Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

А не следует ли нам, братья,
начать старыми словесами
печальную повесть о походе Игоря,
Игоря Святославича?
Нет, начнём мы эту песню
по обычаям сего времени,
А не по замышлению Бояна!

Ибо вещим Боян,
если кому хотел песню слагать,
то растекался мыслью по древу,
серым волком по земле,
сизым орлом под облаками.
Тогда напускал он десять соколов
на стаю лебедей:
Которую птицу первый сокол догонял,
та первой песню пела -
старому Ярославу,
храброму Мстиславу,
зарезавшему Редедю
перед полками касожскими,
красному Роману Святославичу…
Боян же, братья,
не десять соколов
на стаю лебедей напускал,
а свои вещие персты
на живые струны воскладал -
они же сами князьям славу рокотали.

Начнём же, братья, повесть сию
от старого Владимира до нынешнего Игоря,
который изощрив ум крепостью своею
и поострив сердце своё мужеством,
и исполнившись ратного духа,
повёл свои храбрые полки
на землю половецкую
за землю русскую.

О Боян, соловей старого времени!
Вот вы ты поход этот воспел,
соловей, скача по мысленному древу,
летая умом под облаками,
свивая славу вокруг нашего времени,
рыща по тропе Трояна -
через поля на горы!
То так начал вы ты песню Игорю,
внуку Ольгову:
«Не буря соколов занесла
через поля широкие -
стаи галок летят
к дону великому!»
Или так запел вы ты,
вещий Боян, внук Велесов:
«Кони ржут за Сулою -
звенит слава в Киеве!
Трубы трубят в Новгороде -
стоят стяги в Путивле!»

Игорь ждёт милого брата Всеволода.
и сказал буй-тур Всеволод:
«Один брат,
один свет светлый -
ты, Игорь!
Оба мы — Святославичи!
Седлай, брат мой, своих борзых коней,
д мои-то готовы, осёдланы,
у Курска стоят уже загодя…
А мои-то куряне — опытные воины:
под трубами спелёнуты,
под шеломами взлелеяны,
с конца копья вскормлены,
пути им ведомы,
овраги им знакомы,
луки у них натянуты,
колчаны отворены,
сабли изострены.
Сами скачут, как серые волки в поле,
ища севе мести, а князю — славы!»

Тогда вступил Игорь-князь
в золотое стремя
и поехал по чистому полю…
Солнце ему тьмою путь заступило,
Ночь, стонущи ему грозою,
птиц разбудила,
свист пронзительный раздался вблизи:
это див озвался на вершине дерева,
велит прислушаться земле незнаемой -
волге,
и поморью,
и Посулью,
и Сурожу,
и Корсуню,
и тебе, Тмутороканский идол!

И тогда Игорь взглянул
на светлое солнце
и увидел — от него тьмою
все его воины прикрыты.
И молвил Игорь ко дружине своей:
«Братья и дружина!
лучше уж убитому выть,
чем полонённому быть!
А воссядем, братья,
на своих борзых коней
да позрим на синий Дон!»
Охватило князя
такое сильное желание
изведать дона великого,
что и знамение ему заслонило.
«Хочется мне, — сказал,-
копье своё преломить
на краю поля Половецкого!
О вами, русичи, хочу
либо голову свою сложить,
либо шеломом испить из Дона!»

Игорь к дону воинов ведёт!

А уже несчастий его
подстерегают птицы на дубах,
волки грозно воют по оврагам,
орлы клёктом на кости зверей зовут,
лисицы брешут на червлёные щиты…

О Русская земля, уже ты за холмом!

Спозаранок в пятницу
потоптали они
поганые полки половецкие
и, рассыпавшись стрелами по полю,
помчали красных девок половецких,
а с ними -
и золото,
и паволоки,
и дорогие оксамиты.
Покрывалами же,
епанчами
и кожухами
стали мосты мостить
по болотам и топким местам,
и всяким узорочьем половецким.
Черлен стяг,
белая хоругвь,
черлена чёлка,
серебряное древко -
храброму Святославичу!

Дремлет в поле
Олегово храброе гнездо -
далеко залетело!
Не было оно на кривду рождено
ни соколу, ни кречету,
ни тебе, чёрный ворон,
поганый половчин!

