как у Саладина, никогда не допустит, чтобы его солдаты занимались грабежом захваченного города в разгар высадки вражеского десанта. Это мародерство могло означать лишь одно: султан утратил контроль над своими людьми.
— Сомкнуть ряды! — велел король.
Крестоносцы двинулись дальше. Свернув на главную улицу Яффы, они застыли при виде текущей красным сточной канавы. Послышались стоны — многие знали историю про взятие Иерусалима в лето Господне 1099-го: христианская армия вырезала большую часть мусульманского и еврейского населения Священного города, убивали мужчин, женщин, детей без разбора, воины хвастались, что ходили по колено в крови. Но присмотревшись получше, Ричард приободрил своих.
— Это не кровь, а вино, — сказал он, указывая на пирамиду разбитых бочонков.
Послышались возгласы облегчения, а один из пуатуских рыцарей Ричарда, Рауль де Молеон, вызвал общий смех, заявив громогласно:
— Я многое готов простить, только не пустую растрату такого количества доброго вина!
Смех прекратился, когда они увидели то, что ожидает их впереди. Их встречал отряд сарацин с клинками наголо и наложенными на тетивы стрелами.
Люди Ричарда мечи давно держали наготове. Обведя своих быстрым взглядом, король дал приказ и крестоносцы устремились в атаку. Большинство шло под девизом «Гроб Господень, помоги нам!», но некоторые предпочитали «Святой Георг!» или «Дезе!» английского королевского дома. Но боевой клич Андре заставил Ричарда обернуться, потому как де Шовиньи во всю силу легких вопил: «Малик-Рик!»
— Я полагаю, будет честно уведомить сарацин, что они имеют дело с Львиным Сердцем, — пояснил рыцарь, и король ощутил прилив привязанности к человеку, сражавшемуся рядом с ним столько лет и способному шутить за секунду до схватки с врагом.
Слова «Малик-Рик» эхом прокатились по рядам турок, но те не дрогнули, и началась яростная свалка, улицу заполнили мелькающие тела и сполохи стали. И тогда случилось то, на что рассчитывал Ричард — ворота замка распахнулись, и из них высыпали воины, ударив неприятелю в тыл. Зажатые между гарнизоном и королевской ратью, сарацины побежали, а те, кто не сумел, были перебиты или взяты в плен. Вскоре все закончилось.
Осознав, что город отбит, рыцари разразились радостными воплями, а Ричарда обступил благодарный гарнизон. Воины были на седьмом небе и пили благословенный нектар спасения, поскольку уже ждали смерти на стенах замка или от голода. Король разделял их восторг, но не мог дозволить себе роскоши наслаждаться победой. Едва ликование пошло на спад, он подозвал к себе Андре и графа Лестерского.
— Все это замечательно, но праздновать некогда, — сказал Ричард. — Мы заперты армией Саладина в разрушенном городе, не имея достаточно сил, чтобы отразить новый приступ.
— Все лучше, чем истекать кровью на берегу, что мне казалось почти неизбежным, — заявил де Шовиньи. — Если позволишь заметить, милорд король, то была не самая зажигательная из твоих речей. Следуйте за мной, если жаждете стать мучениками, ха!
Глаза Лестера округлились. Вопреки внушительному перечню подвигов в Святой земле, он до сих пор ощущал себя зеленым юнцом по сравнению со старшими боевыми товарищами и слишком преклонялся перед Ричардом, чтобы обращаться к нему с присущей Андре фамильярностью.
— В следующий раз постараюсь лучше, — сухо бросил король. А потом улыбнулся, хотя шутить вовсе не собирался. — Будем надеяться, что Генрих не станет медлить по пути, потому как, если его армия не подтянется вскоре, мне не останется иного выбора, как снова призывать вас к мученическому венцу.
Пока галера с наполненными ветром парусами устремлялась на юг, Генрих провожал глазами проплывающую мимо береговую линию, но на самом деле не замечал ни скалистых утесов, ни далеких гор. Он пребывал в таком напряжении, что даже веки отказывались моргать, и не ел много часов, не доверяя своему желудку. Поход развивался успешно до тех пор, пока в субботу войско не достигло Цезареи. Там стало известно, что дорога заблокирована большими силами сарацин под командованием нового союзника Салах ад-Дина, сыном вождя ассасинов Рашид ад-Дин Синана. После жарких дебатов решено было не рисковать, потому как потеря армия будет для королевства губительнее, чем утрата Яффы. Генрих усвоил жестокий урок жизни в суровой реальности Утремера и осознавал необходимость прислушиваться к мнению опытных людей, в данном случае пуленских лордов и великих магистров госпитальеров и тамплиеров. Их осторожность была ему понятна: катастрофа под Хаттином оставила глубокие шрамы. Но он не мог просто сидеть и ждать в Цезарее, не лишившись рассудка, и обнаружив стоящую в гавани галеру, посадил на нее отряд рыцарей и отплыл поутру в воскресенье в Яффу.
Граф опасался того, что они могут застать, и после того как позади остались руины Арсуфа, как одержимый мерял ногами палубу, ведь до Яффы оставалось менее десяти миль. Держится ли еще город? Не отважился ли дядя на приступ, полагая, что подкрепления вот-вот подойдут? Мысли были такими гнетущими, что Генрих исполнился благодарностью, когда к нему подошел Морган. Его питала надежда, что валлиец развеет тяжкие думы. Но и у Моргана на душе было не легче.
— К черту вечное пламя ада, — буркнул молодой рыцарь. — Настоящая пытка состоит в том, чтобы заставить приговоренного ждать, ждать, ждать. Ждать бесконечно.
— Тут я с тобой спорить не стану. — Дурные предчувствия графа усилились, когда показалась церковь Св. Николая. До Яффы оставалось рукой подать. Закрыв глаза, Генрих стал молиться про себя: за дядю, за тех, кто заперт в осажденном городе, за свою новую родину.
Одного из моряков отправили на мачту нести дозор, и теперь впередсмотрящий, опасно балансирующий на бизани, разразился криком. Слова были непонятны большинству стоявших на палубе, только соотечественники-генуэзцы могли разобрать лигурийский диалект. Но возбуждение дозорного было так явно, что рыцари гурьбой повалили на нос, где нес свою вахту Генрих. И тут все начали смеяться, обнимать друг друга и вопить, потому как красный с золотом штандарт над Яффой принадлежал Ричарду.
Моргану пришлось кричать, чтобы Генрих услышал его сквозь весь этот гомон.
— Должен признаться, я с сомнением относился ко всем этим повестям про чудеса. Но теперь, ей-богу, с сомнениями покончено!
Улыбка Генриха сверкнула ярче, чем все золото в Монпелье.
— Не обязательно верить в чудеса, Морган. Достаточно верить в моего дядю.
Едва галера причалила и была подтянута к берегу, Генриха обступили солдаты, жаждущие услышать весть, когда же подойдет остальная армия. Он отделался от них улыбкой и расплывчатым «скоро» и поинтересовался, где найти Ричарда. Никто толком не мог ничего сказать, но узнав, что Андре де Шовиньи в
