— Можешь не беспокоиться, княже, — поспешил заверить Александра немец Михайло Мороз, бывший Кальтенвальд.
— А где Лербик? — спросил князь Андрей, проводив взглядом отъехавших исполнять свои обязанности Ратшу и Мороза.
— Пал в битве, — ответил Александр. — Не стало одного из моих немцев. И многих не досчитаемся мы сегодня. Ярополка Забаву убили, серба Гавриила Свяку Ладожского… А я с ним так и не успел двух слов перемолвить… Многих иных унесло Божьей волей на небо…
— У меня Евсташа погиб… — пригорюнился князь Андрей.
— Но — не теперь тужить, братцы! — громко воскликнул Александр. — Присоединимся к погоне! Поймаем местера! Жажду сразиться с ним и возложить печать ему на лице, яко на Неве — Биргеру!
Он выхватил меч из ножен и высоко вознес его над головою. Все тотчас взбоднули коней и устремились следом за Александром, разворачиваясь в беге подобно тому, как расправляет свои крылья орел, преследуя добычу.
Битва давно переместилась к Суболичскому берегу — там последние стройные ряды тевтонцев обеспечивали отступление оставшимся полкам. Две трети немецкого войска было уже уничтожено и взято в плен. Впереди было видно, как уходят, уходят немцы, поднимаясь от озера на берег. Двуглавым орлом — одна голова Андрей, другая — Александр — княжьи полки налетели на береговую оборону ордена, и Андрей со своими, ударив, проломил немецкий строй, а Александр, заходя справа, быстро сокрушил край тевтонской обороны. Выскочил на берег, углубился в лес, рыекая взглядом в поисках местера и не видя нигде свою добычу. Там-сям полыхали стычки между победителями и уползающими прочь побежденными. Отрок Терентий, едва поспевая за князем, кричал ему, что едва ли можно застать Андрияша где-то поблизости:
— Ушел он, княже! Давно ясна стала наша победа.
Не хотелось верить в то, что не состоится их встреча,
но приходилось. Опечалившись, Александр выехал обратно на берег озера, где затухала и сворачивалась битва. Немцы и чухонцы сдавались в плен, а если кто не сдавался — того безжалостно добивали. Страшная и величественная картина открылась взору Александра отсюда, с Суболичского берега — огромное озеро, лед которого был красен от крови и весь представлял собою широченное кровавое пятно, сплошь усыпанное мертвыми телами людей и лошадей. На Теплом озере, возле Узмени, темнело другое широкое пятно, изрябленное множеством ледяных глыб, плавающих над студеной и черной водою. Там провалилась значительная часть немцев и чухны.
— Гаврило, Сбыслав! — кликнул князь Олексича и Якуновича. — Стягивайте войско! Следует выстроиться здесь, на этом берегу, и стройно преследовать ворога. Ежели позволят силы, мгновенно двинемся отсюда на Юрьев. Довольно ему Дарбетой именоваться. По следу уходящего неприятеля, на его спинах ворвемся в старинный град Ярослава Мудрого.
Но погорячился князь Александр. Нескоро смогли воеводы выстроить полки наши на Суболичском берегу, и вид у воинства русского был усталый и потрепанный. При виде бегства немцев казалось, их во много раз больше погибло, но теперь выяснялось, что великую цену пришлось заплатить за победу на озере — в каждом полке не досчитывались половины числившихся до битвы, а в полках чела и того хуже — на каждого уцелевшего приходилось по три-четыре павших. И самих воевод немало побило — новгородцы потеряли Жидяту и Твердисила, Падко Лущинича и Растрепал, погиб славный Ванюша Тур, предводитель москвичей и коломенцев, пал смоленский воевода Кондрат Белый, суздальский Ратислав, погибли Таврило Лербик, Свяка Ладожский, Ярополк Забава, многие другие славные витязи.
Снова тучами стало заволакивать небо над кровавым озером, снова солнце лишь изредка выплескивало лучи свои, не желая глядеть на окровавленную ледяную поверхность, по которой сновали уборщики, уносящие тела и снаряжение на тот берег, который и утром был русским. Только лошадиные туши, освобожденные от доспехов и сбруи, оставались на радость воронью, оно нетерпеливо каркало в окрестных лесах и уже нагло кружилось в небе.
Расположив десяток застав на Суболичском берегу, Александр велел остальным возвращаться на другой берег, уходить в села и деревни, где они останавливались накануне битвы, главным образом — в Кобылье Городище.
— А мы куда? — спросил Ратисвет, видя, что сам князь-победоносец поворачивает Аера направо.
— В Узмень поедем, — ответил Александр. — Заберем тело Саввы. Привезем его ко всем остальным, доблестно павшим в этой битве.
