Георгий Соловьев - Отец

— Ну, поищи, — Варвара Константиновна вошла в кабинет. — Зайдем, Митя. Тут мы деда думаем на ночь устроить. Диванчик вроде как его домашний, да и ногам близко к окну. Так, значит, он там сейчас?

— Там, мама, а меня к тебе послал, чтобы мы готовы были.

От Варвары Константиновны не ускользнули растерянность и просьба о помощи, которые были в голосе Дмитрия. Но и без этой просьбы не собранного в мыслях сына она должна была поддержать и сына, и своего мужа в том большом деле, которое со всей решительностью начал старик, не откладывая. И тем, что заставила Лидочку заниматься хозяйством, она уже позаботилась об установлении спокойной атмосферы в доме.

— Старик придет с внуком. Значит, тебе надо быть готовым к встрече с сыном. — Варвара Константиновна, будто изучая вошедшего за ней Дмитрия, всматривалась в его лицо. — Надо быть готовым к разговору. Детей, Митя, надо не только любить, а и уважать. Детей в правде надо растить. Можешь ли лгать тому, кого любишь и уважаешь?

— Но, мама, — теряясь под взглядом матери, проговорил Дмитрий. — У вас с отцом всегда и все так было ясно и справедливо. Вы, наверное, и не думали от нас ничего скрывать.

— Было, Митя, — твердо и с какой-то строгостью, незнакомой ему, сказала мать. — Но это вам ни тогда, ни теперь знать не требовалось. Иногда надо смолчать, но не надо врать. А если уж надо решать такое, что всей семьи касается и что сам не в силах обдумать, тогда решай всей семьей.

— В том-то и дело, мама, — сказал Дмитрий. — Мне и врать невозможно. Всем по-разному надо говорить неправду, а жить-то всем вместе надо. Не могу же я не пощадить ее, как она просит, и рассказать детям все, как есть, о их матери!

— И не надо. — Варвара Константиновна плотно прикрыла дверь. — Не надо говорить все до конца. Мать любит их, страдает по ним. Это настоящая правда, и ее должны знать дети.

— Тогда я должен отдать обоих детей ей?

— А жену вернуть себе ты не должен?

Дмитрий понял, что и мать объявляет ему свою родительскую волю. И если он ее не исполнит, — все у него опять рухнет и уже непоправимо.

— Она так чудовищно виновата, — через силу сказал он.

— Перед тобой? Да? — Лицо матери отразило, наконец, ее внутреннее состояние. Старая мать была полна и болью за него, и негодованием на него. Она больше уже не могла сдерживаться.

— А ты сам кругом не виноват? Перед женой, перед дочерью, перед сыном? Перед… — Варвара Константиновна внезапно замолчала, словно испугалась каких-то слов, которые могли обидеть сына. Но Дмитрий понял: она хотела сказать, что он давно, чуть не всю свою жизнь, виноват и перед ней, совсем старой матерью.

— Ты судил жену. Наказал ее и заставил жестоко страдать. Поступил, как справедливый отец и муж, думаешь? Нет! Пусть ты тогда был в слепом гневе. Но сейчас? Неужели и сейчас своей вины не находишь? Ведь жена она тебе! Страдания ее материнские чувствуешь ли? На, возьми, — она отдала ему письмо Зинаиды. — Подумай хорошенько, что жена пишет.

Мать говорила ему такое, о чем Дмитрий ни разу не подумал. Ее слова были жестоко справедливы, и он подавленно молчал.

— Жена! — повторила Варвара Константиновна. — Родной тебе человек. По природе. Понимал ли ты это когда-нибудь? Потому и такую беду нажил. — Варвара Константиновна умолкла, будто вдруг с последними словами потух в ней внутренний огонь, в глазах ее показались слезы. У нее теперь остались только материнская жалость к нему и сострадание. — Вот и все, — закончила она устало.

Дмитрий стоял, не смея обнять и утешить плакавшую мать.

— Если поймешь до конца вину свою, то это и будет для тебя счастьем. А теперь иди к дочери. Успокоилась она, Лидушка. И жди сына, — Варвара Константиновна отвернулась, утирая слезы.

Дмитрий прошел в спальню. Лидочка, сидя на пуфике у трельяжа, пришивала к наволочке пуговицу; она вдела в иголку непомерно длинную для своих рук нитку, оттого ее работа была нескладной и трудной. От усердия девочка вытянула губы трубочкой.

— Ты, папа? — сказала она, мельком взглянув на отца. — А я думала — дедушка. Надо спросить у него, какую ему подушку: потверже или попуховей. Позови его, папа.

— Дедушка еще не пришел.

— И тут один вечером гуляет. — Лида улыбнулась так, словно хотела сказать: «Ох, этот дедушка».

