Юрий Щеглов - Святые горы

Художник Л. Гритчин

РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ БИБЛИОТЕКИ

«ДРУЖБЫ НАРОДОВ»

Председатель редакционного совета Сергей Баруздин

Первый заместитель председателя Леонид Теракопян

Заместитель председателя Александр Руденко-Десняк

Ответственный секретарь Елена Мовчан

Члены совета:

Акрам Айлисли, Ануар Алимжанов, Лев Аннинский, Альгимантас Бучис, Василь Быков, Юрий Ефремов, Игорь Захорошко, Наталья Иванова, Анатолий Иващенко, Наталья Игрунова, Юрий Калещук, Николай Карцов, Алим Кешоков, Юрий Киршин, Григорий Корабельников, Георгий Ломидзе, Рафаэль Мустафин, Леонид Новиченко, Александр Овчаренко, Борис Панкин, Вардгес Петросян, Тимур Пулатов, Юрий Суровцев, Бронислав Холопов, Константин Щербаков.

В предместьях они появились почти неслышно, — как в глубоком сне, — и неизвестно, с какой стороны, откуда. То ли по шоссе прикатили на мотоциклах, то ли снизу, оттуда, где начинаются яры, — до сих пор спорят.

Жители знали, что они придут. Последние сутки улицы лежали молчаливыми, опустелыми — бетонированные каналы, из которых ушла вода. Остаток обреченных на окружение частей прокатился по ним — по каналам — врассыпную, вслепую — позапрошлой ночью и тоже, как во сне, почти неслышно.

Давно известно — в темноте солдатам отступать легче. Никто не глазеет с укором: ни дети, ни женщины, ни старики. Враг же, по понятным причинам, стремится занимать города на рассвете. Так было во все войны, всегда. Так случилось и на этот раз.

Еще не взошло солнце, как за рекой ахнул взрыв и воцарилась четкая тишина. Затем раздался ровный гул танковых моторов. В предместьях его поглотила роскошная, не успевшая стать по осени жестяной зелень. А в самом городе окна домов были занавешены одеялами, зашторены крепко. Разве просочиться звуку?

Первым по одной из главных улиц сумасшедше, со снятым глушителем, пронесся мотоцикл. Его злобное фырканье оповестило о смене власти.

Солдат въехал, качнувшись и подскочив в седле, на тротуар. Накренив пустую коляску, выключил мотор. Он стряхнул черные краги, шевельнул скрюченными пальцами и, вытянув прямо зубами из нагрудного кармана огрызок сигары, задымил, щурясь на мощную темно-красную колоннаду старинного университета. Сдвинув заляпанную глиной каску и отерев рукавом мундира пот, он небрежно — опалой перчаткой — посигналил остальным мотоциклистам, медленно подплывающим к скрещению улицы и тополиного бульвара. Огромное полотнище флага над ведущим — из матово-блестящей материи с серебряными кистями и еще какими-то причиндалами — натягивал холодный рассветный ветер.

Фырканье мотоциклов не потревожило Юлишку.

Неделю она ночевала на тахте в кабинете Александра Игнатьевича. За толстыми стеклами сдвоенных рам из мореного дуба, которые выходили в густой парк напротив университета, ей было спокойнее. Здесь больше воздуха и осеннего — не жаркого — солнца, а по утрам меньше навязчивого перещелка птиц, чем в ее комнатке, тоже, впрочем, вполне приличной, с окном во двор над самой кроной каштана.

В семье Александра Игнатьевича придерживались давней русской — освященной Пушкиным — традиции: няня — член семьи. Не почти член семьи, а полноправный, да еще один из самых уважаемых. Юлишка сказала, Юлишка считает, Юлишка не разрешает, наконец: спросите у Юлишки…

Рядом с тахтой помещался телефонный аппарат: черный ящичек с никелированными дужками. Сусанна Георгиевна обязала ее прислушиваться к звонкам и отвечать бодро: уехали на месяц! Но отвечать только близким знакомым. Хорошо, что теперь Юлишке не требуется бежать к телефону спросонья.

Когда она разомкнула веки от несильного внутреннего толчка, то по привычке взглянула в небо. Что за погода на улице? Ей не понравились тучи — серые, низко летящие, как паруса рыбачьих баркасов на крутом повороте. Она любила васильковое бездонье неба, неподвижные, туго закрученные — накрахмаленные — облака и золотистое — расплавленное — марево там, в вышине, вблизи солнца.

Юлишка перекатилась на живот, решила — туда не смотреть! — и уперлась ладонями в подушку, отрывая себя от простыни. Она привыкла так делать: иначе не поднимешься быстро, а снова задремлешь, очнешься — разбитой.

Сдвоенные рамы все-таки не сдержали лавины приближающихся звуков. Вскочив, Юлишка взглянула через стекло и увидела серый асфальт, чистый, без ржавых комков опавшей листвы. На широкую площадку у дома вкатывались один за другим мотоциклы с колясками и без. Из колясок выпрыгивали солдаты в длиннополых шинелях.

«Ах, какие неосторожные, — первое, о чем подумала Юлишка, — еще запутаются в полах, упадут и ударятся».

Площадка показалась ей вмиг забитой до отказа, хотя мотоциклов остановилось не более десятка. Юлишка внимательно рассмотрела новенькие, без вмятины, стеганые сиденья, бледно-желтые, похожие на плоские фасолины разводы на круто выгнутых — как голубиная грудь — передних колясочных стенках и догадалась — маскируются! Однако здесь, возле парадного, двери которого были окованы сияющей торжественно медью, те, кто маскировались, выглядели нелепо, даже глупо, со своей фасолью.

Юлишка стыдливо прикрыла грудь локтем, кто-нибудь мог заметить снизу. Она перенесла свой взгляд вдоль переулка — не попадутся ли там знакомые — дворничиха Катерина, швейцар Ядзя Кишинская или соседка, бабушка Марусенька, как ее звали дети, сестра академика Апрелева? Но ни дворничиха Катерина, ни Ядзя, ни бабушка Марусенька на глаза не попадались. Перед ней лишь багровела исхлестанная ветками с поредевшей листвой массивная колоннада университета. Притиснув — до боли — висок к раме окна, Юлишка заметила на перепаде горбатого переулка, посередине мостовой, кругленького солдата с коротким, как бандитский обрез, ружьем, болтающимся на шее. Солдат в серо-зеленой шинели держался лицом к ней, но именно лица-то Юлишка, досадуя, не видела — его густо заштриховала непроницаемая тень от сдвинутой на лоб каски. Только подбородок торчал, облитый мертвенным утренним светом.

Юлишка улыбнулась оттого, что каска напомнила ей гигантского навозного жука. Жук сладостно вцепился и голову бедняги, верно собираясь сию минуту сжевать и остальное его тело.

Жук словно завис над мостовой, ритмично покачиваясь в воздухе: вперед — назад, вперед — назад. Юлишка догадалась, что солдат переносит центр тяжести с носка на каблук. Так любила в детстве стоять и она, уминая песок босыми ногами, в ожидании рыбацких баркасов, чернеющих в туманной, едва различимой глубине морского пространства.

«Чего он гам медлит?» — подумала Юлишка.

Но это относилось, разумеется, к жуку, а не к солдату. Она бы не прочь, чтоб жук поскорее слопал его. И все!

Высокий, по тем временам, пятиэтажный дом погрузился во внезапно охватившую переулок тишину, — сентябрьскую, подсиненную дымкой отработанного горючего. Сыроватый еще по-ночному воздух вливался через форточку и бесшумной волной окатывал обнаженные плечи Юлишки. Он стекал и под коробящуюся от чистоты, полотняную, на бретельках рубаху, терялся в ложбине меж грудей, заставлял поджимать пальцы на ногах. И Юлишке померещилось, что она коченеет от ужаса: немцы!

На самом же деле ее просто знобило. Вернись она в постель и согрейся, сну бы недолго бороться с ее сознанием; она бы снова на время исчезла отсюда, из кабинета, ни о чем не тревожась.

Юлишка, однако, не вернулась в постель и побрела, плоскостопо шлепая, в свою комнатку, рядом с ванной и кухней, в тупике маленького коридора. Там она тщательно оделась и причесалась, прислушиваясь одновременно к радиоточке — не треснет ли чего внутри?

Не треснуло.

Юлишка повернула рычажок до упора. Точка молчала. Что с ними там стряслось? Сутки ни черта не сообщают! Ее лоб покрылся от напряжения бусинками влаги, — каждая отдельно.

Юлишка пошла в кабинет. Ни от кого теперь не таясь, не голая, она, привстав на цыпочки, приникла к стеклу и ухитрилась рассмотреть крыльцо. Немцев поблизости не было. Если внизу кто-нибудь дежурит из домоуправления, то Юлишка решится сойти и расспросить, что к чему. Но там, нарушая постановление районного штаба ПВХО, никто не дежурил.

Кругленький солдат, тот, в которого сладостно вцепился навозный жук, сбежал с асфальтового пригорка и исчез в конце переулка. Теперь только пустые мотоциклы напоминали о том, что они появились, что они здесь и что они распоряжаются в городе.