Он прибоднул Аера и поехал краем Суболичского берега, то и дело поглядывая на озеро и размышляя о Боге — что Он думает, глядя на дело рук человеческих? Он, создавый Небо и Землю, украсивший небеса солнцем и белоснежными облаками, а долы — лесами и реками, морями и озерами, весной превращающий все в зелень, а осенью в золото, зимой услаждающий взор человека бескрайнею белизной снега, подобной белизне облаков небесных; Он, еще вчера радовавшийся тому, как сверкает белой гладью это прекрасное озеро, что Он думает о том, как эту белизну окровавили люди?
И Александр не чувствовал радости от своей великой победы, а лишь усталость и раскаяние за грехи человечества, до сих пор не научившегося жить в мире. Ему даже стало стыдно за то, как он радовался известию о провале немцев под лед, ибо, ликуя о нашем торжестве, нельзя было веселиться о гибели людей. И какая страшная смерть — миг, и ты в студеной воде, и тяжелые доспехи влекут тебя к темному дну, где тебе лежать и разлагаться. А как только станет теплее, местные жители возьмутся нырять к тебе, чтобы поживиться доспехами и оружием, и лишь остатки того тела, которое некогда родила твоя любимая мать, никому не понадобятся, их доедят рыбы, затянет в себя дно озера…
— Не хотел бы я так же! — весело произнес Ратисвет, когда они скакали мимо огромной полыньи.
— Не приведи Боже, — согласился Терентий Мороз.
— А ведь и ты, Терёша, мог туда кануть, — продолжал Ратисвет. — До гробовой доски благодари и почитай отца своего, что перешел он на службу к Александру.
— Я буду, — не шутя вздохнул Терентий. — Ведь и вправду, если бы не он, быть мне сегодня в войске у Андрияша, и хорошо, если бы оказался взят в пленили пал бы на льду, а если б, как они…
Слушая их бодрые речи, Александр тоже хотел приободриться — ведь все-таки победа! — но не мог. Да и с грустной целью ехал он в Узмень — забирать еще одного покойника, любимого Савву.
Вот показались дымы и крыши огромного и богатого Узменского села, и Аер вдруг громко и пронзительно заржал.
— Чуешь, за кем мы приехали, Аер, — сказал ему Ярославич. — Чуешь, брат мой.
Он выехал на широкую узменскую улицу и направился в сторону дома Владимира Гущи, стоящего почти на самом берегу Теплого озера. Жители Узмени, увидев большой отряд Александра и самого князя, выбегали навстречу и кричали:
— Слава! Слава Александру Ярославичу! Хвала и слава победителям! Господне благословение!
И вот уже показался дом Гущи, из ворот которого выбегали ребятишки. Их ведь много у Владимира, за то его и Гущей прозвали… Но что это?..
Александр не мог глазам своим поверить и едва не свалился с коня, летевшего рысью.
Сам покойник, за которым они прискакали сюда, стоял на крыльце большого дома, опираясь на руки и плечи хозяев. И, подскочив к воротам, Александр спрыгнул с Аера, упал лицом в снег, тотчас поднялся и побежал, будто мальчик, к своему живому оруженосцу-отроку. И пока он бежал, ему до тех пор не верилось в сие чудо, покуда Савва не крикнул ему слабым криком:
— Славич!
— Саввушка! — отозвался Александр, подбежал и подхватил Савву, шагнувшего из объятий хозяев дома в объятия князя.
Глава двадцать третья
Вот уж дал мне Господь мучений в Узмени! Мало того, что раны мои продолжали терзать меня невыносимой болью и лишь мало-помалу стали заживляться, а тут еще выпал сей день сражения, которое проходило у меня под боком, а я никак не мог в нем участвовать! Сия мука похлеще любых болестей оказалась. Едва только пришло известие о том, что Александр и Андреяш схлестнулись тут, на льду Чудского озера, дом доброго Гущи опустел, и надолго. А я лежал тут, всеми позабытый и покинутый, одинокий израненный боец. Ох и тошно мне сделалось, братцы, ох и сумрачно! От бессилья своего, от неподвижности израненного тела хотелось мне воспарить и улететь — туда, туда, где хряск расщепляемых костей и звон железа, где стоны и крики, и веселье битвы. И слезы отчаяния покатились из глаз моих, всего меня затрясло от горя, я плакал, как малое дитя, осознающее свою слабость перед властью и всесильностью взрослых, не позволяющих тебе делать то, чего тебе так безумно алчется. Я хватал себя ладонью за лицо, и ладонь моя погружалась в горячую лужу горьких слез.
