Борис Беленков
Рассвет пламенеет
Посвящаю сыну Олегу и дочери Елене
У восточной окраины населенного пункта, к противоположной стороне которого рвались уже передовые отряды гитлеровского генерала Руоффа, остановился бронепоезд. Машинист прислушался… Издали все наплывал и наплывал безостановочный гул, словно где-то по устланной булыжниками мостовой катили огромные пустые бочки и в то же время бухали в барабаны. Он с тревогой поглядел в небо. Там медленным ветром гнало дымные облачка, а пониже, над грунтовой дорогой и над песчаной Моздокской степью, висели тучи едкой удушливой пыли. Кое-где уже полыхали пожары — горели копны сена и сложенная в большие скирды свежая солома. Легко вспыхивала сухая трава на поле. «Еще вперед!» — с раздражением крикнули с командирского вагона. Наконец раздалась последняя команда: «Стоп!»
Одна из дверей стального вагона открылась, и на землю молодцевато выпрыгнул краснощекий майор, затем мягко соскочил генерал-лейтенант в блестящих, с короткими голенищами, сапогах с позванивающими шпорами и с широкими красными лампасам на брюках. Это был высокий и широкоплечий, со смуглым лицом красивый мужчина лет пятидесяти. Видно было, что он постоянно брил голову, — кожа на ней стала такой же смугло-коричневой, как и на его озабоченном лице.
Сойдя с бронепоезда, он огляделся. На мгновение взгляд его темных холодноватых глаз задержался на большой, опустившейся на голом вагоне стае скворцов.
— Это ведь от нас, из дальних районов России, — негромко сказал он своему адъютанту, кивнув на птиц.
Не успел адъютант ответить, как на том месте, где прыгали и беззаботно посвистывали скворцы, ухнул снаряд, выгнав к небу столб земли и пыли.
— Небось наколотило, — усмехнувшись, сказал адъютант.
Генерал строго взглянул на него, и иронические морщинки побежали от прижмурившихся глаз к седеющим вискам. Так ничего и не ответив, он резко отвернулся и, немного сутулясь, пошел вдоль линии. Не доходя разрушенного здания полустанка, свернул в сторону группы небольших домиков. Пройдя еще немного, остановился у двух зенитных орудий, стоящих рядом с разбитой автомашиной и тягачом — тоже разбитым и поваленным на бок, — здесь столпились несколько солдат-артиллеристов.
Пока адъютант расспрашивал их, где помещается штаб обороны, командующий Северной группой советских войск Закарпатского фронта генерал-лейтенант Червоненков угрюмо рассматривал зияющие чернотой глубокие воронки от бомбовых разрывов, — по всему было видно, что вражеская авиация побывала здесь совсем недавно.
«Генерал Руофф пока что имеет возможность создавать более сильные группировки, чем я. На земле и в воздухе у него — перевес, — думал он. — Слишком еще велик перевес сил в пользу гитлеровцев, слишком…Но не долго будут они наносить такие, черт возьми, ощутительные удары. Нет, не долго… Я выбью у них инициативу, только бы подошли резервы…»
Червоненков, конечно, учитывал, что с его войсками на левом берегу Терека ведут бои только передовые отряды Руоффа. А во втором эшелоне у них идет двадцать третья танковая дивизия. Вместе с ней движутся и понтонные батальоны с плоскодонными суднами для наведения временных переправ через Терек, а где-то, еще у Моздока, как сообщает разведка, катятся караваны грузовиков с пехотой не одной еще дивизии, с радиосвязью, с боеприпасами и всяким другим воинским снаряжением. По дорогам урчат вездеходы, грохочут гусеничные тягачи, волоча за собой артиллерию разных марок и калибров. Много десятков тысяч враждебных и жадных глаз нацеливаются на советский восток.
Догадываясь, что перед основными, подтягивающимися сюда силами противника поставлена задача форсировать водный рубеж, Червоненков неоднократно спрашивал у себя: «Где же, где командующий войсками гитлеровцев генерал-полковник фон Клейст намерен прорываться за Терек, чтобы выйти в Гудермесскую степь?» Войска Червоненкова были расположены по фронту от горных районов в Северной Осетии до нефтеносного Грозненского района.
Червоненков понимал, что Клейст будет стремиться окружить их, прорвавшись в каком-то месте через Терек. Но вот когда и где он намеревается сделать это? Уже сейчас угроза прорыва обороны советских войск стала реальной. Даже передовые воинские части Руоффа по численности значительно превосходили силы обороняющихся.
