Владимир Беляев - Залив в тумане

Повесть «Залив в тумане» написана мною после того, как я своими глазами на Мурманском участке Карельского фронта посмотрел благородную работу врачей и сестер, возвращающих в строй раненых и больных защитников Советского севера.

В трудных условиях заполярной природы, под несмолкающий вой пурги, нередко под бомбами врага они оказывают помощь пострадавшим советским воинам так же умело, как делали это еще в мирное время в светлых, прекрасно оборудованных госпиталях Москвы и Ленинграда. И они добиваются отличных результатов, ибо возвращают в строй восемьдесят три процента раненых и больных, попадающих в их руки.

Такого успеха не знала еще ни одна армия мира. Мне казалось полезным, лишь в отдельных случаях в интересах сюжета прибегая к литературному вымыслу, описать виденное мною как можно ближе к действительности. Вот почему в повести зачастую даются подлинные факты и реально существующие люди, действующие на правом фланге фронта Отечественной войны.

Выглядывая из вагона, Симаченко насвистывал песню:

Слова ее, уже давно забытые многими, напомнили детство. С этой песней уходили через его городок на войну отряды красноармейцев в будёновках. Их вели безусые командиры с «разговорами» на груди. Как завидовал тогда им выглядывавший из подворотни маленький шкет Никита. А вот сейчас наступило и его время. Теперь он сам, в форме лейтенанта, уезжал на большую войну. Уезжал из Ленинграда, с которым тяжело ему было расставаться.

...Под узеньким мостиком, переброшенным через рельсы, уже посапывал в конце перрона паровоз. По перрону бежали военные с вещевыми мешками, с чемоданчиками. Соседние платформы, у которых стояли другие поезда, были заполнены женщинами и детьми. Оттуда доносился ребячий плач. Те составы уходили за Москву, в тыл. Поезд Симаченко отправлялся далеко на север, к фронту. К вагону, из которого выглядывал лейтенант, задыхаясь подбежал пожилой человек в кожаном пальто с блестящей никелированной пряжкой.

— Разрешите, — попросил он, подымаясь на ступеньку.

— Сюда нельзя, — строго отрезал Симаченко. — Тут военные.

— Но у меня же литер. Разрешите.

Симаченко неохотно посторонился.

Когда поезд двинулся, он вернулся в купе и увидел, что пассажир в кожаном пальто уселся напротив его места в проходе.

В окрестностях Ленинграда горели леса. Встречный ветер заносил в открытые окна запах дыма. Промелькнули знакомые остановки: Ленинград-Навалочная, пост Фарфоровский, Сортировочная. В свежей зелени Преображенского кладбища подымался высокий серый памятник, поставленный жертвам 9 января.

За станцией Обухово высоко в предвечернем желтоватом небе появился немецкий разведчик. Его обстреливали соседние батареи, но стук колес быстро идущего поезда заглушал звуки выстрелов. Видно лишь было, как вспыхивают около незримого самолёта белые кружочки разрывов.

Все ждали, что немец обязательно запылает там, вверху, и, перечертив небо дымной полосой, рухнет на землю. Как и многим в первые дни войны, Симаченко тоже казалось, что вражеские самолеты должны падать после первых же выстрелов зенитной артиллерии.

Но этого не произошло. В поезде начали проверять документы. Двух пограничников сопровождал усатый железнодорожник со свернутым флажком в руке. Приготовив документы, Симаченко посмотрел на соседа.

«Сейчас посмотрят, что ты за гусь!» — подумал Симаченко, наблюдая, как проверяющие медленно приближаются к штатскому.

Вытащив бумажник, пассажир показал два удостоверения, пограничник прочел их внимательно и спросил:

— А почему вы в гражданском?

— Не успели обмундировать. Сказали — на месте.

Пограничники прошли дальше, но идущий следом за ними усатый железнодорожник задержался и, кланяясь сидящему у окна пассажиру, сказал:

— Здравствуйте, доктор Карницкий. Тоже в наши края?

— Здравствуйте, — несколько озадаченно протянул пассажир, которого назвали доктором. — А откуда, собственно говоря, вы меня знаете?

— Ну как же, вы ведь на Сестрорецком курорте работали, открывали его, можно сказать. А я с первой партией больных поступил к вам.

Открылась дверь, и из тамбура показалась проводница.

— Товарищ начальник, вас в мягкий вызывают, — крикнула она.

— Мы еще побеседуем с вами, доктор, — засуетился железнодорожник, — я не прощаюсь! — И побежал в соседний вагон.

Лейтенант Симаченко отличался от многих других людей тем, что никогда ничем не болел. Даже головная боль — и та ему не была знакома. Если в книжках Симаченко доводилось прочитывать о людских страданиях, он морщился и мучительно представлял себе, как же все-таки это бывает на самом деле. Когда ему выпадало выезжать в дом отдыха, он не слушался там советов докторов, не признавал, что такое мертвый час, крайне удивляясь, как это люди могут спать, когда на небе солнце и птицы поют не умолкая? Плечистый здоровяк с широким лбом и гривой жестких рыжеватых волос, не пользуясь услугами медицины, он тем не менее уважал докторов.

Слова, сказанные железнодорожником, что его сосед открывал Сестрорецкий курорт, вызвали у Симаченко уважение к незнакомому доктору. Симаченко не раз по выходным дням уезжал с друзьями в Сестрорецк и хорошо знал, где был расположен Сестрорецкий курорт.

Симаченко стало неловко от того, что не хотел было пустить доктора в их вагон.

— Простите, доктор, а вы кто будете — хирург или по внутренним? — завязывая разговор, спросил Симаченко.

— Я физиотерапевт.

— Понимаю, — глубокомысленно сказал Симаченко, обманывая и себя и доктора.

Конечно, ровно никакого представления, чем собственно занимаются физиотерапевты, в ту минуту он не имел, а солгал, чтобы казаться умным и солидным. Но чувствуя неловкость от того, что обманул пожилого доктора, Симаченко на этом прекратил разговор.

Темнело.

Проводница вышла из своего отделения и принялась задергивать шторы на окнах. Вскоре вспыхнула под потолком электрическая лампочка. При её свете Симаченко открыл рюкзак и стал ужинать.

У причала в Мурманске, ожидая переезда на другую сторону залива, стояли новобранцы. На их плечах топорщились неумело скатанные шинели. Новые гимнастерки еще были в складках. На винтовках блестела жирная смазка, а вокруг слышался запах новых сапог, нафталина, лежалой одежды.

Еще издали Симаченко заметил угрюмые, подавленные лица бойцов. Ни одной улыбки, ни одного смешка. Поравнявшись, Симаченко увидел, что к причалу медленно подходит санитарный бот. Он тащил за собой на буксире огромную баржу. На палубе бота и баржи лежали раненые. Их лица, обращенные к небу, и белые окровавленные перевязи ясно выделялись на зелёных носилках. С бота шлепнулся на причал мокрый канат, и парень в брезентовой робе поспешно закрепил его на деревянной тумбе. Все услышали стоны раненых. Они неслись отовсюду, вперемешку с руганью, со скрипом зубов — страшные спутники людских страданий.

И многие из стоявших на причале бойцов, будучи не в силах оторвать своего взгляда от этого первого горького видения войны, здоровые, крепкие люди с винтовками в руках, поневоле растерялись. Слишком недавно ещё началась война, и к ней не успели привыкнуть. И почти всякий думал: «Кто знает, а может, и мне уготована такая доля?»

Симаченко чувствовал, что это состояние молчаливой растерянности передается и ему. А тем временем на палубу бота, а затем и баржи спустили трапы и по ним побежали вниз молоденькие сестры и санитарки. Среди собравшихся здесь военных Симаченко был старшим командиром. И сообразив это, он крикнул звонким, дрожащим голосом:

— А вы чего стоите? Разве это чужие для вас лежат? А ну, помогать!

Его окрик вырвал многих из тягостного оцепенения. И оставляя своим товарищам на причале скатки и оружие, бойцы бросились вниз, помогать носить первых раненых защитников Мурманска. Симаченко стал в пару с высокой, стройной сестричкой в коричневом берете, из-под которого выбивались волнистые каштановые волосы.

— Вы идите вперед, — крикнул он ей, — и показывайте, куда. — Он видел желтое лицо раненого. Губы его, узкие, пересохшие, были сжаты, обе ноги до колен обмотаны бинтами и окружены проволочными шинами.

Тяжело переступая ногами, сестра в берете вела вперед по крутому трапу. Следуя осторожно за ней, Симаченко видел, как шевелятся под гимнастеркой её лопатки, как покраснели от натуги её мягкие обнаженные до локтей руки. Он понимал, что девушке тяжела эта работа, и старался, принимая на себя тяжесть носилок, облегчить её труд. Обычные грузовые полуторки, свежевыкрашенные санитарные автобусы и кареты Скорой помощи принимали раненых вместе с носилками.