ГРОЗА ЗРЕЕТ В ТИШИНЕ
Авторизованный перевод с белорусского МИХАИЛА ГОРБАЧЕВА.
Художник К. ТИХОНОВИЧ.
Глава первая. ПО ОСОБОЙ ПРОГРАММЕ
Несколько недель подряд гудели рельсы, что с юга и запада сбегались к городу Ржеву. Несколько недель подряд, не умолкая ни на час, лихорадочно стучали колеса тяжелых составов, нагруженных желтыми танками и людьми в зеленой форме. Подкатив к Ржеву, составы останавливались, торопливо выбрасывали из вагонов и платформ груз и мчались назад, в степи Украины, к Черному морю, в Польшу, Германию, а то и дальше, на берег Ла-Манша, — за новым грузом.
В конце августа выгрузились последние батальоны двенадцатой по счету дивизии, и многотысячная лавина с гулом и лязгом начала растекаться по старым разъезженным трактам, по кривым и тесным проселкам.
На восток.
На Москву.
Но лавина вдруг остановилась, а потом начала спешно зарываться в сырую, пропахшую порохом и человеческой кровью, землю. На большом участке фронта, от Ржева до Вязьмы и дальше, — до Белого и Юхнова, там, где еще вчера люди глохли от адского грохота тысяч орудий и непрерывных бомбежек, воцарилась тишина, неожиданная, действительную причину которой не сразу поняли даже в больших штабах.
Неожиданной, даже подозрительной показалась она и капитану Кремневу, командиру дивизионной роты разведки. Да и в самом деле: что заставило фашистскую машину затормозить в то самое время, когда она только-только набрала разгон? Нет ли во всем этом какого то маневра, новой, хитро задуманной, авантюры? Не для того же сняли гитлеровцы с других фронтов такую грозную силу, чтобы упрятать ее в дотах и блиндажа: где-то на Ржевском направлении!..
И хотя у каждого бывалого воина эта неожиданная передышка вызвала внутреннюю тревогу, все были рады такому повороту событий.
Радовались солдаты, что наконец-то можно будет помыться, сменить грязное, пропахшее потом белье сбросить с ног сопревшие портянки, что можно будет выспаться, пусть себе и не в кровати, а просто на соломе, ощутить аромат свежей, только что обмолоченной ржи... А может, даже повезет, и они вволю... Нет, бог с нею, с сытной едой! Хоть бы помыться и выспаться, спокойно уснуть, твердо веря, что завтра проснешься снова.
Радовались и командиры. Их тоже измотали бесконечные жестокие бои, и они, не меньше солдат, мечтали о чистом белье и отдыхе. Но занимало и другое: надеялись, что за время передышки, наверное, подойдут резервы, поступит новое оружие: быстроходные танки, долгожданные многозарядные автоматы, мощные противотанковые орудия и — «катюши»? Тогда держись фриц!..
На четвертый день затишья многие части начали скрытно отходить в тыл.
Как-то ночью снялась с передовой и дивизия, в которой служил капитан Кремнев.
Шли без привалов всю ночь. Шли то глухими лесными просеками, то извилистыми полевыми дорогами в полной темноте, под бархатисто-черным звездным небом.
Шли отдыхать. Отдыхать впервые за пятнадцать месяцев войны! И когда ласковое, веселое сентябрьское солнце залило неярким светом старый сосновый бор по узким дорогам которого растекалась дивизия, поступил приказ: остановиться и строить жилые землянки.
Жилые землянки!.. Землянки в золотистом бору и так далеко от фронта, что сюда, пожалуй, не долетит даже снаряд из дальнобойки!..
Нет, это была не просто радость. Это было счастье.
Через три дня в сосновом бору вырос лагерь-городок с линейками, с парками для орудий и автомашин, с грибками для часовых, с кухнями и курилками. А чтобы еще больше подчеркнуть, что началась новая, «тыловая» жизнь, неугомонные старшины рот вывесили в каждой землянке графики дежурств и правила внутреннего распорядка: подъем, физзарядка, завтрак, занятия, обед, снова занятия, отбой.
Землянками, построенным лесным «городком» солдаты гордились. Нравилась им и «столовая» — поляна, на которой ровными рядами стояли самодельные столы. На этих столах они три раза в день делили хлеб: буханка на десять человек. На этих столах чистили свои трехлинейки. На этих же столах писали и скупые солдатские письма.
Даже требование старшин — подшивать белые подворотнички — нравилось. И только на распорядок, на подъемы, и отбои, смотрели косо, порою незлобиво ворчали: чего, дескать, не выдумает человек, когда изнывает от безделья! Придумали: строевая! А на кой черт она тут, на фронте, нужна? Перед фрицами, что ли, строевым шагом маршировать?