Долго ночь меркнет.
Заря свет зажгла.
Мгла поля покрыла.
Щёкот соловьиный утих -
говор галок пробудился…
Русичи великие поля
червлёными щитами перегородили,
ища севе чести, а князю — славы!

А половцы непроторёнными дорогами
побежали к Дону великому -
скрипят возы в полуночи,
как лебеди напуганные…
Гзак бежит серым волком,
Кончак ему во след правит
к Дону великому.

На другой день очень рано
кровавые зори свет возвещают.
Чёрные тучи с моря идут -
хотят прикрыть четыре солнца,
а в них трепещут синие молнии…
Быть грому великому!
Идти дождю стрелами с дона великого!
Вот где копья поломать!
Вот где саблям постучать
о шеломы половецкие
на реке на Каяле,
у Дона великого!

О Русская земля, уже ты за холмом!

Вот ветры Стрибожьи внуки,
веют с моря стрелами
на храбрые полки Игоря…
Земля гудит!
Реки мутно текут!
Пыль поля покрывает!
Стяги глаголят -
половцы идут!
От Дона
и от моря,
и со всех сторон
Русские полки обступили…
Дети бесовы
криком поля перегородили,
а храбрые русичи
перегородили червлёными щитами!

Были века Трояновы,
минули годы Ярославовы,
были походы Олеговы,
Олега Святославича.
Тот Олег мечом крамолу ковал
и стрелы по земле рассевал.
Вступал в золотое стремя
в городе Тмуторокане,
а тот звон слышал
давний великий Ярослав,
а Владимир, сын Всеволода,
каждое утро проушины ворот
закладывал в Чернигове.
Бориса же Вячеславича
похвальба на суд привела
и на Канине-реке
зелёным покрывалом накрыла
за обиду Олегову,
храброго и молодого князя.
С подобной Каялы
Святополк повелел отца своего
привезти между вергерскими иноходцами
ко Святой Софии Киевской…

На седьмом веке Трояна
кинул Всеслав жребий
о девице ему милой.
Он исхитрился на конях
проскочить в город Киев
и стружием копья лишь коснуться
золотого стола киевского.
От киевлян сбежал лютым зверем
в полночь из Белгорода
и скрылся в синей мгле.
А утром боевыми секирами
расшиб славу Ярослава,
скакнул волком до Немиги
из Дудуток.

На Немиге стелют головы
как снопы,
молотят цепами булатными,
на току жизнь кладут,
веют душу от тела.
Немиги кровавые берега
не добром засеяны -
засеяны костьми русских сынов…

Всеслав-князь людям суд судил,
князьям города рядил,
а сам в ночи рыскал:
из Киева добегал до стен Тмутороканя,
великому Хорсу путь перебегал.
Ему в Полоцке
позвонять к заутрене рано
в Святой Софии в колокола,
а он в Киеве звон этот слышал.
Хоть и вещую имел душу
в храбром теле,
но часто от кед страдал.
Ему вещий Боян
давно ещё, разумный,
припевку придумал:
«Ни хитрому,
ни вещему,
ни ворону вещему
суда божьего не миновать!»
То выло в те рати и те походы,
а такой рати, как ныне,
и не слыхано!

От рассвета
до вечера,
от вечера до рассвета
летят стрелы калёные,
гремят сабли о шеломы,
трещат копья железные
во том поле незнаемом
среди земли половецкой…
Черна земля
под копытами
костьми
была засеяна,
а кровью полита…
Горем взошли они по русской земле!

Яр-тур Всеволод!
Стоишь ты впереди дружины,
прыщешь на врагов стрелами,
гремишь о шеломы
мечами харалужными!
Куда ты, тур, поскачешь,
своим золотым шеломом посвечивая,
там летят неверные головы
половецкие!
Посечены саблями калёными
шеломы аварские
тобою, яр-тур Всеволод!
Что ему раны, дорогие братья,
если забыл он и почести, и богатство,
и города Чернигова отчий золотой стол,
и своей милой жены, красной Глебовны,
свычаи да обычаи!

Что мне шумит,
что мне звенит
вдали -
рано пред зорями?
Игорь полки заворачивает,-
ибо жаль ему милого брата Всеволода.
Бились день,
бились другой,
а на третий день,
к полудню, пали стяги Игоревы…
Тут братья разлучились
на берегу выстрой Каялы,
тут кровавого вина н6достало,
тут пир окончили храбрые русичи -
сватов напоили
а сами полегли
за землю Русскую…
Никнет трава от жалости,
а дерево с грустью к земле приклонилось.

