Николай Шпанов - Пятьдесят бесконечностей

Прохор — любитель старых песен. Вечером, когда затихает деревня, проходящий мимо избы, где расположен наш штаб, может частенько слышать могучий бас Прохора и под сурдинку вторящий ему хор:

Входящие в горницу к вечернему чаю командиры тихо присаживались на лавках вдоль стен, вступали в хор.

Это пение служило нам отдыхом от тяжёлых дней на морозе, на пронизываемых студёными ветрами аэродромах. Хотя мы с Прохором не так уж давно были переведены в эту штурмовую часть, все уже знали тут, что оторвать нас от песни может только служебное дело. Подперев кулаками тяжёлую голову, Прохор пел сосредоточенно и серьёзно.

Но сегодня нам не удалось допеть «Ермака». Танкам противника, пытающимся задержать стремительное наступление Красной Армии, удалось вклиниться в наше расположение. Они двигались как раз туда, где был расположен наш аэродромный узел.

К тому моменту, когда Прохор дочитывал сообщение, начальник штаба уже развернул на столе карту.

Было ясно: до наступления темноты мы едва ли успеем перегнать самолёты на новое место. Я ждал, что сейчас последует приказание Прохора: «Немедленно все в воздух!» Но он сидел над картой задумавшись. Начальник штаба с нетерпением следил за каждым движением его лица. Наконец Прохор сказал:

— С рассветом вылет.

— К тому времени немецкие танки могут оказаться у нас в тылу, — заметил начштаба.

— Исполняйте, — коротко ответил Прохор и тут же отдал ряд приказаний, обеспечивающих аэродром от неожиданного появления немецких танков.

Все вплоть до поваров были вооружены гранатами и ампулами с горючей жидкостью. По сторонам обеих дорог, ведущих к аэродрому, были поставлены самолёты. Их пушки были направлены таким образом, что проходы в лесу оказались под перекрёстным огнём.

Часа через два мы снова собрались в штабе. Прохор и комиссар делали вид, будто ничего не произошло; садясь за стол к ужину, они сбросили кожанки, и я увидел у них на поясах целую гирлянду гранат. Они оба были готовы к рукопашному бою с немецкими танками.

Ужин был окончен. Прохор лежал на койке, протянув свои огромные ноги на спинку, и, словно ничего не случилось, тихонько тянул:

Сидя у него в ногах, комиссар тихонько подтягивал. Мы молчали.

Ближе к полуночи Прохор неожиданно вскочил с койки.

— На аэродром, товарищи!

В тишине избы было слышно, как стукаются друг о друга металлическими корпусами пристёгиваемые гранаты. Кто-то рассыпал по столу пистолетные патроны и, бранясь себе под нос, ловил их по клеёнке.

Мы шли деревенской улицей, потом полем, на котором в свете яркого месяца были видны бегающие под ударами ветра снежные закрутни. Вошли в лес. Снег особенно звонко скрипел на убитой людьми и машинами дороге. Проваливаясь по пояс в сугробах, мы обошли самолёты. Они стояли у опушки, уже лишённые масок, готовые к вылету с первым светом. Лётчики, механики, вооруженцы, казавшиеся в полутьме чудовищно большими и страшными от своих неуклюжих комбинезонов, не отходили от машин. Под крыльями на снегу чернели кучки ручных гранат и выставленные на треногах пулемёты.

Закончив обход, мы собрались в блиндаже командного пункта. Скоро к нам присоединились командиры и комиссар штурмового полка. Командир-штурмовик, высокий плечистый майор Кравец — любимец Прохора, был сегодня мрачен. Он молча опустился на лавку против комелька и сосредоточенно уставился на огонь.

— Что замрачнел, майор? — спросил Прохор.

— Все думаю.

— О чем же тебе думать?

— Правильно ли мы с вами поступили, не улетев на новые точки?

— Мы поступили? — Прохор удивлённо поднял брови. — А разве тебе было дано право выбирать, как поступать? Приказ оставаться здесь был дан мною, а размышлять о том, окажусь я прав или виноват, нужно мне, а не тебе. Верно, комиссар?

— Верно, — сказал комиссар и обернулся к спускавшемуся в блиндаж командиру истребителей — маленькому, коренастому майору Клюеву: — Споём, майор?

Клюев похлопал рукой об руку, подул на них и подсел к печке. Это был наш лучший тенор.

— Что будем петь? — спросил он, весело блестя живыми глазами.

Вместо ответа Прохор затянул басом:

К нему первым присоединился баритон Коваля. Следующая строфа шла уже с участием Клюева. Его чистый и звонкий голос лился легко и свободно:

Время от времени начальник штаба поднимал руку. Это означало, что ему необходимо молчание. В углу блиндажа пищал зуммер телефона.