Дмитрий сел на кровать напротив девочки. Глядя на забавно-неуклюжую работу Лиды, он почувствовал к ней нежность, какой, казалось, не испытывал никогда. «Заботница… Подушку дедушке готовит. Ах ты ж, доброе сердечко».

— На, тяни дальше, — сказала Лида, подавая ему иголку.

Он продернул нитку до конца и вернул иголку Лиде.

Таким образом они вместе пришили пуговицу.

— Видишь, как хорошо получилось! — весело рассмеялась Лида. Она завязала узел и перекусила нитку. — Теперь помоги мне надеть ее на подушку, — Лида встала с пуфика и встряхнула наволочку.

В платьице синим горошком, сшитом уже Мариной и бабушкой, дочь показалась Дмитрию повзрослевшей и в чем-то изменившейся. Она уже не была только хорошенькой, как куколка, и очень воспитанной нежной девочкой.

Раньше Дмитрию доставляло удовольствие ласкать ее, забавляться с ней. И только. И он думал, что любит ее. Нет, то было что-то ненастоящее. Настоящее — вот оно. Дмитрий вспомнил, как всего каких-нибудь два часа назад за столом дочь потребовала от него правды. Она поверила ему и сейчас спокойна, ей даже хорошо с ним, потому что он ее отец и ей будет всегда, всю жизнь хорошо с ним. И это хорошо должно быть у них только настоящим.

— Ну, папа, — Лида подтащила к нему лежавшую на кровати подушку в розовом напернике. Она торопилась со своим делом.

— Сядь со мной рядом, дочка, — сказал Дмитрий, привлекая Лиду к себе.

«Да, это настоящее, и пусть оно будет трудным, но его никак нельзя упустить, — подумал он, обняв присевшую сбоку Лиду. — Настоящее — это то, что я понял, что у меня есть, живет дочь, не забава, а дочь. Да, она будет для меня всю мою жизнь тем близким, может быть, тоже порой до боли родным человеком, каким я сам был, есть и буду для моих отца и матери».

— Лидок, дедушка не гулять на улице остался, — начал Дмитрий. — Он сейчас у твоего родного брата Сашеньки. Они, наверное, скоро придут.

Лида выскользнула из-под плеча отца и с недоумением заглянула снизу в его глаза.

— Так он же умер, когда была война и меня еще не было на свете? Это даже мама говорила.

— Я тебе обещал говорить только правду, — продолжал Дмитрий, повернув Лиду к себе и прижимая ее все крепче. — Да, так мы с мамой, как я говорил, поссорились. И нам очень трудно помириться… Но прежде расскажу о Сашеньке. Мама потеряла его, когда уезжала из блокированного Ленинграда. Потеряла потому, что поезд бомбили фашисты и было много убитых.

Лида схватила его лежавшую на ее плечах руку своими горячими ладошками.

— Ой, папочка. Не надо, не говори. Это страшно. Я это в кино видела.

— И не буду, дочка. Так слушай. Я воевал. Мама не нашла Сашу, а мне написала, что его нет в живых. Потом, совсем недавно, мы узнали, что он жив. Его там, в разбитом поезде, взяла к себе чужая женщина. Она посчитала, что родная мать Саши погибла, и воспитала его. Мне, Лида, трудно, очень трудно рассказывать все подробно тебе, потому что я после оказался очень виноватым перед твоей мамой. Я поссорился с мамой. Я страшно сердился на нее за то, что она сразу же после бомбежки не нашла Сашу… А тут во Владивостоке заболел другой дедушка — это ты знаешь. Мы не успели помириться.

— Ну, а теперь?

— Теперь скоро ты увидишь маму.

Лида судорожно вздохнула, напряжение, с которым она слушала отца, ослабло, и она опустила глаза.

— А почему только сейчас дедушка пошел за Сашей? — спросила она раздумчиво. — Почему Саша не у нас стал жить?

— А потому, что другую женщину Саша любит, как родную мать, и она тоже очень любит его. Мы просто боялись сказать ему правду. Это же очень тяжело узнать, что его мама ему совсем не родная. А дедушка решил, что он сумеет это сделать. Он так и сказал: «Никому не отдам своего внука».

— Да, дедушка такой. Он нас всех так любит. Саша тоже его будет любить.

— Вот тут, Лидок, самое трудное. Саша уже большой. Полюбит ли он нас с мамой?

Лидочка тесней прижалась к отцу и помолчала, словно раздумывая над его последними словами.

— Папа, а у него неродная сестра есть? — с затаенной ревностью спросила она.

— Нету.

— Ох, как я его буду любить, — прошептала Лидочка. — Крепко-крепко. И скоро ли они уже придут?

— Скоро ли, долго ли, а мы давай продолжим свои дела, время-то быстрей пойдет. — Дмитрий распялил на пальцах наволочку. — Ну?

Лида схватила обеими руками подушку и, втолкнув в наволочку, начала уминать ее кулаками.

— Это дедушке будет. Дедушке, — говорила она.