Александр Ежов - Поединок

Ему казалось, что он хорошо запомнил эти места: слева — сосновый лес, справа — болото, а позади — пылающая в огне русская деревенька. Как называлась эта деревня, он уже позабыл. С тех пор прошло порядочно времени и местность сильно изменилась: вдоль болота пролегла гравийная дорога, по которой бойко промчалась легковушка, а слева — все тот же лес; но и он казался вроде бы уже и не тем лесом: старые деревья сразу же после войны, видимо, срубили и на косогоре выросли новые молодые сосны вперемежку с березняком.

Стояла поздняя осень, и кругом было так пестро и тихо, что от тишины и безветрия чуть покалывало и звенело в ушах. Он сел на пенек возле кромки леса, задумался. Да, сколько лет, сколько зим прошло с тех пор, когда здесь, на берегах рек и озер, в болотах и лесах Северо-Запада, полыхало пламя войны, и он, Федор Гаврилов, тогда еще молоденький лейтенант, воевал в этих топких краях. Быстротечен бег времени, война отдалилась в загадочную дымку прошлого, и уже истерлись из памяти многие детали. Но Гаврилов хорошо запомнил тот единственный день, тот бой. Это был самый яростный бой в его фронтовой жизни.

…Танковый полк, в котором воевал Федор Гаврилов, наступал в болотистой местности; нужно было взломать оборону и на вторые сутки выйти в тылы врага, разгромить коммуникации и проложить дорогу пехоте к одному очень важному узловому населенному пункту.

Как только началось наступление, машина Гаврилова устремилась вперед и неожиданно натолкнулась на огонь противотанковых пушек. С первых выстрелов враг промазал, и танкисты, стреляя на ходу, раздавили фашистскую пушку. Но выстрелы продолжались с левой стороны, и командир решил сделать маневр, изменил маршрут несколько вправо. Танк мчался, подминая гусеницами кустарник и низкорослые деревца. И вдруг машина врезалась во что-то вязкое и начала оседать.

«Неужели попали в капкан?» — подумал Гаврилов. Он помедлил с минуту, соображая что делать, посмотрел на радиста Любочкина, скомандовал:

— Передай в штаб: засели в болоте. Держаться будем до последнего. Высылайте тягач.

Любочкин отправил в эфир позывные, но рация предательски молчала. А медлить нельзя, нужно было действовать. Гаврилов пружинисто приподнялся, открыл люк, осторожно просунул голову в узкое отверстие: над головой просвистели пули. Совсем рядом разорвался снаряд, выбрасывая кверху комья торфянистой земли. Командир понял; танк увяз в болотистом месиве, откуда выбраться не так-то просто.

Он быстро закрыл крышку люка и приказал водителю Ахмету Кирееву:

— Полный назад!

Ахмет включил газ, но машина, содрогаясь от рывков, еще глубже стала опускаться в торфяник и неожиданно замерла.

— Приехали! — криво усмехнувшись, проговорил башенный стрелок Петя Савельев.

— Да, прикатили к теще на блины, — согласился командир, и от близкого взрыва вражеского снаряда глаза его часто замигали. — Сели намертво, но выход найдем. В панику не бросайтесь. Поразмыслим: что и как делать.

— Известно что! — сердито откликнулся Савельев. Лицо его было бледным, он напряженно глядел в смотровую щель. — Будем отбиваться до последнего, пока снаряды да ленты пулеметные есть…

— Отбиваться — это верно, — согласился командир. — Связаться все ж надо со своими, а рация не работает. Любочкин, выручай!

Радист Любочкин заметно волновался и готов был провалиться сквозь землю: ведь надо же — оказался беспомощным в такой ответственный момент. Заикаясь, он еле слышно проговорил:

— Товарищ лейтенант, разрешите, я к своим доберусь. Попробую. Другого выхода нет.

— А если подстрелят как мокрую курицу? Что тогда?

— Не подстрелят. Я ловкий, от пули заговоренный.

Гаврилов подумал с минуту и согласился:

— Ну что ж. Иди. — И стал открывать люк.

Любочкин, словно уж извиваясь, вылез из танка, плюхнулся на землю и затаился. Враги заметили, видимо, как он вылезал, и открыли пулеметный огонь. Пули цокали о броню, и этот цокот болью отдавался а душе лейтенанта. Он переживал за радиста и пристально глядел в смотровую щель. Когда стрельба приутихла, Любочкин пополз. Двигался он медленно и вдруг застыл. Он лежал без движения, распластав на снегу длинные руки, как-то неуклюже уткнувшись лицом в землю, словно обнимал и целовал ее.

— Убили, — тяжело выдохнул Гаврилов. — Вот тебе и заговоренный.

Надо было посылать кого-то другого. Но кого? Рисковать водителем лейтенант не мог, а стрелка посылать и вовсе не резонно: он должен отбиваться. Петя Савельев считался метким стрелком. «Пойду сам», — решил Гаврилов и приказал:

— Вот что, ребята. Держитесь тут как подобает. А я уж как-нибудь доберусь. Не унывайте. Не оставлю в беде.

