Своей будущей участи она не представляла. Вчера она была дочерью могущественного и богатого смолянского князя, а теперь стала круглой сиротой и пленницей. Даже Равдан уже был в ее мыслях далек, будто Ярила зимой. Где он? Что с ним? Она вышла к порогу, услышав, что Ингвар ведет в городец старейшин, но не увидела его среди смолян и вернулась к телам родителей. Ее мучило гулкое ощущение пустоты в душе, из-за которого страшно было делать каждый шаг. Пустота была внутри, но казалось, что вокруг пропасть, в которую можно упасть из-за любого неосторожного движения. От холода, неподвижности и потрясения она едва помнила себя, все тело было как чужое. Болела голова, потягивало внизу живота. Очень хотелось есть, но трудно было даже думать о еде.
Она только собралась с мыслями и велела Нориме затопить банную печь, чтобы Прияна не простыла, но тут кто-то пришел и позвал их.
– Иди, приехали за тобой! – сказал кто-то из киевских кметей. – Слышь! Муж приехал!
Ведома встала. Она не могла даже обрадоваться, потому что не ждала хороших новостей. Вместе с Прияной она вышла из бани. На площадке ее ждал Краян, еще кто-то из старейшин и с ними Ингвар. Увидев ее, князь кивнул и первым пошел за ворота. Краян что-то сказал Ведоме, но она не расслышала: лишь по привычке поклонилась свекру-батюшке и двинулась за Ингваром. Лицо у Краяна было веселое, и в ней впервые шевельнулась надежда: а вдруг хоть что-то удастся исправить?
Они вышла за ворота. В воздухе уже серели сумерки, но еще было хорошо видно. По дороге к воротам приближалось шествие. Ведома невольно охнула, увидев это. Не верилось глазам.
Будто волна, снизу к городцу поднималась огромная стая вилькаев – серые волчьи шкуры мехом вверх, волчьи личины, закрывающие лица. У каждого был за поясом топор, у многих в руках рогатины. Их было на вид десятков пять-семь – немалая сила. И ни Ведома, ни кто другой из ныне живущих не видел столько вилькаев одновременно, да еще и в городце.
Возглавлял их рослый «оборотень», при виде которого у Ведомы екнуло сердце. Эту стать, эту походку она узнала бы всегда, под любыми шкурами и личинами.
Вожак вел под уздцы серую лошадь. В седле сидела женщина – молодая, в куньей шубе, покрытой красной шерстью, с белым убрусом на голове, поверх которого был наброшен большой серый платок. Ее лицо выглядело бледным и утомленным, но тем не менее было очень красиво и хранило величавое, гордое выражение. У Ведомы мелькнула мысль: наверное, именно так выглядит богиня Солонь, когда в конце зимы ее освобождают из плена снеговых туч и злые косматые синцы принуждены бывают отдать назад свою добычу…
Шагов за тридцать до ворот «волчий пастух» замедлил шаг и остановил лошадь. Помог женщине в красной шубе сойти и, держа ее за локоть одной рукой, второй поманил Ведому.
И она пошла к нему, едва чуя землю под ногами. Князь волков отпустил княгиню, и она тоже пошла к своему мужу – медленно, устало.
На полпути женщины встретились, но лишь бегло взглянули друг на друга. Их дорогам суждено было слиться лишь на этот краткий миг.
Князь волков двинулся навстречу Ведоме. Она упала к нему на грудь и закрыла глаза. В голове стоял звон, перед глазами плыли пятна. Она еще даже не радовалась, а лишь понимала: весь этот ужас пришел хоть к какому-то завершению, если ее тайный муж, явившийся из лесной глуши, будто из Закрадья, наконец имеет право подойти к ней на глазах всех смолян и даже киевлян.
Не снимая личины, Равдан обнял ее за плечи и повел в другую сторону. Никто из киевлян так и не увидел его лица, и многие остались в убеждении, что повстречались посреди бела дня с самим Кощеем. Или кем-то вроде того…
У них за спиной взвилась буря радостных криков: князь Ингвар обнял свою возвращенную жену. Сейчас он хорошо понимал, что никакая новая невеста ему не заменит ее, Эльгу, его собственную княгиню из чащи. Мать его наследника, и даже, пожалуй, двоих.
Утомленная серая лошадь медленно пробиралась через лес, по колено в снегу. Ведома сидела в седле, а Равдан вел кобылу под уздцы. Они двигались тем же путем, который перед этим, еще осенью, прошли по отдельности, – но теперь в обратном направлении, в глубь леса. В бывшую весь Кувшиновичей, которая стала настоящим домом для внучки смолянских князей.
