Ромен Гари
Европейское воспитание
Памяти моего товарища, «свободного француза» Робера Колькана
Землянку закончили на рассвете. То был ненастный, дождливый сентябрьский рассвет; в тумане плыли сосны, и взгляд не достигал неба. Целый месяц они тайком работали по ночам: с наступлением сумерек немцы не отваживались сходить с дороги, но днем их патрули часто прочесывали лес в поисках немногочисленных партизан, которых голод или отчаяние еще не вынудили отказаться от борьбы. Нора была три метра в глубину и четыре в ширину. В углу они бросили матрас и одеяла; десять мешков картошки, по пятьдесят кило в каждом, выстроились вдоль земляных стен. В одной из этих стен, рядом с матрасом, выдолбили очаг: труба выходила наружу в нескольких метрах от землянки, посреди зарослей. Крыша была прочной: они взяли дверцу бронепоезда, который год назад подорвали партизаны на железнодорожном пути «Вильно — Молодечно».
— Не забывай каждый день менять ветки, — сказал врач.
— Не забуду.
— Следи за дымом.
— Хорошо.
— И самое главное: никому ничего не говори.
— Не скажу, — пообещал Янек.
Отец и сын с лопатами в руках любовались своим творением. «Хорошая kryjowka[1] — подумал Янек, — за кустами совсем не видно». Даже Стефек Подгорский, более известный в коллеже Вильно по кличке «Виннету, благородный вождь апачей» — в «краснокожей» среде Янек носил славное прозвище «Старина Шаттерхенд», — даже сам Виннету не догадался бы о ее существовании.[2]
— Сколько я здесь проживу, папа?
— Недолго. Немцев разобьют скоро.
— Когда?
— Не надо отчаиваться.
— Я не отчаиваюсь. Но хочу знать… Когда?
— Может, через пару месяцев… — Доктор Твардовский посмотрел на сына. — Прячься.
— Хорошо.
— И смотри не простудись. — Он вынул из кармана браунинг. — Смотри. — Он показал, как пользоваться оружием. — Береги его как зеницу ока. В сумке пятьдесят патронов.
— Спасибо.
— А сейчас мне нужно идти. Вернусь завтра. Спрячься хорошо. Оба твоих брата убиты… Ты — все, что у нас осталось, Старина Шаттерхенд! — Он улыбнулся. — Наберись терпения. Наступит день, и немцы отсюда уйдут… Те, что еще останутся в живых. Думай о матери… Далеко не отходи. Будь осторожен с людьми.
— Хорошо.
— Будь осторожен с людьми.
Врач растворился в тумане. Взошло солнце, но все оставалось таким же серым и расплывчатым: пихты все так же плыли сквозь марево, развернув ветви, словно тяжеленные крылья, которые не колышет ни единое дуновение. Янек пробрался сквозь туман и поднял железную дверь. Спустился по лестнице и лег на матрас. В землянке было темно. Он встал и попробовал развести огонь: дрова оказались сырыми. В конце концов ему все-таки удалось их поджечь, он лег и взял большой том «Виннету — краснокожий джентльмен». Но читать не смог. Глаза сомкнулись, тело и сознание сковала усталость… Он погрузился в глубокий сон.
Следующий день он провел в своей норе. Перечитал ту главу книги, где Старине Шаттерхенду, привязанному к столбу перед казнью, удалось обмануть бдительность краснокожих и бежать. Это было его самое любимое место. Он испек на углях картошки и поел. Труба плохо вытягивала, и вся землянка наполнялась дымом, разъедавшим глаза… Он не решался выходить. Знал, что снаружи одному будет страшно. А в своей норе он чувствовал себя в безопасности.
Доктор Твардовский пришел с наступлением темноты.
— Добрый вечер, Старина Шаттерхенд.
— Добрый вечер, папа.
— Ты не выходил?
— Нет.
— Тебе не было страшно?
— Мне никогда не страшно.
Доктор печально улыбнулся. Он казался старым и уставшим.
— Мама велела, чтоб ты молился.
Янек подумал о братьях… Мама за них много молилась.
— А зачем молиться?
— Просто так. Делай, как сказала мама.
— Хорошо.
Врач остался с ним на всю ночь. Они почти не спали. Но говорили мало. Янек спросил только:
— А почему ты тоже не спрячешься?
— В Сухарках много больных. Видишь ли, тиф… Где голод, там и эпидемии. Мне нужно быть с ними, Старина Шаттерхенд. Понимаешь?
— Да.
Всю ночь врач поддерживал огонь в очаге. Янек не смыкал глаз, наблюдая, как поленья сначала краснели, а потом чернели.
— Ты не спишь, мой мальчик?
— Нет. Папа…
— Да?
— Сколько это будет продолжаться?
— Не знаю. Никто не знает… Ни один человек.
