В последние дни старик слегка прихворнул, но не переставал каждый вечер, к приходу катера, отправляться на пристань. Грузный, плотный в кости, он поднимался с дивана, положив на столик очки и книгу о военных моряках, которую читал уже не раз за последние месяцы, натягивал поверх тельняшки отслуживший все сроки китель, оправлял пышную, с густой проседью бороду.
— Опять на пристань? — как бы невзначай спрашивала Марья Семеновна, хотя знала, что идти ему больше некуда и незачем. — Да ведь сам прибежит Василий, коли приедет этим пароходом. Чай, к дому дорогу знает: народился, вырос тут. — Поднимала озабоченный, печальный взгляд на мужа, спицы замирали в руках у нее. — Лежал бы уж…
— На пирс пройдусь, — хмурясь, отвечал старик. Он не выносил, когда жена пирс называла пристанью, а катер — пароходом, который не придет, а приедет. — Может, и явится сегодня Василий. Встречу.
— Ну, не сердись, сходи потихоньку, — спохватывалась Марья Семеновна, жалея, что опять обронила неугодные ему слова названия. Поправлялась: — Сходи на свой пирс, может, и вправду придет с этим катером.
Старики Анисимовы ждали в гости сына Василия, капитана третьего ранга, командира эскадренного миноносца «Ретивый»: недавно получили от него весточку, что скоро, возможно, ненадолго заглянет. Теперь ожидание сына стало для них главной заботой…
Старик шел вдоль протоки, увязая по щиколотки в песке, к сиротливо прижавшейся к пологому берегу пристани — сшитому из широких досок и шатких поручней настилу. Здесь швартовался на несколько минут небольшой катерок, заглядывавший сюда, в село Привольное, один раз в сутки. Старик и сам сознавал, ну, какой это, на самом деле, пирс? Однако пристанью называть его оказывался даже про себя. «Пускай, — считал, — остается все так, как было прежде, во времена флотской военной службы». Обычно, встречая и провожая катер, он ревниво следил, как подавались и отдавались швартовые, бывал хмур, если выходило что не так, и светлел лицом при добром исполнении маневра…
Протока была неширока — метров до ста. До полкабельтова, считал старик. Ветер с верховьев реки гнал по ней желтовато мутную воду в лиман и еще дальше, к морю, и течение от этого, и без того быстрое, вроде бы еще больше убыстрялось. Закатное осеннее солнце нежаркой латунью обрызгивало рябоватую поверхность, она принимала под его лучами почти лимонный оттенок, а зеленый кустарник на противоположном берегу становился как бы еще гуще и темнее.
Лет пятнадцать назад, когда ниже по течению углубили перекат, мешавший судоходству, и пустили по ней самоходные баржи, он вечерами выходил на шлюпке зажигать бакены, обозначавшие фарватер. Но вот уж года четыре, как перестали ходить тут и эти баржи, — протока вовсе обмелела, будто кто-то жадно отпивал из нее воду, и теперь пропускала через себя к лиману лишь катера местных линий да колхозные рыболовецкие сейнеры.
Старик знал эту протоку с самой зыбки. Тут, на Гнилой косе, родился он и вырос. Он даже застал те времена, когда их село называлось Гнилуши, а не Привольное, как теперь. А шло такое название от того, что все здесь прогнивало насквозь: до самой революции на косе шли соляные разработки. Те времена он не помнил, но осталось в памяти, как еще до призыва на военную флотскую службу, в тридцать шестом году, плавал он юнгой, а затем матросом на трехмачтовом паруснике с экзотическим названием «Любимец моря». Трудные то были времена, но в то же время веселые, потому как молодость кипела задором, силой, неумолимой тягой к морским просторам, к дальним плаваниям.
И еще одним выделялись Гнилуши среди других сел и деревень, разбросанных по берегам могучей реки: здесь жили и трудились потомственные моряки, отсюда призывали служить только на флот. И было бы величайшей обидой для всех сельчан, если бы кого-то направили в сухопутные части. Так повелось издавна.
Старик приходил и садился возле пристани, поглядывал вверх по течению, откуда должен скоро показаться катер. Придет ли на нем Василий? Вот уж неделя минула, как получили они от Василия письмо, и каждый вечер приходил сюда старик ждать. Катер появлялся вовремя, но сына все не было. Старик не обижался на него, понимал: служба.