Темно стало на третий день:
два солнца померкли,
оба багряных столпа погасли
и с ними два молодых месяца -
Олег и Святослав -
тьмою заволоклись
и в море погрузились,
вызвав великую радость
среди хиновцев.

На реке на Каяле тьма свет закрыла:
по Русской земле поскакали половцы,
как выводок гепардов.
Уже пал позор на славу,
уже ударило насилье на свободу,
уже спрыгнул див на землю…
И готские красные девы
запели на берегу синего моря:
позванивая русским золотом,
воспевают время Бусово,
восхваляют месть за Шарукана.

А нам, дружина, не до радостей!
Ибо уже, братья, невесёлое время настало,
уже ковыль-трава погибших прикрыла…
Встала обида в войсках Даждьбожего внука,
вступила девою на землю Троянову,
всплеснула лебедиными крыльями
на синем море, у Дона, -
этим плеском прогнала добрые времена.

О, далеко залетел сокол,
птиц побивая, — к морю!
А Игорева храброго полка
не воскресить!

И воскликнули после его гибели
Карна и Жля -
и поскакали по русской земле,
смерть людям неся в пламенном роге.
Жёны русские зарыдали, приговаривая:
«Уже нам своих любимых
ни мыслью смыслить,
ни думой сдумать,
ни глазами увидеть,
а злата и серебра
и совсем не иметь!»

Вот в Римове кричат люди
под саблями половецкими,
а Владимир — под ранами…
Печаль и горе сыну Глебову!

И застонал, братья, Киев от тоски,
а Чернигов — от напастей.
Горе разлилось по Русской земле,
печаль великая течёт
по земле русской…

А князья сами на себя
крамолу ковали.
А поганые с победами набегали
на землю русскую,
брали дань — по белке от двора…
Ибо те два храбрых Святославича -
Игорь да Всеволод -
уже неприязнь разбудили раздором,
которую усыпил было отец их -
Святослав грозный великий Киевский -
силой:
прибил своими могучими полками
и харалужными мечами,
наступил на землю Половецкую,
притоптал холмы и овраги,
взмутил реки и озера,
иссушил потоки и болота,
а поганого Кобяка из лукоморья,
из железных великих полков половецких,
как вихрь, исторг!
И пал Кобяк в городе Киеве,
в гриднице Святослава…
Тут немцы и венецианцы,
греки и чехи поют славу Святославу,
укоряют князя Игоря,
потопившего богатство на дне Каялы,
реки половецкой,
русского золота туда насыпав.
Тут Игорь-князь пересел из седла золотого
в седло рабское…
Приуныли городские заборола,
и веселие исчезло.

А Святослав тревожный сон увидел
в Киеве на горах.
«Этой ночью с вечера одевали меня, -
говорит, -
чёрным покрывалом на кровати тисовой,
черпали мне синее вино,
с ядом смешанное,
сыпали мне пустыми колчанами
неверных иноземцев
крупный жемчуг на грудь
и нежили меня…
И потолок уже без кнеса
в моем тереме златоверхом…
Всю ночь с вечера
серые вороны граяли и у Плесеньска,
на Оболони,
где пуща Киевская,
и несли меня к синему морю…»

И молвили бояре князю:
«Уже, князь, печаль ум полонила:
это ведь два сокола слетели
с отчего стола золотого,
чтобы поискать града Тмутороканя
либо испить шеломом Дона.
уже соколам крыльца подрезали
саблями поганых,
а самих опутали
путами железными…
Уже, князь, Игорю померк свет солнца
и дерево не к добру листву обронило:
по Роси и по Суле
половцы города поделили…
А Игорева храброго полка
не воскресить!
Дон тебя, князь, кличет
и зовёт князей — на поведу!
Ольговичи же, храбрые князья,
уже отвоевались…»

Тогда великий Святослав
изронил золотое слово,
со слезами смешанное,
и сказал:
«О, мои сыновцы, Игорь и Всеволод!
рано начали вы Половецкую землю
мечами поражать,
а себе славы искать!
Но без чести вы одолели,
без чести кровь поганых пролили.
Ваши храбрые сердца
из твёрдого харалуга скованы,
а в отваге закалены!
Что же сотворили вы моей серебряной седине?
Но сказали вы:
«Возмужаем сами!
прошлую славу севе присвоим,
а будущую сами поделим!»
А разве диво это, братья, старому помолодеть?
Когда сокол линяет,
то высоко птиц побивает -
не даст гнездо своего в обиду!
Но вот где зло -
князья не пособляют мне!
Худые времена вернулись!..