До рассвета обычно били вражеские станковые пулеметы. Но как только из-за Каспийского моря вставало солнце, легким ветерком, бегущим над степью одновременно с первыми лучами, разгонявшими темноту ночи, доносило отзвуки взрывов. Не успевали они замереть, как уже слышался новый грохот… Сперва неясный, он затем все разрастался, и вскоре можно было различить рассыпчатый стрекот гусениц танков третьей танковой дивизии генерала Вестгофена. Они выползали из-за сопок, выставив вперед стволы орудий. Чаще они шли россыпью, облизывая нагревающийся воздух иссиня-огненными раздвоенными жалами, — звуки выстрелов слышались одновременно. За ними шла вражеская пехота. Румынская же кавдивизия все больше и больше начала забирать левее, в глубокие дали Ногайской степи, с задачей — обойти обороняющихся и отрезать им путь отступления на Кизляр и Астрахань.
Над степью плыл дым и дымная пыль, — вот под ним и текли обозы отступающих то у железнодорожного полотна, то параллельно с каналом имени Ленина, а по-местному «Неволька», пробираясь между увалов и сопок. К северу не забивались — степь с ребристыми надувными дюнами пугала солдата своим огромным тусклым пространством. Иногда обозников обгоняли артиллерийские упряжки, хотя где-то позади все еще гремели орудийные залпы по наступающим гитлеровцам. Советские части отступали с боями, нанося численно превосходящему противнику удары.
Когда генерал вошел в домик, навстречу ему встал среднего роста пожилой полковник — небритый, с седой головой, с отчетливо проступающими морщинами на обветренном и загорелом лице, с резко обозначившимися от худобы скулами и длинным заострившимся носом и таким же острым подбородком, — но при всем этом весь он был точно вырезан из одного куска прокаленной меди. Он встал из-за стола, возле которого сидел, устало и неторопливо сделал несколько шагов, доложил о том, что он полковник Егоров, командир отрядов, сведенных в соединение (он даже сообщил название своего соединения, вероятно, тут же придуманное), что его штаб эвакуируется… Да это было видно по тому, что у него на столе остался только один телефон да несколько клочков разбросанной бумаги, и по тому, что не было уже здесь штабных офицеров. Одиноко сидел лишь этот старик Егоров и думал о чем-то таком для него душевно тяжелом, что едва ли об этом он доложит командующему, на соединение с войсками которого он шел. Впрочем, Червоненков сам все понял. Он прибыл сюда, желая взглянуть на обстановку глазами не командующего, а солдата, которому приходится выносить основную тяжесть войны и которому он, командующий, завтра должен дать приказ: умри, но ни шага назад! — так требуют обстоятельства, Родина.
Выслушав раппорт… нет, даже не раппорт, а несложный рассказ о сложной обстановке на том участке, на котором в данный момент заняли оборону «полки» и роты сводного отряда, Червоненков попросил дать ему сопровождающего, чтобы тот мог ориентировать его на месте боя. Но как раз в это время в штаб вбежали сразу несколько запыхавшихся связных.
— Продолжайте управлять боем! — сказал полковнику командующий и вышел на крыльцо.
Перед тем, как спуститься с крыльца, Червоненков успел заметить, как за плетнем трое артиллеристов снимали замки с зенитных орудий. На лицах солдат было написано такое чувство, словно это они сами догола раздевались перед собственным расстрелом.
— Эти две зенитки бросаю, — угрюмо проговорил сзади полковник. — Даже подтянуть к подвижному составу не на чем! — добавил он с горечью и показал на зияющие воронки. — Вот только что… Минут за двадцать до вашего приезда.
— А они исправны? — быстро спросил генерал, кивнув на зенитки. Получив положительный ответ, приказал: — На руках, на-а руках, но на площадку!.. — и взмахом руки показал на бронепоезд.
— Слушаюсь!
— С артиллеристами, с боеприпасами!
— Слушаюсь!
В это время с бронепоезда по засевшему на подступах к станице противнику грянул первый раскатистый залп.
* * *Вечерело. С крыши дома, на котором с биноклем в руках устроился генерал-лейтенант Червоненков, далеко видна была желтеющая степь. На первый взгляд там все казалось обыкновенным — и наши боевые порядки, и гитлеровская пехота вели обыкновенный пулеметный и оружейный огонь друг против друга. Немцы вели с укрытий стрельбу по атакуемым. Но генерал обратил внимание на то, что время от времени стрельба почему-то затихала. Противник словно ожидал своей очереди, молчал до тех пор, пока обороняющиеся не отстреляются. Но стоило только нашим замолчать, как гитлеровцы тотчас открывали огонь. Но стреляли они не по тем узлам сопротивления, которые уже были ими обнаружены, а по другим местам, как бы по пустоте.