Не очень-то это был уютный дом: нетопленый, пустой. Усадив Ведому на лавку, Равдан сбросил шкуру и личину, затопил печь, принес воды. Из припасов здесь было лишь немного крупы – в последнее время он пару раз ночевал здесь. Куда умнее было бы везти Ведому к Озеричам: там и бабы, и теплые избы, и всяческие припасы, и хлебы-пироги. Уж теперь никакая молодка и пикнуть не посмеет против Краяновой невестки, ради которой ополчение встало против киевского князя. А когда ей отдадут приданое, истинно княжеское, они заживут богато и никогда не будут ни в чем нуждаться…
Но сейчас Равдан хотел одного: поскорее спрятаться со своим сокровищем от всех глаз, уйти в тайное убежище, где никто их не потревожит. Он еще не привык к тому, что теперь эта молодая женщина принадлежит ему по праву, признанному и своими, и чужими. Ему все хотелось превратить Ведому в перстенек, как в сказке, зажать в кулаке, спрятать за пазуху, чтобы ни князь, ни волк, ни сам Кощей не отнял!
Покончив с первыми делами, Равдан сел рядом с женой и взял ее руки в свои. Уже стемнело, но и при свете огонька лучины он видел, как она изменилась. В последние месяцы ей не приходилось голодать или тяжело работать, но она похудела и побледнела больше, чем осенью.
– Теперь все! – Равдан обнял ее. – Теперь ты только моя. Не жалеешь? Могла бы за киевским князем быть!
Ведома промолчала. Перевернутый мир внутри ее пытался выправиться, но пока не очень получалось. Она в одночасье лишилась обоих родителей. Земля смолян потеряла старого князя и обрела нового. Прежняя жизнь переворошилась, а уложится уже как-то совсем по-другому.
Но ее муж был наконец с нею. В полутьме так легко было увидеть в нем того Кощея, о котором рассказывал Сверкер: один глаз черен как бездна, второй багров, как пекельное пылание… Но никто не мог быть желаннее и роднее его, и Ведома пошла бы за ним даже в Закрадье. Но сейчас ей хотелось только одного: чтобы они вдвоем вечно жили в этой избушке…
Впрочем, нет. Вдвоем уже не получится…
– Но это же не правда? – вдруг сказал Равдан, и Ведома подняла брови, не понимая, о чем он. – Ну, та баба, Ингорева княгиня, сказала, что от Кощея у тебя нутро все омертвело и ты детей не родишь. Дескать, у Кощея живых детей быть не может. Это же неправда? Я ведь твой муж, а не Кощей!
Он усмехнулся, но видно было, что и впрямь тревожится. Во всех этих превратностях он уже не был уверен, что отнятая жена не побывала в самом-то деле во владениях настоящего владыки Закрадья.
Ведома улыбнулась, хотела засмеяться, но только закашлялась. Потом подняла руку и положила ему на щеку.
– Мой муж – ты. А княгиня обманула. Я ведь тяжела! Это с ночи Корочуна… А уж ты постарался, или Кощей в облике твоем ко мне приходил… ты уж с ним сам разбирайся!
Ополчение разошлось по домам, вилькаи, наоборот, заселились в гридницу Свинческа: теперь это будет ближняя дружина нового князя Станибора. Еглута заняла избу Рагноры и руководила наведением порядка: мертвых собрали и положили на краду, раненых лечили. Когда тела сожгли, прах она собрала в горшки и оставила в погребе до весны, когда оттает земля.
В городце по-прежнему было не протолкнуться от погорельцев с предградья. Частью они ушли к родичам, иные ездили по весям и искали, у кого есть заготовленные для строительства бревна. Хотелось верить, что время залечит раны и на берегах Днепра вновь появятся причалы, клети, избы. Застучат кузнечные молоты, забелеют паруса на реке…
Киевская дружина пока отдыхала. Ингвар уже договорился с молодым князем Станибором, что будет теперь ходить в полюдье по Днепру до Свинческа, а оттуда дальше на восток до тех мест, откуда можно перебраться на верховья Десны и по ней уже спускаться назад к Киеву. Старое Становище больше не понадобится и будет забыто в глуши, далеко позади за спиной у неуклонно наступающей киевской руси…
Наступал месяц сечень, и Ингвар уже думал трогаться в путь, как вдруг с касплянского волока явился еще один неожиданный гость – ладожский воевода Ингвар сын Хакона. С собой он привел ближнюю дружину и был очень рад застать своих киевских родичей еще здесь.
– Я давно получил весть о том, что дочь Сверкера вернулась, а он задумал выдать ее за кого-то из ильменских или полоцких князей и найти помощь для войны с тобой! – рассказывал он, проведенный в гридницу. – И я собирал людей для похода, чтобы поддержать тебя…
– Так что же не собрал? – хмуро отозвался Ингвар.
Все эти дни он думал, не продешевил ли, согласившись после долгих торгов на ту же куну с дыма, которой Вещий обкладывал все покоренные племена.
– Мне тоже надо ходить в полюдье, – напомнил Альдин-Ингвар. – А чудь у себя в лесах весьма строптива и неуступчива. К тому же моя жена хворала с самого начала зимы, и я очень о ней тревожился. Она, видите ли, ждала ребенка…
