе. Солдату нужен мир. Но мир теперь невозможен. Мы не можем изменить союзникам, а союзники не могут заключить мир, не разгромив Германию. Нужна победа.
— Ах, они так стараются! — вырвалось у Зои Николаевны.
— Но они никогда не победят, пока старый отживший мир не уступит место новому. Идея монархии отжила свой век, и монарх уже не нужен народу. Монарх бесконечно скомпрометирован в глазах народа. Распутин с его страшным влиянием на дела войны и государства, Александра Фёдоровна, тяготеющая к Германии, невозможные назначения, ведущие армию к поражению, — всё это показывает, что старый мир готов рухнуть и на смену ему идёт новый прекрасный мир.
— Господи, что же это будет? — со страхом воскликнула Зоя Николаевна.
— Будет вечный мир, свобода, равенство и братство людей. Разве можем мы жить, если мы только люди, если бьётся в нас человеческое сердце, разве можем мы жить, когда знаем, что наши братья томятся по каторгам, что Нерчински и Зерентуи переполнены интеллигентными умными людьми, вся вина которых только в том, что они, страдая за народ, хотели протянуть руку гибнущему брату! Как можем мы спать спокойно на мягких постелях, когда дикие жандармы в поездном купе безнаказанно насилуют девушку, обвинённую в политическом преступлении. Можем ли мы есть и пить, когда расстрелы идут по тёмным закоулкам крепостей и виселицы ставят на рассвете в тюремных задворках. Свободы личности, неприкосновенности жилища жаждем мы. А где они? Поймите слова не читанного вами и не печатанного здесь поэта:
Арестован! — ворвались ночью гурьбой.
И в столах и в шкапах перерыли,
Если б можно, они бы нахальной рукой
Даже сердце и душу раскрыли…
— Жандарм, полицейский и дворник, звон цепей и кандалы на каждое свободное слово, на каждую мысль, направленную на защиту страдающего брата! Возможно ли это?! Думали ли вы, Зоя Николаевна, что все эти юноши, девушки, чистые русские девушки, прекрасные юноши, которые отреклись от уюта богатой жизни и ушли от родителей, чтобы говорить свободное слово, что они негодяи и преступники?! Писаревы, Добролюбовы и Герцены достойны ссылки, изгнания и тюрьмы? А те, которые хотели слабыми силами выразить всю мощь народного гнева, те, кто шёл, чтобы кровью крикнуть о возмущении народа — все эти Рысаковы, Желябовы, Перовские, Гельфман, Каляевы, лейтенанты Шмидты, Маруси Спиридоновы — что же, ужели они достойны виселицы за то, что мстили за поруганные права и боролись за свободу? Ужели думаете вы, что их имена нами забыты? Что мы не помним их окровавленных могил, что мы забыли их в ссылке? Они не за себя легли в раннюю могилу, но за нас. Ваша подруга шутя, конечно, сказала о вас, что Kaiser, Kirche, Kinder, Kleider und Küche составляют весь интерес вашей жизни. Это потому, что вы не слыхали других святых слов. Братство, равенство, свобода. Свобода личности, свобода слова, свобода печати, свобода собраний, стачек, неприкосновенность личности и жилища — разве это не выше всего? Идёт, Зоя Николаевна, новая, молодая Россия, и мы хотели бы, чтобы вы не отстали от нас. Тесно, сплочёнными молодыми рядами мы пойдём к святой свободе, и скоро будет день, когда ружья и пушки откажутся стрелять по своим братьям. — Кноп подошёл к роялю и сел на табурет. Он взял несколько мощных аккордов марсельезы.
— Какая музыка! Какая сила! Какая мощь! А?
Мы марсельезы гимн старинный —
запел он приятным баритоном.
На новый лад теперь споем —
И пусть трепещут исполины
Перед проснувшимся врагом!
Пусть в песне мощной и свободной
Их поразит, как грозный бич,
Могучий зов, победный клич,
Великий клич международный:
Пролетарии всех стран,
Соединяйтесь в дружный стан!
На бой, на бой,
На смертный бой
Вставай, народ-титан!
— Вы должны разучить слова этого гимна свободы. Когда мы пойдём с ним дружными рядами, с нами должны быть и вы.
— Но… как же… война? — тихо сказала Зоя Николаевна и умолкла.
У неё была зелёная десятивёрстная карта, купленная ею в магазине Главного штаба. На ней красным и синим карандашом она отмечала по газетам и письмам Александра Ивановича те места, где были бои. Все эти Бережницы, Любашевы, Рудки Червище, Воли Снятыцки были ей родными и знакомыми. Там была таинственная, неведомая война, о которой она имела смутное представление по газетам и иллюстрированным прибавлениям. Там был ужас и смерть, но там были её воздыхания и молитвы.
— Война, — сказал Кноп, — не там, а здесь. Будет победа здесь, и там все полетит к черту, и свободный народ сокрушит врага и прогонит его далеко за пределы русской земли. Да и что такое — пределы русской земли? Никаких границ, никаких пределов, никаких таможен не будет знать грядущее братство народов!
Кноп говорил и за чаем и после чая. Он говорил почти всё время один. Он не давал возражать себе. Да и могла ли Зоя Николаевна что-либо возразить, когда всё было так прекрасно? Но ей было всё-таки горько. Подвиг её мужа, его Георгиевский крест, то, что она, Зоя Николаевна, мать командирша, что её Александра Ивановича и её будут встречать в собрании полковым маршем музыканты и дежурный офицер подходить с рапортом, этого как будто в будущей новой России не предполагалось. И она не могла себе представить, что же будет тогда на месте Морочненского полка и её Александра Ивановича? Выходило как будто пустое место. Шумливо и сумбурно под звуки марсельезы, по-чужому звучавшей для неё, выявлялась какая-то громадная толпа каких-то пролетариев, и в ней без остатка тонула личность её Александра Ивановича, её самой, Вали, значение подвига и святость креста. И объять этого она не могла. Ей хотелось задать множество вопросов, самых мелких, но и самых важных для неё. Будет ли она «барыня» и будет ли ей служить её милая Таня? Можно ли будет ходить в церковь и на Рождество устраивать ёлку для Вали и смотреть мокрыми от слёз глазами на её огоньки и вспоминать прошлое? Будут ли вербы и свечки, с которыми так приятно возвращаться домой, закрывая их бумагой или ладонью от ветра, будет ли Пасха, яйца и христосованье и окорок на столе?
Но спросить об этом она не смела, а Кноп все говорил и говорил.
Когда в первом часу ночи он уходил, Ниночка бесцеремонно выпроводила его вперёд, а сама осталась на минуту в прихожей обменяться впечатлениями с подругой.
— Ну, как, Зорюшка, тебе понравился мой Боря?
— Ах, очень, — печально ответила Зоя.
— Не правда ли, какой он умный? Я считаю его прямо гениальным.
— Да. Конечно. Но я многого не поняла.
— Сразу и не поймёшь. Это не даётся сразу. Мы будем часто ходить, и тогда постепенно все тебе станет ясно. В октябре на пулемётные курсы в Ораниенбаум приезжают три его товарища — Осетров, Гайдук и Шлоссберг — вот тёплые ребята! Я непременно приведу их к тебе. Кноп — это теория и учёность, а эти — мы их Атос, Портос и Арамис прозвали — эти практики. И какая сила! Настоящие братья-разбойники. Ну да двое-то первых из народа. Черноземная сила. Но прелесть, какие ребята! Так ты довольна?