И уже не вижу я поддержки
сильного
и богатого,
с многим войском
брата моего Ярослава
с черниговскими боярами
и воеводами
и с татранами,
и шельбирами,
и с топчаками,
и с ревучами,
и с ольберами…
Они же без щитов,
с одними засапожными ножами
кликом врагов побеждают,
звоня в прадедовскую славу…»

Великий князь Всеволод!
Неужели и мысленно
не прилететь тебе издали,
чтобы отчий золотой стол поблюсти?
Ты ведь можешь волгу вёслами расплескать,
а дон шеломами вылить!
Если бы ты был здесь,
то была бы невольница по ногате,
а раб — по резане.
Ты ведь можешь посуху
живыми шереширами стрелять -
удалыми сыновьями Глебовыми!..
Ты, буйным Рюрик, и Давид!
не ваши ли воины золочёными шеломами
по крови плавали?
Не ваши ли храбрые дружины
рыкают, как туры,
раненные саблями калёными
в поле незнаемом?
Вступите же, господа, в золотые стремена
за обиду сего времени,
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославича!

Галицкий Осмомысл Ярослав!
высоко сидишь ты
на своём златокованном столе!
Подпёр горы венгерские
своими железными полками,
заступил королю путь,
затворил Дунаю ворота,
мечешь камни через облака,
суды рядишь до Дуная.
угрозы твои по земле текут!
Отворяешь ты Киеву ворота,
стреляешь с отчего золотого стола
султанов за землями.
Стреляй же, господин, Кончака,
поганого раба,
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославича!

А ты, буйный Роман, и Мстислав!
Храбрая мысль влечёт ваш ум на подвиг!
Высоко взмываешь ты на подвиг в отваге,
будто сокол на ветрах взлетая,
стремясь птицу в смелости одолеть.
Есть у вас железные молодцы
под шеломами латинскими!
Под ними дрогнула земля
и многие страны -
Хинова
Литва,
Ятвиги,
Деремела
и Половцы
сулицы свои повергли,
а головы свои склонили
под те мечи харалужные…

Ингвар и Всеволод, и все три Мстиславича,
не худого гнезда соколы!
Не по праву победителей захватили вы себе волости!
Где же ваши золотые шеломы
и сулицы польские и щиты?
Загородите Полю Ворота
своими острыми стрелами!
За землю русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославича!

Все внуки Ярослава и Всеслава!
опустите стяги свои,
вложите свои мечи пощербленные!
Ибо растеряли уже вы славу
дедов своих,
ибо своими крамолами
вы начали наводить поганых
на землю русскую,
на достояние Всеслава.
Из-за ваших распрей
настало насилие от земли половецкой!
Приостановились походы
князей на поганых,
ибо сказал брат брату:
«Се моё, д то — моё тоже!»
и начали князья о малом
«се великое» молвить
и сами на себя крамолу ковать.
А поганые со всех сторон
приходили с победами
на землю Русскую…
Уже Сула не течёт
серебряными струями
к городу Переяславлю,
а Двина болотом течёт
тем грозным полочанам
под клики поганых.
Один только Изяслав,
сын васильков,
позвенел своими острыми мечами
о шеломы литовские,
погубил славу деда своего Всеслава,
а сам упал от литовских мечей
на кровавую траву
под червлёные щиты,
исходя юной кровью…
А враг изрёк:
«Дружину твою, князь,
крылья птиц приодели,
а звери кровь слизали».
И не было там ни брата Брячислава,
ни другого — Всеволода.
Остался один,
когда изронил
жемчужную душу
из храброго тела
чрез золотое ожерелье.
Приуныли голоса,
приутихло веселье,
трубы трубили городенские…

О, стонать Русской земле,
вспоминая давние времена
и первых князей!
Того старого Владимира
нельзя было пригвоздить
к горам киевским,
а теперь одни стяги стали Рюриковы,
а другие — Давидовы.
Но в разные стороны
их полотнища реют
и копья поют!..
На Дунае Ярославны голос слышится,
кукушкой безвестною рано кукует.
«Полечу, — говорит, — кукушкой по Дунаю,
омочу шёлковый рукав в Каяле-реке,
утру князю кровавые его раны
на могучем теле».

