Иностранцы держались вместе, стоя по левую сторону, их головы были обнажены, но не склонены. Императрица была поражена числом иностранных гостей.
— Сколько же здесь иностранцев? — произнесла она отчетливым голосом, который разнесся по безветренному воздуху, донося ее слова до ушей самих иностранцев. Когда они, казалось, поняли, что она сказала, она милостиво улыбнулась в их сторону. Все восхваляли императрицу, отмечая, что она в добром здравии и выглядит молодо для ее преклонных лет. Действительно, ее кожа была безупречной даже под безжалостным солнцем, а ее волосы все еще были пышными и черными. Когда Ли Ляньинь закончил свои хлопоты, он принес ей список подарков. Императрица взяла список и, тщательно его изучив, отдала обратно, кивнув в знак одобрения.
Затем Юань Шикай попросил разрешения представить ей иностранного управляющего дорогой и машиниста поезда, и она великодушно согласилась принять их. Когда два высоких белых человека предстали перед ней с обнаженными головами, она поблагодарила их за любезность в исполнении ее приказания, по которому поезд не должен был ехать быстрее, чем пятнадцать миль в час, чтобы она могла чувствовать себя в безопасности. Поблагодарив их, она вошла в золотой паланкин, и носильщики понесли ее в город. Она повелела, чтобы ее внесли в Южные ворота, и оттуда пронесли к Главным входным воротам. Здесь она снова остановилась, чтобы поклониться алтарю бога Войны, и, сойдя с паланкина, встала на колени, чтобы сжечь благовония и воздать благодарность богу. Отойдя от алтаря, она случайно подняла глаза и увидела на стенах ворот больше сотни иностранцев, мужчин и женщин, которые пришли посмотреть на нее. Сначала она разгневалась и была готова закричать, чтобы евнухи их разогнали, но затем вспомнила, что действительно была правительницей только милостью врага. Она подавила свой гнев и, принудив себя, естественно поклонилась иностранцам, сначала направо, потом налево и улыбнулась в их сторону. Сделав так, она снова взошла в паланкин, чтобы прибыть во дворец.
Каким прекрасным показался ей этот дворец Предков, неоскверненный врагом, потому что она поступилась своей гордостью. Она переходила из комнаты в комнату и дошла до огромного Тронного зала, который построил Цяньлун.
«Я использую этот Тронный зал как свой, — подумала она, — и буду теперь править отсюда… Здесь, как это сделал мой священный Предок, я и умру, умру в покое…»
Но слишком рано было думать о спокойной смерти. Ее первой заботой, когда она отдохнула, было узнать, в сохранности ли ее сокровища. Сопровождаемая евнухом, она отправилась осмотреть стену, за которой спрятали сокровища.
— Ни один кирпич не сдвинут, — сказала императрица, довольная. Она засмеялась, и смех ее зазвучал так же весело и озорно, как и всегда. — Полагаю, что иностранные дьяволы проходили мимо этого места, но у них не хватило ума, чтобы догадаться, что здесь лежит.
Она приказала, чтобы Ли Ляньинь извлек сокровища и проверил каждый сверток.
Ах, здешний покой, радость возвращения! Цена была высокой, всю жизнь она будет оплачивать этот долг, так как, пока живет, должна быть любезной со своими врагами и притворяться, что любит их. Нужно было действовать. Поэтому в этот же день она объявила, что приглашает жен иностранных посланников снова ее посетить, и сама написала приглашения, подчеркнув, что с приятными воспоминаниями она возобновляет знакомство. Затем, чтобы снять с себя пятно, она приказала воздать почести Жемчужной наложнице и издала эдикт, где говорилось, что наложница слишком долго задержалась, прежде чем присоединиться к императору в изгнании, а поскольку она не в силах была наблюдать, как иностранные варвары оскверняют императорские гробницы и дворцы, то прыгнула в глубокий колодец.
Опустилась ночь, и императрица спросила у Ли Ляньиня, прибыл ли уже Жун Лу.
Евнух сообщил, что Жун Лу приехал в Императорский город короткое время назад и как раз сейчас направляется к ней.
Вскоре появился Жун Лу. Он тяжело опирался на двух высоких молодых евнухов и между двумя юнцами выглядел таким старым и немощным, что радость возвращения отхлынула от сердца императрицы.
— Входи, родич! — сказала она, а евнухам приказала: — Посадите его на мягкий стул. Ему не следует кланяться и утруждать себя. А ты, Ли Ляньинь, принеси чашку крепкого горячего бульона и кувшин горячего вина и немного хлеба. Мой родич слишком устал на моей службе.