Или вот еще: учат ползать. Да когда над головой засвищут пули — и без науки поползешь, да еще как! Травкой-плауном по землице виться станешь, прильнешь к ней, как к родной матушке после долгой разлуки!..
Ворчать — ворчали, но приказ есть приказ, и как только строительные работы в лагере были окончены, все не медля приступили к занятиям. Учились стрелять, ползать, рыть окопы, колоть штыком и бить прикладом, бросать гранаты и резать колючую проволоку, — короче, вернувшись из самого пекла войны, опять учились воевать.
Готовилась к занятиям и рота Кремнева. Кремнев облюбовал себе учебное поле километрах в четырех от штаба дивизии, на берегу реки. Тут сохранилась почти не поврежденная бывшая немецкая оборона с глубокими, в рост человека, окопами, с блиндажами и дотами, с густой сетью колючей проволоки и даже минным полем. И где, как не на этом заброшенном поле войны, можно было учить разведчиков переплывать реку, снимать мины, подкрадываться к вражеским окопам, бесшумно резать проволоку и без единого выстрела брать «языка»?
Кремнев решил руководить занятиями сам. Он был уже опытным разведчиком, участвовал еще в боях с белофиннами. Теперь он составил программу занятий, которая, по мнению помощника начальника штаба по разведке и всех командиров взводов, получилась очень интересной.
Но осуществить ату программу так и не пришлось.
В ту самую ночь, когда готовились выйти на первые занятия, связной доставил приказ: капитану Кремневу срочно прибыть в штаб армии...
Старший сержант Шаповалов еще раз внимательно осмотрел отремонтированный сапог и удовлетворенно щелкнул языком: прикрученная проволокой подошва, кажется, держалась прочно. И хоть от сырости спасенья все равно не будет, зато идти можно смело — пальцы не вылезут.
Обувшись, Шаповалов поудобнее уселся под развесистой березой, достал из кармана кисет с табаком и взглянул на свой — второй — взвод. Разделившись на две группы, разведчики сидели в сторонке, курили и лениво переговаривались. А двое, накрывшись трофейными плащ-палатками, и вовсе спали.
«Черти, хоть бы автомат разобрали для виду!» — недовольно подумал Шаповалов и уже хотел было встать, чтобы растормошить своих не слишком рьяных к учебе бойцов, но, увидев Галькевича, командира третьего взвода, раздумал и весело крикнул:
— Ленька! Иди, старик, сюда, покурим!
Галькевич, тоже старший сержант, парень лет двадцати трех, свернул к березе, где сидел Шаповалов, бросил на траву плащ-палатку и неуверенно сказал:
— Слушай, Михаил, может, надо все же организовать занятия? Наскочит какой-нибудь штабист — будет шуму. Вон Крючок и Бузун спать завалились...
— А, пускай спят, пока есть возможность, — равнодушно махнул рукой Шаповалов. — Вернемся на передок, там не до сна будет... — Помолчав немного, он вдруг оживился и спросил: — Слушай, а все же зачем нашего ротного в штаб армии вызвали? Ты ведь, небось, знаешь?
— То же самое, что и ты, знаю. Разное болтают, — ответил Галькевич и начал сворачивать цигарку.
Про вызов Кремнева в штаб армии, действительно, говорили много и разное. Одни утверждали, что Кремнева заберут в армейскую разведку — таких, мол, разведчиков, как он, во всей армии единицы. Другие добавляли, что вместе с Кремневым заберут туда и всех лучших разведчиков из роты, даже называли фамилии. Третьи пошли дальше и объявили, что Кремнева вообще отзывают с фронта, так как он — писатель, а дело писателя бить врага словом, а не лазить по ночам во вражеские тылы с автоматом да кинжалом в руках. Четвертые...
Короче, придумывали, кто что мог, а придумав — горячо отстаивали свои выдумки и... нетерпеливо ждали, когда вернется сам Кремнев.
— А я почему-то предчувствую, что...
— Кремнев! — незаметно швырнув в траву цигарку, шепнул Галькевич и, вскочив на ноги, скомандовал:
— Р-рота — смир-р-рно! Товарищ капитан!
— Вольно, — прервал его капитан и приказал: — Построй роту.
В течение нескольких минут рота была построена. Разведчики настороженно следили за каждым движением своего командира.
Заложив руки за спину, Кремнев медленно прошелся вдоль строя, хмуро посматривая на носки своих новеньких хромовых сапог. Сапоги были густо заляпаны грязью, и казалось, что капитану очень жаль своей обновы и он думает теперь только о ней.
Но вот он остановился и снова отрывисто приказал:
