Проезжая в коляске мимо Мраморного дворца подумал: «Вот ведь у Кости апартаменты какие… Поважнее моих, — узрел часового у ворот лейб–гвардии Павловского полка. — А пойду–ка хозяйство Троцкого проведаю, — потрогал печень. — Почти не болит», — радостно гаркнул часовому:
— Спишь, братец?
— Никак нет, ваше высокоблагородие. За вами наблюдаю.
— А ну–ка дай ружьё погляжу, заряжено или нет, — применил старый унтерский приём великий князь.
— На посту не имею права отдать винтовку, вашвысокродь, — строго нахмурился часовой.
— Тогда звони и вызывай дежурного.
На долгие звонки дверь открыл зевающий вестовой.
Великого князя, по–видимому, он знал в лицо, так как глаза его стали величиной с супницу в офицерском Собрании.
— Не извольте беспокоиться, выше высочество, сейчас всенепременно дежурного предоставлю, — хотел он смыться, но великий князь успел уцепить за шиворот, чувствуя, что ждёт его неминуемая радость и полное излечение печени.
«А может, даже, пройдёт и прострел в спине», — шёл за вестовым, размышляющим, как бы ему хошь на минутку ускользнуть от начальства и предупредить помощника дежурного.
Улизнуть не удалось.
Подойдя к дежурному помещению, дядя царя стал настойчиво колотить в запертую дверь.
Думая, что припёрся надоеда–вестовой, плохо соображающий спросонок Рубанов, зевая и стуча ладонью по губам, так, что у него получалось «о–о–о», постепенно перешедшее в «а–а–а», когда в шароварах и мятой белой рубахе, без наличия на теле даже признаков шашки и револьвера, предстал пред грозные очи великого князя.
От радости, кроме печени и прострела, у того сами собой вылечились ещё несколько болезней.
— Фамилия и чин? — стараясь грозно выглядеть, вопросил он.
— Подпоручик Рубанов, — лихо щёлкнул босыми пятками Аким.
— Это какой же Рубанов? — пуще прежнего обрадовался Владимир Александрович. — Уж не сынок ли командира второй гвардейской кавалерийской дивизии Максима Акимовича? — с внутренней надеждой поинтересовался он, и излечился от всех болезней, услышав утвердительное «так точно».
«Как я теперь при царе–батюшке поострю над генералом», — ликовала великокняжеская душа.
— Десять суток ареста в Комендантской гауптвахте, — погладил затаившуюся где–то в недрах юного организма печень: «Совсем не болит», — поставил медицинский диагноз. — И трое суток дежурному по полку, — повернувшись, пошёл на выход в весьма удовлетворённом настроении.
Согласно «Инструкции» для генерал–адьютантов от 1834 года, их дежурство шло по суточному графику и продолжалось 24 часа.
Главной задачей было присутствие при ежедневном разводе дворцового караула, и при хорошем настроении государя — приглашение на завтрак или обед.
Государь по военной привычке поднимался рано, и в 9 часов пил чай в своём кабинете.
К 8‑ми утра, хотя официальное время дежурства не наступило, Максим Акимович Рубанов прибыл в Царского Село. Сегодня был день его генерал–адьютантского дежурства.
На станции, не дожидаясь придворной кареты, взял извозчика и в 8 часов 30 минут вошёл в подъезд № 4 Александровского дворца. Поздоровался с заканчивающим службу генерал–адьютантом, и удобно расположившись в креслах, государственные мужи обсудили последние дежурства и окружающих государя сановников. Все оказались не то что аспидами, но многие подошли близко к этому понятию.
— Никаких парадов, легко сутки прошли, — поднявшись из кресла и потягиваясь, произнёс генерал. — У вас так же будет.
В дверь комнаты постучал скороход и доложил, что дежурного генерал–адьютанта государь приглашает на чай.
Оставшись один, Рубанов полистал журнал дежурных генерал–адьютантов и, зевнув, направился в помещение флигель–адьютантов. Комната была пуста.
«Видимо, тоже на завтрак пригласили, — ещё раз зевнул Рубанов, подумав, — мой–то флигилишка не ранее 11 прибудет. Куда ему торопиться».
Не поленился и сходил заглянуть в камер–фурьерский журнал, с записями о повседневной жизни царского двора.
«На 10 утра и в 11 часов император назначил встречи министрам. Сегодня, слава Богу, спокойно должно быть, — порадовался Максим Акимович. — Ни тебе парадов, ни депутаций от купечества и дворян».
У каждого министра, как знал по опыту службы Рубанов, есть «свой день».
«Индивидуальные приёмы спокойнее. А то ведь недавно в журнале прочёл, что коллективный приём был. 65 моряков батюшка–царь принять изволил», — медленно шёл по коридору, отделявшему палисандровую гостиную, сиреневый кабинет, спальную, камерюнгферскую от приёмной, рабочего кабинета и камердинерской.
От безделья рассматривал висящие по стенам картины. Долго стоял перед портретом Фёдора Никитича Романова, от которого вёл род Николай Второй. Затем прошёл в пустую пока приёмную, интерьер которой Максиму Акимовичу категорически не нравился.
Иронически оглядел дубовую панель стен, заканчивающуюся широкой полкой, заставленной вазами, деревянными блюдами и бокалами.
«Зелёная французская ткань над панелями абсолютно безвкусна, а царю и царице нравится… На вкус и цвет, как говорится… Вот картины здесь хорошие, — полюбовался полотнами Серова и Репина, остановившись перед портретом Александры Фёдоровны, работы Мюллер—Нордена, — нет, в жизни она лучше, — подошёл к расположенной у окна медной стойке со знамёнами «собственных его величества воинских частей». — Самое приятное здесь — камин, облицованный итальянским мрамором. Вот бы перед ним с царём и Сипягиным коньячку попить, — потрогал прибор для закуривания, сделанный в виде трёх ружей в пирамиде, скреплённых солдатским котелком. — Себе надо такой заказать», — услышал шаги и раскланялся с вошедшим министром Императорского Двора.
Немного посидели за большим столом посреди комнаты и обсудили погоду. Затем Рубанов, сославшись на дела, откланялся.
К завтраку, который накрывался в час дня, неожиданно прибыли великий князь Владимир Александрович и, напоминающий умудрённого жизнью Кощея Бессмертного в очках, Победоносцев.
«Лучше бы в Москву поехал», — вздохнул Рубанов.
Николай, кроме прибывших гостей, пригласил к завтраку фрейлину императрицы, флигель–адьютанта и Рубанова.
Царица плохо себя чувствовала и, попив чаю, сразу ушла. За ней тут же поднялась и фрейлина.
Позавтракав, Николай пригласил в кабинет своего дядю, Победоносцева и Рубанова. Флигель–адьютанта это не коснулось — молод ещё полковник.
В кабинете Николай усадил гостей за уставленный фотографиями стол и велел лакею принести ещё папирос.
Закурив, солидно помолчали.
«Чего–то сегодня у императора беспорядок на столе», — отметил Максим Акимович, разглядывая пепельницы, трубки, домино, перочистки, блокноты, синие и красные карандаши, которыми Николай наносил резолюции, сувенирные коробки с длинными спичками для камина и миниатюрную печать в виде шапки Мономаха.
Как водится, обсудили погоду.
И тут подозрительно довольный печенью и жизнью главнокомандующий Петербургским округом и гвардией Владимир Александрович радостно произнёс:
— А мне сегодня удалось гвардейский полчок поймать…
Любивший такие темы Николай распорядился принести вина, чтоб было интереснее слушать.
— И что за полчок? — пригубив из бокала, поинтересовался он.
Рубанов тоже, как выражался его товарищ, генерал–адъютант хан Нахичеванский, повесил уши на гвоздь внимания.
— Лейб–гвардии Павловский, — ответил великий князь.
«И чего он на меня глядит? — несколько напрягся Рубанов. — Я к кавалерии отношусь…».
— Один молодой подпоручик позволил себе нарушить Гарнизонный устав, разоружиться и спать во время дежурства.
— О–о–о! — воодушевился император, с удивлением покосившись на Победоносцева, весьма активно отдающего «дань уважения» вину. — В бытность мою в гусарском полку, и не то ещё случалось, — рассказал занимательную историю. — А как фамилия подпоручика?
— Рубанов, ваше величество, — саркастически произнёс царский дядя.
«Так я и думал», — покраснел Максим Акимович.
— Меня тоже в начале службы поймали, — дабы что–то сказать, произнёс он. — И ничего, до генерал–адьютанта дослужился, — скосил глаза на царские вензеля на погонах и аксельбанты на груди.
— Господа-а! А что у нас в полку произошло, — чему–то обрадовался государь, преподнеся ещё одну офицерскую байку.
— Ваше величество, хотите анекдот? — немного заплетающимся языком произнёс главнокомандующий над попами и монахами.
— Нет, нет, Константин Петрович, как–нибудь в другой раз, попытался остановить его великий князь.
Но обер–прокурор Святейшего Синода командующему Петербургским округом не подчинялся, и всё порывался рассказать что–то весёлое.
В обществе давно знали, что чувство юмора у обер–прокурора весьма своеобразное.
— Десять суток гауптвахты подпоручику преподнёс, — заговаривал зубы Победоносцеву великий князь. На Рубанова он уже внимания не обращал.
