быть, казалась легкой. Однако в последний момент триера ожила и резко повернулась, чтобы встретить атаку лицом к лицу. Не ожидавший такого маневра перс попытался сменить курс и отправиться за добычей полегче. Персидские рулевые налегли на огромные весла, а стоявший рядом командир что-то кричал им.
– Они поворачивают! – взревел Ксантипп. – А ну-ка, на полную! Идем на таран!
Келейст повторил приказ, и корабль рванулся вперед. Правый борт гребцов был немного сильнее, чем потрепанный левый, поэтому их немного заносило. Ксантипп, однако, не стал ничего менять, видя, что они в любом случае держат курс на убегающего врага. Тот попытался продолжить поворот и отойти на безопасное расстояние, но ни пространства, ни скорости ему не хватило.
Таран ударил в борт, сделав именно то, что персы хотели сделать с греческой триерой. Гоплиты возликовали, несмотря на посыпавшиеся стрелы. То было жало умирающей осы – вода хлынула в трюм, раздались испуганные крики. Персидские солдаты попытались прыгнуть на борт греческого корабля, чтобы не оставаться на тонущем судне. Их зарубили, а келейст приказал всем гребцам поднять и убрать весла. На персидском корабле началась паника. Он тонул и грозил забрать с собой всех.
Зрелище стоило того, чтобы за ним понаблюдать, но на море происходило и многое другое. Ксантипп сглотнул кровь, вместо того чтобы сплюнуть за борт, и кивнул. Фемистокл и вторая линия уже прошли. Третья шеренга греческих кораблей приближалась к персам, готовая к бою. Он поднял руку, когда они проходили мимо, и люди приветствовали его криками.
Еще один персидский корабль – целый и невредимый, без опознавательных знаков – внезапно подошел к ним на опасное расстояние.
Ксантипп подал сигнал к повороту.
– Берем! – крикнул он, указывая цель. – Она наша!
Рулевые занялись своим делом, гребцы опустили весла по приказу. Гоплиты на палубе присели на корточки, готовые снова броситься в бой со щитами и копьями.
Сердце забилось медленно и сильно, когда впереди выросли горы.
Он был царем-воином, выставившим свою честь и силу против последнего отцовского врага. Пронесшийся ветер взметнул пыль, и Ксеркс вдохнул ее, надеясь, что дух Дария может увидеть, как далеко зашел сын, и присоединится к нему.
В тот день Ксеркс решил поехать верхом, накинув мантию императорского пурпура поверх белой туники, которая оставляла обнаженными его ноги. После долгого пребывания в море мышцы ослабли, и он хмурился, не подозревая о том, что тем самым вселяет страх в идущее на юг войско. И солдаты его полков – хазарабам – численностью в тысячу человек каждый, и даже командиры «бессмертных» обменялись встревоженными взглядами.
Прибытие великого царя изменило настроение всей армии Мардония с того самого момента, как Ксеркс ступил на землю и встал среди них.
Его присутствие означало, что живой бог с ними, и служило напоминанием о том, что они идут на войну, навстречу страшному врагу. Присутствие великого царя распрямляло и укрепляло спины и поднимало головы. Если в людях и был страх перед возможным упреком и наказанием, то были также гордость и любовь. Они находились далеко от дома, но Ксеркс шел с ними.
Когда его лошадь вдруг шарахнулась, Ксеркс наклонился и потрепал ее по ушам. Это было пугливое, но высокое и очень сильное животное. Ксеркс огляделся, осознав, что ехал в задумчивости, не замечая местности вокруг, как будто плыл по течению. Он покачал головой. В предыдущие два дня он ел лучше, чем месяцем ранее. Желудок проснулся на суше, так что даже простая бобовая похлебка, которую с трудом терпело войско, вызывала у него слюну. Он рыгнул в ладонь, по-прежнему чувствуя себя голодным.
Потребовалось усилие воли, чтобы поднять глаза, зная, что его взгляд встретят люди, отчаянно желающие сказать, что царь видел их, что он заметил их или молвил им хоть одно слово, которое они будут хранить, как сокровище, и о котором будут рассказывать детям. Раньше он не понимал, сколько глаз будут наблюдать за ним в полевых лагерях, где нет стен и отдельных комнат. Куда бы он ни шел, за каждым его шагом следили, каждую реплику ловили, как будто впитывали его образ. Ему это казалось утомительным, и, удаляясь в шатер, сооружаемый для него каждый вечер, он испытывал огромное облегчение оттого, что просто остался один. По крайней мере, вечера наступали раньше. Дни стали короче, чем в разгар лета, хотя солнце все еще жарило, а небо оставалось голубым, как персидское озеро.
Ксеркс пришел к пониманию, что Греция – засушливая страна, хотя он знал пустыни, где каждый вдох был борьбой между жизнью и смертью. Тем не менее его тысячи воинов начинали задыхаться еще до того, как Мардоний успевал наполнить бочки водой из оказавшегося под рукой источника или ручья. Они не смогли создать продовольственные запасы так далеко на юге и поэтому уже обходились половинной нормой, а провиант был на исходе. И все же они уже почти пришли. Ксеркс, Мардоний и остальные совершили небывалый переход. Более трехсот тысяч человек прошли весь путь от Фракии до Греции, огибая большую дугу побережья. Мардоний потерял за это время не более восьмисот человек из-за несчастных случаев, слабости, болезней и казней. Это было невероятное достижение, обеспеченное богатством и организацией империи. Ксеркс чувствовал, как в нем поднимается гордость.
Молодой царь оглянулся через плечо и увидел растянувшееся взад и вперед войско, в хвосте которого плелись обозные повозки, скрытые громадным облаком пыли, поднявшейся до самого горизонта. Это навело его на мысль, что начинается подъем к холмам. Слева от него лежало море, по которому шел флот – с лошадьми и солдатами, готовыми обрушиться на Афины. Они были наковальней, а он – занесенным над ней молотом. Прекрасная мысль.
Конный разведчик предупреждающе поднял руку, указывая на море. Ксеркс проглотил комок беспокойства и пустил коня рысью. Тропа привела его поближе к берегу. Он привык наблюдать за медленным продвижением своей армии с борта флагманского корабля. Было приятно сделать то же самое и полюбоваться флотом, сидя верхом. В то утро они готовились к большому повороту, который, по словам его греческих союзников, приведет их на юг.
Ксеркс не доверял фиванцам, хотя они и предложили ему землю и воду и клялись отдать за него жизнь. Ценя мудрость отца, Ксеркс не мог понять народ, который готов предать своих. С таким же подозрением он смотрел на царицу Галикарнаса Артемисию. Присутствие в ней персидской крови и близость культуры отчасти объясняли, кем она была, но все же эта женщина беспокоила его своими темными глазами