Вдруг он сказал:
— На Волге сейчас великая битва…
— А где это?
— На Волге. Под Сталинградом… Люди сражаются за нас.
— За нас?
— Да. За тебя и за меня, и за миллионы других людей.
Дрова горели и потрескивали, превращаясь в золу…
— А как называется эта битва?
— Сталинградская. Она длится уже несколько месяцев. И никто не знает, сколько еще она будет продолжаться и кто в ней победит…
Уходя на рассвете, доктор сказал:
— Если с нами что-нибудь случится, с твоей мамой и со мной, ни в коем случае не ходи в Сухарки. Продуктов тебе хватит на несколько месяцев. А когда кончатся и если заскучаешь от одиночества, иди к партизанам…
— А где они?
— Не знаю. Их немного осталось. Прячутся в лесу. Найди их… но ни в коем случае не показывай им землянку. Если станет худо, ты всегда сможешь здесь укрыться.
— Хорошо.
— Но не бойся. Со мной ничего не случится.
Доктор пришел через день. Пробыл недолго.
— Я не могу оставить маму одну.
— Почему?
— В Сухарках убили немецкого унтер-офицера. Они берут заложниц.
— Как краснокожие, — сказал Янек.
— Да. Как краснокожие. — Он встал. — Не опускайся… Будь опрятным. Делай, как учила мама.
— Хорошо.
— Не трать спичек. Держи рядом с очагом, в сухом месте. Без них умрешь от холода.
— Я все сделаю. Папа…
— Да, милый?
— Та битва?
— Ничего нового. Трудно сказать, что там сейчас происходит… Мужайся, Старина Шаттерхенд! До скорого.
— До скорого, папа.
Доктор ушел. И уже не вернулся.
В Сухарках уже пять дней квартировала дивизия СС «Дас Рейх», с трудом оправлявшаяся после нескольких недель, проведенных на Сталинградском фронте, откуда ее наконец-то отозвали отеческими заботами фюрера.
Дивизия впервые пошла в бой. Высшее командование с большой неохотой бросило это элитное подразделение в смертельную битву; обычно дивизия действовала в тылу, на оккупированных территориях, где ей поручали специальные деликатные задания, которые порой претило выполнять регулярным частям немецкой армии.
Спустя сутки после вступления дивизии в Сухарки два грузовика СС уже неслись на полной скорости по улицам деревни, утонувшим в серых туманных сумерках. Обнаженные ветви деревьев, колокольни и кровли словно бы слились с небом в бездымной, беззвучной неподвижности.
Они не встретили почти никакого сопротивления: большинство взрослых мужчин ушли в подполье.
Пара душераздирающих воплей, пара выстрелов, звон разбитого стекла и треск выломанных дверей — и вот уже грузовики на большой скорости помчались обратно, увозя два десятка перепуганных молодых женщин в летнюю резиденцию графов Пулацких в трех километрах к югу от Сухарок по дороге в Гродно.
Дивизия «Дас Рейх» уже не раз прибегала на оккупированных территориях к этой военной хитрости, почти всегда приносившей успех. Согласно историческому признанию гауляйтера Коха, который ее придумал, то был изобретательный маневр, соединявший «приятное с полезным» и подтверждавший «высокое, идеалистическое представление» о человеческой природе.[3]
Как только партизаны узнавали о том, что их дочери, сестры, жены и невесты отданы для услад немецким солдатам, они, несмотря на отчаянные усилия командиров, пытавшихся их удержать, выходили из леса и бросались на помощь своим женщинам, на что враг и рассчитывал. Оставалось только спокойно покуривать за пулеметом, дожидаясь, пока люди, обезумевшие от отчаяния, сами ринутся в атаку, появившись именно в той точке линии прицела, где все было готово для их встречи. Этот план повсюду приносил прекрасные результаты, но в отношении поляков, отличавшихся чрезвычайно обостренным чувством мужской чести, он был, если можно так выразиться, безошибочным.
Вилла графов Пулацких была построена в конце XIX века одним французским архитектором и, очевидно, вдохновлена Трианоном…[4] Это был летний дворец — «загородный домик», как говаривали в ту эпоху — с гостиными, театром, фресками и деревянными панелями. Во время боев 1939 года он почти не пострадал, но запустение и расхищение сделали свое дело. Почти все окна были выбиты, и некоторые «пансионерки» пытались вскрыть себе вены осколками стекол; пришлось даже поставить охрану во внутренних помещениях. Там царили холод и сырость, притуплявшие чувства пленниц и делавшие их менее восприимчивыми к испытаниям. Два дня спустя после начала операции «Волк из леса»[5] — под таким обозначением она фигурировала в оперативных шифровках дивизии — семьям удалось подкупить охрану и передать молодым женщинам теплую одежду и одеяла.