И он вывалился из танка, упал кулем возле гусеницы. Заметили его фашисты или нет — он не мог понять. Стрельба продолжалась. Пули свистели, и он прижимался все ниже и ниже, боялся поднять голову и ждал, когда приутихнет пальба. Петя Савельев отстреливался. Командир чувствовал его поддержку и осторожно, разгребая неглубокий снег, пополз в сторону леса. Полз и оглядывался: из танка стреляли. «Только поскорей выбраться бы из этого ада, только бы скорей», — думал он и зорко осматривал подходы к болоту, прикидывал, где лучше пройти тягачу. Наконец он оказался в неглубокой канаве. Пули уже не опасны были для него; они цвикали выше головы, и лес был совсем рядом. Еще один рывок — и он будет близок к цели: тут вот рядом лес — и по лесу пойдет во весь рост, свяжется со штабом и выручит друзей. Командование даст ему тягач, и под покровом тьмы он вызволит танк из опасной западни. Держитесь, ребята, держитесь!

С надеждой подумав об этом, он решил в последний раз посмотреть на танк и уж затем решительным рывком проскочить к лесу. Ведь лес был совсем рядом, каких-нибудь шагах в десяти виднелся густой кустарник. Он посмотрел на танк и вдруг с ужасом увидел, как в башню угодил снаряд. Он не только увидел, но и услышал, как искрометный ком металла шлепнулся о броню, как машина вздрогнула и замерла. «Неужели все кончено?» — обожгла его страшная мысль, и он окоченел от испуга, и все смотрел в сторону танка, ждал, будут ли из него стрелять. Но друзья не стреляли. «Что с ними? Может быть, ранены или убиты?»

Он размышлял о том, что же делать дальше? Как быть? Пробираться в тыл, без личного состава, одному? Но имеет ли он на это право — командир танка, офицер? Нет, не имеет он таких прав. Морально не имеет. Он должен вернуться. Умереть, но выполнить свой долг перед теми, кто там остался.

И он пополз обратно. Каждый метр давался ему с неимоверным трудом. Смерть была совсем рядом, она могла его настигнуть каждую минуту, каждую секунду. Когда вблизи рвались снаряды, он слегка вздрагивал и пригибал голову к рыхлому снегу. Передохнув, опять полз, прижимаясь как можно плотнее к окоченевшей земле. Время тянулось томительно долго, и, пока он добирался до машины, показалось, что прошла целая вечность.

Наконец он коснулся рукой гусеницы, и почувствовал, как она холодна. Но что делать дальше, как попасть туда, в танк? Под днищем к аварийному люку не подобраться: «КВ» изрядно увяз. Забираться наверх — сразу заметят и подстрелят. Ждать, когда настанет ночь, — тоже рискованно, фашисты в любую минуту могут пойти на захват танка, и обороняться ему там, под защитой брони, во сто крат легче.

И он пошел на риск. Быстро вскочил на ноги, схватился руками за холодную кромку брони и открыл верхний люк. Все же успел открыть, и в это мгновение пуля ударила ему в правую ногу. Он чуть не вскрикнул от жгучей боли, почувствовал, как теплая кровь заполняет сапог. Он подтянулся руками и головою вниз, провалился в темное отверстие, где пахло гарью и кровью.

В тесной кабине танка первым делом огляделся: глаза постепенно привыкали к полутьме. Вот он увидел Киреева, тот полулежал в неестественной позе: голова водителя безжизненно упала на правое плечо. Гаврилов взял Ахмета за плечи и в самое ухо прокричал:

— Ахмет, ты жив?!

Киреев не отвечал. Савельев тоже был мертв. Лейтенант стал осматривать башню. Пробоин не оказалось. «Как же так сразило сразу двоих?» — подумал он и, приглядевшись повнимательней, понял все — от сильного удара разлетелось прицельное приспособление, осколками его и убило башенного стрелка и водителя.

Командир танка заметно слабел от потери крови и наконец вспомнил, что надо немедленно перевязать рану, иначе и он, последний защитник могучей машины, может погибнуть. А ему умирать нельзя, он должен бороться, мстить за своих друзей. Корчась от страшной боли, еле снял сапог, туго забинтовал голень, но боль не проходила — видимо, задело берцовую кость.

«Только бы не потерять сознание, держаться, держаться», — мысленно приказал он себе и поглядел в смотровую щель. Впереди виднелись редкие кустарники, земля была изрыта снарядами, снег перемешался с рыжей землей, а сбоку, где-то совсем недалеко, била залпами вражеская батарея. Он боялся одного: когда затихнет пальба, фашисты подтянут тягач и уволокут попавшую в беду машину. Сумеет ли он отбиться до подхода своих, хватит ли сил; снаряды есть, пушка в исправности, и пулемет действует. Нет, он будет драться, только мертвого они могут взять его…