Барабаны перестали трещать. Рожок, зурна и свиристели смолкли. Есаулы Карпов и Порошин положили на землю жезлы. Другие есаулы вынесли белый бунчук, пернач и «бобылев хвост». Атаманская булава лежала перед Татариновым. Он взял ее. Татаринов и все остальные атаманы поклонились казакам и сели за стол. Алексей Старой вышел вперед, держа золотую парчу с чаркой на ней.
– Вольные сыны Дона и Запорожской Сечи, сыны Днепра! – начал речь Старой твердым голосом. – Отныне и во веки веков кладется в Азове камень, о который будут разбиваться разъяренные волны турецкого и татарского нашествия на нашу землю. Мы избавились от мерзостного басурманского ига. Мы разорили гнездо неверных, освободили наших братьев, сестер, наших отцов и матерей… Мы взяли Азов без повеленья государя – своим умом, храбростью и силой. Звание у нас было казачье, а житье собачье! И жили мы с вами словно птицы: где сядем, там и заночуем! А турецкий султан непрестанно хвалился, что он собьет нас с Дона-реки!..
Панько Стороженко тихо вставил:
– Хвалилась турецкая вивця, що в ней хвист, як у жеребця, та никто тому не вирив!
Петро Вернигора, рассмеявшись, сказал:
– Ге! Хлопцы! Хвалився султан, так нахвалився! Собака бреше, бо вона спивати не умие. Не тилько нам, а и на неби було чути, як мухи кашляють!
За столом повеселело.
– Казаки с бедою, как рыба с водою!.. Степь-то у нас без конца, а коней попасти негде.
– И все-то у нас было ветром побито, а морозом подшито!
– А теперь хоть спина гола, да своя воля!..
– Послухаем!.. Послухаем!.. – закричали кругом.
Алексей Старой продолжал:
– Ныне, сыны вольного Дона, сыны Днепра, дарю атаману войска Михаилу Ивановичу Татаринову… – он поставил чарку на стол и развернул парчу, – дарю царское платье!
Серебряное платье заструилось на руках Алексея Старого.
– И впредь, – продолжал он, – атаманы войска Донского будут носить его и славить нашу землю!
Войско одобрительно кивало головами и приговорило атаману Татаринову надеть то платье теперь же. Татаринов надел царское платье, скинув свой кафтан.
– Немало цепей и мук приняли казаки в казематах да в тюрьмах, – продолжал Старой. – Немало сидело нас на Белоозере! Нужду терпели, горе мыкали! Сносили опалу царскую и боярскую. Отныне и во веки веков будут вспоминать сложивших головы казаков под крепостью Азовом: Татаринова Максима, Панкрата Бобырева, Бабыненка Герасима, Утку Игната, Некрегу Григория, Семена Кутузова, трех братьев атамана Наума Васильева, сына Тимофея Рази – Лукьяна и брата Тимофея Рази – Трофима, двух братьев Петрова Осипа, трех братьев Белоконь, Гирю Степана, Медведя Ивана, двух сыновей атамана Михаила Черкашенина – Ивана да Ларьку – и славной памяти казака Иглу Василия. Четыре тысячи казаков легло за родину, за нашу волю, за веру православную! Плачут курганы седые – славу стерегут!
Дед Черкашенин вытер слезы. Наум Васильев глотнул солено-горькую слезу. Осип Петров нагнул голову. Татаринов сжал крепко губы.
Черкашенин скорбел о погибших под Азовом сыновьях, а Васильев, Петров, Татаринов, Тимофей Разя – и о павших братьях.
Все войско склонило головы, притихло, замерло. Не один казак вытер рукавом горючие слезы, вспомнив погибших славной смертью. Много овдовело баб, осиротело детей.
Касай-мурза резко поднялся:
– Э! урус! Зачим так больно моя душа сделал! Моя дает вам четыре тысячи лучших коней! Возьми, урус! Возьми, казак! Это карашо!
Окинбет-мурза без хитрости заявил:
– Моя душа – твоя душа! Моя сердце – твоя сердце! Моя горе – твоя горе! Моя дает казакам тысячу лучших коней.
Поднялся московский дворянин Степан Чириков.
– Будет справедливым, – сказал он, – положить в вашу казну привезенное мною на Дон царское жалованье, которое атаманы тогда не взяли.
Он положил на стол мешок с двумя тысячами рублей.
– И моя копейка не щербатая! – поднялся купец Облезов Васька. – Кладу на стол пять тысяч рублей! – Он положил мешок, наполненный деньгами. И купцы из Астрахани, поежившись, не очень спеша, положили свои деньги.
– Гей! – крикнул тогда Петро Вернигора. – Писарь пише, писарь маже, все запише, як хто скаже! Ге, добри купцы! Добри люди! 3 кого шкуру здерут, то з тим и гроши пропьють!
– Да им то що? – сказал Панько Стороженко, – церква горить, а попы руки гриють! А колысь и на нас солнечно гляне? Кладить, люди добри, гроши на бочку з пивом!
– Кладить!.. Кладить!.. – крикнули запорожцы.
И тогда Алексей Старой торжественно взял со стола и поднял царскую чарку.
– Дарую эту чарку царскую Михаилу Ивановичу Татаринову. Да живут и здравствуют казаки и атаманы на Дону, а царь-государь – в кременной Москве!
В царскую чарку налили вина. Татаринов отпил из нее и передал по старшинству – Старому. Тот отпил и передал чарку Науму Васильеву. Васильев передал ее Ивану Каторжному. А дальше к царской чарке прикладывались все атаманы и старшины.
Пустая золотая чарка вернулась к Татаринову. Татаринов вновь налил в нее вина, поднял и сказал:
– Пью за Великое войско Донское и славное войско Запорожское! – отпив из золотой чарки, передал казакам, и пошла она снова гулять по рукам. К ней прикладывались старые, сроднившиеся в смертельных боях бывалые казаки; раненые и покалеченные воины; молодые и горячие казаки, – слава и гордость Великого Донского и Запорожского войска.
Звеня и поднимаясь, чарка плыла над головами все дальше и дальше.
Чарка снова вернулась к атаману. Наполнив чарку, Татаринов послал ее гостям к посольскому столу. Когда она вернулась – послали к купцам. Вернулась от купцов – мурзам послали. Те выпили и поставили чарку на стол. Тысяча глаз глядели на нее.
И кто-то крикнул:
– Дьякам налейте чарку! За ними правда не сгорит!
– Да воны, чертяки, клюнули поперед бога, не перейдя порога! А все ж и им налейте чарку-другую. Серапиону слава!
Налитая рукой атамана чарка пошла к дьяку Нечаеву и Серапиону.
– А теперь, храбое войско, – заявил Татаринов, – берите черпаки да по уму, по разуму пейте вино из бочек!
Казаки живо облепили бочки с вином. Георгий Цулубидзе, увидя веселых и счастливых казаков, толкущихся у бочек с черпаками, от души радовался.
Казаки гуляли три дня. Обнявшись, бродили по городу, пели песни.
Московский дворянин Степан Чириков занялся плохим делом: еще во время празднества он стал подбивать казаков, чтобы те немедленно ушли из крепости. Он стращал их царской опалой. Но казаки отвечали Степану:
– Собачий ты сын! Ты крепости Азова не брал и свету не видал! Крови ты не проливал!.. Геть, сатана!
Чириков не успокоился. Он подбивал Петро Матьяша увести Запорожское войско из Азова.
– Зачем вы турецких людей побили? – спрашивал всех Степан. – Зачем вы посла турецкого смерти предали? Проведают в Москве – и плахи вам никому не миновать!
Петро Матьяш прислушивался, а Чириков все свое долбил и разжигал легкомысленного атамана:
– Девки Калаш-паши тебе не дали. Коней всем пораздали, а тебя, храброго атамана, обделили… Донские атаманы эко заварили дело: купцами будут, а ты, Матьяш, как был без всякого богатства да без славы, так и останешься. Иди-ка лучше на Украину… Султан этого дела не оставит: пришлет корабли и войско несметное. А Татаринову не простит государь убийства посла. Припомнят ему в Москве и убийство воеводы Карамышева. Уйди-ка на Украину! Спасай свою душу!
Хмельная голова Петро Матьяша совсем вскружилась.
– А, бисово отродье! – вскипел Матьяш. – Я, мабуть, родился без сорочки, та без штанив и помру!
А Чириков свое:
– Уйди!.. Великий государь пожалует тебя наградой щедрой: деньгами, сукном, чаркой золотой! Ты самым ближним станешь у царя!..
Эти наущения Чирикова случайно подслушал Панько Стороженко.
– Ге-ге!.. – позвал он Петро Вернигору. – Иди до мене! Тут крепость продають да славу сажей мажуть!.. Гей!.. Казаки! Сюды стрибайте! Черта в пирьях поймав!..
Петро Матьяш швырнул на землю шапку и пошел к столу, где сидел атаман Татаринов. Остановившись перед атаманом, он надменно расхохотался:
– Живемо мы добре, атамане, горе у людей не позычаем! По твоему указу девку мою продали в Персию?
– Продали по приговору войска и атаманов! – хмурясь, сказал Татаринов.
– А може, то мини и не по нраву пришлось! Я ж жинки не маю. Я ж такий голий, аж ребра у меня свитятьця! Коней мини не дали! Жинки мини не дали! Славы мини не мае! За вище ж я воював оцю поганюку-каменюку? За вище ж мини така от вас доля?
– Да почто ты, Матьяш, слова недобрые молвишь? Опасной пошел ты дорогой.
– А дила у нас не буде з вами!.. Отдай-ка мини половину Азова.
– Не дело ты завел, Матьяш, – серьезно сказал Татаринов. – Так у нас дружбу не крепят, а службу так не служат! Ты радость омрачаешь нашу… Попутал тебя нечистый.
– А я требую: отдайте мини половину города, половину свинца да пороху! А то я зараз все вийско Запорижске подниму да перебью кого надо будет.