Легкий ветерок слегка дымил песчаной пылью, сдувал ее в протоку, мутил. Старик задумчиво глядел на густо замутненную у берега воду: жаль, очень ему было жаль, что год от году мелеет родная с самого детства протока, и выходило так, будто с ее обмелением все больше укорачивается и его собственная жизнь — словно они рядом идут… Нет, он не жалел о прожитом, все, считал, было в нем к месту и по делу, и все же такие вот думы являлись ему именно тогда, когда в неторопливом размышлении глядел на спешившую к лиману и дальше к морю желтовато мутную рябую воду. Старик знал: если бы вдруг невзначай углубили протоку — нынешней технике такое вполне по плечу, — сделали бы ее опять судоходной, как прежде, жизни ему от этого не прибавилось бы, но все-таки ему хотелось, чтобы ее углубили и чтобы пошли по ней опять различные суда и баржи. А еще лучше — боевые корабли, на которые он мог бы любоваться долгими часами вот с этого самого берега.
Совсем недавно, уже после того, как получили от Василия весточку о скором приезде, приснился ему дивный сон. Будто протоку и в самом деле углубили, а заместо шаткой дощатой пристаньки соорудили настоящий пирс с могучими чугунными палами, к которому могут швартоваться настоящие боевые корабли. И вот к этому самому пирсу подходит суровый красавец — эскадренный миноносец, а на ходовом мостике — командир, капитан третьего ранга Василий, сын. Красиво швартуется корабль, сбрасывают на пирс сходню, сбегает по ней командир, отдает честь и докладывает: «Товарищ старшина первой статьи Алексей Иванович Анисимов, эсминец «Ретивый» прибыл для оказания помощи вашему «морскому охотнику». Корабль к бою готов! Командир капитан третьего ранга Василий Анисимов. Здорово, батя, вот и я!»
Приснится же, право, такое! Нет, ничего не сказал жене старик о своем сне — зачем сердце лишний раз ей бередить? — а сам не на шутку взволновался. И помнил этот сон до удивительной ясности, будто все наяву произошло.
Вот и теперь, дожидаясь катера, поглядывал вверх по течению, а мысль, хоть, понятно, и несуразная, так и накатывала: «Вдруг чудо случится?!» Старик подсмеивался над своим чудачеством, даже поругивал себя, а вот, поди ж ты, привязалось…
Когда же сам то он стоял последний раз на палубе боевого корабля? Выходило, давно, и опять-таки те далекие события были связаны с этой протокой.
* * *
Тогда, в сентябре сорок первого, их «морской охотник» после высадки десанта пересекал на полном ходу лиман, чтобы успеть соединиться с другими малыми плавсредствами, готовившимися для переброски войск на Терновскую косу.
Утробно ревели двигатели, за кормой на штилевой поверхности вырастал клокочущий горбатый бурун, чисто светило солнце, и ясна была смирная даль по всем румбам — ничто не сулило беды.
Старшина первой статьи Алексей Анисимов стоял на руле, невольно поглядывал влево — там, за чуть округленной линией горизонта, впадала в лиман протока, выше по которой, на Гнилой косе, стояло его родное село Гнилуши.
— Почти рядом с домом проходишь, старшина?! — крикнул командир, норовя перекрыть грохот двигателей. — Чуть право руля!
— Рядом, товарищ лейтенант! — откликнулся Алексей. — Миль двадцать. Рядом, да не забежишь!
— Сигнальщик! Обзор триста шестьдесят! Внимательней!
До Терновской косы оставалось ходу на два с небольшим часа. Небо сливалось с морем покойной голубизной, но, несмотря на такую тишь, комендоры и пулеметчики находились на боевых постах — «охотник» шел в готовности номер один. И вдруг отчаянный голос сигнальщика:
— Воздух! Слева сто двадцать, угол цели сорок градусов, четыре самолета!
— Боевая тревога! — Командир нажал на ревуны, и из люка носового кубрика выметнулись краснофлотцы, кинулись по своим местам.
Самолеты один за другим пикировали на «охотника», по бортам всплескивались кипящими фонтанами взрывы бомб, рев двигателей катера смешивался с ревом «юнкерсов», и в этом грохоте и гуле совсем слабо слышались голоса орудия и двух спаренных пулеметов. В таком еще несколько минут назад совсем мирном покое эта внезапно вспыхнувшая схватка казалась нелепой, нереальной. Но «юнкерсы» шли уже вторым заходом и, валясь на крыло, с воем бросались вниз.
— Идти зигзагом! — крикнул командир Алексею, передергивая рукоятки машинного телеграфа, меняя ход.
— Есть идти зигзагом! — отрепетовал Алексей команду, круто перекладывая руль. И тут же закричал: — Попали!
Ведущий «юнкерс», получив встречную орудийную очередь, задымил и стал падать в море. Но другие не прекратили атаку, неслись на катер, и было видно, как черными каплями отрываются у них от брюха бомбы.