Начальник штаба опускал руку, и пение продолжалось.

И тут, как всегда, покрывая всех остальных, поднимался к потолку, распирая стены и заставляя дрожать стекла в оконце блиндажа, бас Прохора:

Начальник штаба невольно поглядел на часы: до рассвета оставалось около часа. И как бы уловив его беспокойство, пискнул телефон. Мгновенно все смолкло. Десять пар внимательных глаз уставились на начальника штаба, снявшего трубку.

Положив трубку, он доложил Прохору:

— Противник обходит наш узел.

— Время? — коротко бросил Прохор.

— Пять пятьдесят, — ответил начальник штаба. Комиссар прикинул по карте:

— Если ничто их не задержит, они будут здесь через час.

— Они здесь не будут ни через час, ни раньше, ни позже, — спокойно сказал Прохор и встал. Держа перед собою шлем, он в раздумье, как бы про себя, напевал:

Вдруг он сказал начальнику штаба:

— Штурмовики взлетают через двадцать минут. За пять минут полёта они будут над совхозом, где, вероятно, к этому времени окажется и голова противника.

— Взлетать придётся почти в темноте, — нерешительно доложил начштаба.

— Да, почти, — сказал Прохор.

— С задания штурмовики возвращаются на новые площадки? — спросил начштаба.

— Нет, — сказал Прохор, — они возвращаются сюда.

Он неспеша поднимался по лестнице, напевая себе под нос.

Когда он был уже на последней ступеньке, раздался звонкий голос командира истребителей Клюева:

— Товарищ майор, разрешите мне прикрывать «Ильюш»?

Прохор приостановился.

— Нынче они пойдут без прикрытия. Ваша задача: через пять минут после «Ильюш» вылететь. Итти на ту же цель — танковую колонну противника. Штурмовкой добить то, что останется после «Ильюш».

Он говорил это так уверенно, будто видел уже на снежных полях остатки вражеской колонны, уничтоженной Ковалем.

Начальник штаба нагнал Прохора уже на аэродроме.

— Разрешите все же дать указание: в случае чего, садиться на новую площадку.

Прохор сердито посмотрел на него.

— Я же сказал: мы вернёмся на этот аэродром, и никакие танки ему угрожать больше не будут. Красная Армия наступает.

Через пятнадцать минут Прохор был в воздухе, ведя на штурмовку головную девятку «Ильюш».

Колонна вражеских танков, сопровождаемая вереницей машин с пехотой, двигалась лесною дорогой. Прохор сразу нашёл противника и вывел на него свою девятку. Немцы открыли обычный для них ураганный огонь. «Ильи» шли над сплошным морем мигающих вспышек зенитных пулемётов и автоматических пушек. Но ничто не могло предотвратить третьей и четвёртой атаки Прохора. Его штурмовики проносились над самыми вражескими машинами, обдавая их огненным душем своих мощных батарей. Под ударами пушек смолкали башни. Бомбы и снаряды рвали гусеницы, переворачивали танки, поднимали в воздух и швыряли на деревья грузовики с пехотой. Люди повисали на сучьях, добиваемые густыми очередями штурмовиков. Так били «Ильи» на протяжении двенадцати-пятнадцати километров дороги, занятой немецкой колонной.

На четвёртом заходе Прохор понял, что у него повреждено хвостовое оперение. По-видимому, руль направления был заклинён. Прежде чем Прохор сумел проанализировать происшедшее, волна горячего масла хлынула на козырёк. «Попадание в мотор», — отметило сознание. Через две-три секунды сквозь козырёк уже ничего не было видно. Новый удар немецкого снаряда разнёс борт кабины. Прохор почувствовал крепкий толчок в плечо, и тепло пошло по левой руке в перчатку. Почти одновременно показалось пламя на крыле и внутри кабины. Прохор глянул на приборы. Большинство стёкол на доске было разбито. Стрелочка масляного манометра, нервно вздрагивая, бежала влево. Масло катастрофически быстро уходило. Через несколько минут мотор будет сухим. Но пока остаётся хотя бы один патрон в пулемётах и снаряд в пушке, Прохор не бросит немцев! Он всадит в них весь запас металла и взрывчатых веществ, чего бы это ему ей стояло! «Илья» снова подходил к голове колонны. Мотор ревел, вырабатывая последние капли масла. Прохор заставлял себя думать только о предстоящей последней атаке, хотя пламя охватывало уже почти всю кабину. У Прохора тлели брови, меховая опушка шлема. Он чувствовал нестерпимый жар на губах. Удушливый дым разъедал нос и горло…