Ярославна рано плачет
в Путивле, на забороле, приговаривая:
«О ветер-ветрило!
Зачем, господин, веешь ты супротив?
Зачем мечешь хиновские стрелки
на своих лёгких крылышках
на воинов моего лада?
Мало ли тебе было под облаками веять,
лелея корабли на синем море?»

Ярославна рано плачет
в Путивле-городе на забороле, приговаривая:
«О Днепр Славутич!
Ты пробил каменные горы
сквозь землю половецкую.
Ты лелеял на севе Святославовы корабли
до стана Кобякова.
Прилелей же, господин, моего лада ко мне,
чтобы я не слала к нему слез на море рано!»

Ярославна рано плачет
в Путивле, на забороле, приговаривая:
«Светлое и трисветлое солнце!
Для всех ты тёплое и прекрасное!
Зачем, господин, простёрло ты
горячие свои лучи
на воинов моего лада,
в поле безводном жаждой
им луки согнуло,
горем им колчаны заткнуло?»

Взыграло море в полуночи -
идут смерчи тучами.
Игорю князю Бог путь указывает
из земли Половецкой
в землю Русскую,
к отчему золотому столу…

Погасли вечерние зори.
Игорь спит,
Игорь бдит,
Игорь мыслью поля меряет
от великого Дона до малого Донца…
в полночь свистнул Овлур
за рекой -
дал князю понять:
— Пора!
Кликнула — застонала земля,
зашумела трава,
вежи половецкие задвигались!
А Игорь-князь поскакал
горностаем к тростнику
и белым гоголем на воду,
вскочил на борзого коня
и соскочил с него серым волком,
и побежал к излучине Донца,
к полетел соколом под облаками,
побивая гусей и лебедей
к завтраку,
и обеду,
и ужину.
Когда Игорь соколом полетел,
тогда Овлур волком побежал,
стряхивая собою студёную росу,
ибо надорвали они своих борзых коней.

Донец говорит:
«О князь Игорь!
немало тебе славы,
а Кончаку — досады,
а Русской земле — радостей!»
Игорь говорит:
«О донец!
много и тебе славы, -
ибо лелеял ты князя на волнах,
стлал ему зелёную траву
на своих серебряных берегах,
одевал его тёплыми туманами
под сенью зелёного дерева,
стерёг его гоголем на воде,
чайками на быстрине,
чернядями на ветрах».

Не такова, говорят, река Стугна!
Худую струю имея,
поглотила чужие ручьи и потоки
и расширившись в устье,
затянула она под воду,
на дно, под тёмный берег,
юного князя Ростислава.
Плачет мать Ростислава
по юноше-князе Ростиславе.
Завяли цветы от скорби
и дерево с тоской к земле приклонилось.

То не сороки застрекотали -
по следу Игоря едут Гзак с Кончаком.
Тогда вороны не граяли,
галки приумолкли,
сороки не стрекотали -
полозы ползали только.
Дятлы стуком путь к реке указывают,
соловьи весёлыми песнями
рассвет возвещают…

Говорит Гзак Кончаку:
«Если сокол к гнезду летит,
то соколёнка расстреляем
своими золочёными стрелами!»
Говорит Кончак Гзе:
«Если сокол к гнезду летит,
то мы опутаем соколёнка
красною девицей!»
И сказал Гзак Кончаку:
«Если опутаем его красной девицей,
то не будет у нас ни соколёнка,
ни красной девицы,
и станут нас птицы бить
в поле Половецком!»

Сказал Боян,
Святославов песнотворец времени старого -
от Ярослава до Олега-князя:
«Тяжко голове без плеч,
беда телу без головы!»
Русской земле — без Игоря!

Солнце светится на небесах,
Игорь-князь — в Русской земле!
Девицы поют на Дунае -
вьются голоса через море до Киева.
Игорь едет по Боричеву
ко святой Богородице Пирогощей.
Страны рады, города веселы!

Отпевши песнь старым князьям,
теперь молодым петь:
«Слава Игорю Святославичу,
буй-туру Всеволоду,
Владимиру Игоревичу!
Здравы будьте, князья и дружина,
выступающие за христиан
против полков поганских!
Князьям слава и дружине!»
Аминь.