Евнухи побежали выполнять приказание, и когда они остались одни, императрица поднялась, подошла к Жун Лу и встала рядом с ним. Она пощупала его лоб и погладила его руки. Ох, как тонки были его руки, как исхудали щеки, а кожа была такой горячей на ощупь!
— Умоляю тебя, — прошептал он, — умоляю тебя, встань подальше от меня. Занавеси имеют глаза, стены имеют уши.
— Неужели я никогда не смогу позаботиться о тебе? — оправдывалась она.
Но он чувствовал себя так неловко, что она это увидела, и был так встревожен, что ее честь может быть запятнана, что она вздохнула, прошла обратно к своему трону и там села. Жун Лу, вынув из-за пазухи свиток, медленно, с трудом, стал читать, — глаза его были слишком слабы. Доклад его состоял в том, чтобы довести до сведения императрицы, как происходила разгрузка поезда. Жун Лу доложил, что после того как она покинула станцию, с поезда сошла супруга императора, которую он сопроводил к паланкину с желтыми занавесками. Затем сошли четыре императорские наложницы, их он отвел к четырем паланкинам, занавески на которых были зелеными и имели желтый атлас лишь по краям. Потом с поезда сошли фрейлины, и он отвел их к дворцовым повозкам, каждая повозка предназначалась для двух дам.
— Как обычно, — сказал Жун Лу, подняв глаза от свитка, — старшие фрейлины жаловались друг другу на ужасное путешествие на поезде, на грязь и дым, на плохое самочувствие. Но главное, что я лично наблюдал за перевозкой ящиков со слитками, каждый был помечен названием провинции и города, который послал подношение, — а это были немалые хлопоты, ваше величество. Вспомните, что перед тем как мы сели в поезд, ваш багаж занимал три тысячи повозок. Однако все это не так страшно. Больше всего я боюсь гнева народа, когда он узнает стоимость этого долгого путешествия домой. Императорская дорога, ваше величество, и великолепные дома для отдыха после каждых десяти миль потребуют много налогов…
Императрица деликатно остановила его и с нежностью заметила:
— Ты слишком устал. Отдохни. Мы снова дома.
— Увы, мне отдыхать недосуг, слишком тяжело бремя, которое я несу, — прошептал он.
Она с любовью смотрела на постаревшее красивое лицо, такое близкое и родное. Он не отвернулся от ее взгляда. Теперь, по прошествии лет, они оба знали, что брак не сделал бы их ближе друг к другу. Страдания плоти не смогли стать препятствием к единению их мыслей и сердец. Как ненасытные в своих чувствах влюбленные, они не могли оторвать друг от друга глаз. Но время предательски торопило их — слишком долго они оставались одни. Правой рукой она нежно погладила его правую руку и ощутила холод под своей ладонью. Молча они обменялись долгим последним взглядом, и Жун Лу оставил ее.
Как могла знать она, что больше ей не суждено было прикоснуться к его живой плоти. В ту же самую ночь старая болезнь сразила его. Снова много дней он пролежал без сознания. Императрица посылала к нему придворных врачей, и когда они оказались бессильны, она пригласила знахаря, которого ее брат считал иолшебником. Но на все была воля судьбы: жизнь Жун Лу подошла к концу. Он умер молча, не приходя в сознание, на рассвете, и случилось это в третий лунный месяц следующего года. Императрица объявила для двора полный траур и сама в течение года не носила ярких цветов и убрала свои драгоценности.
Никто не мог осветить внутреннюю тьму ее сердца. Если бы она была лишь женщиной, она могла бы стоять у гроба и сама бы положила пурпурное атласное покрывало на его плечи. Она бы могла просидеть ночь рядом с его телом и носила бы белый траур, чтобы показать свою утрату. Она могла бы плакать и стенать, чтобы облегчить свое сердце. Но она была императрицей, она не могла покинуть дворец, не могла утешиться рыданиями и показать безмерную свою печаль по случаю смерти верного слуги трона. Единственным ее утешением было думать о нем в одиночестве, и она жаждала этих минут, выкраивая их из напряженного дня, бесконечных забот нового ее правления беспокойной страной.
В одну из ночей, велев служанкам задвинуть занавески, чтобы никто не видел, как она плачет, она лежала без сна, обливаясь слезами, пока не услышала, как сторож ударил в свой полуночный барабан. Обессилев от тяжкого груза скорби, она впала в забытье и как будто почувствовала, что душа ее отделяется от тела. Ей привиделось, что появился Жун Лу, снова молодой, но преисполненный мудростью старца. Она грезила, что он заключил ее в свои объятия и не отпускал так долго, что ее печаль развеялась, она почувствовала себя легко и свободно и освободилась от бремени скорби. И тогда она услышала его голос:
