Герман Матвеев.
Тайная схватка.
Трамвай переехал мост и затормозил на остановке. В наступившей тишине пассажиры услышали далёкий пушечный выстрел, вслед за ним свист и сильный удар. Второй… Третий… Сидевшие в вагоне девушки переглянулись, а пожилая женщина медленно согнулась и закрыла лицо руками.
— Катя, закройся! Ударит рядом — стёклами глаза попортит, — сказала она дочери, сидевшей напротив.
Где-то недалеко от остановки уличный репродуктор передавал пение. После третьего разрыва он поперхнулся, и вместо женского сопрано раздался мужской голос:
— Внимание! Внимание! Говорит штаб местной противовоздушной обороны. Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение по улице прекратить! Населению укрыться!
Новый снаряд ударил совсем близко. Трамвай, точно в испуге, рванулся с места и полным ходом пошёл вперёд.
— Ой, девочки, мне осколок в карман прилетел! — пошутила Катя.
Анна Васильевна строго взглянула на дочь.
— Со смертью не шутят, Катя, — сказала она и снова закрыла лицо руками.
Трамвай без остановок дошёл до Песочной улицы. Здесь был уже другой район и радио по-прежнему передавало музыку. Разрывы сюда доносились глухо и скоро совсем прекратились. В ответ заговорили другие пушки.
— Это наши?
— Наши. Засекли, наверное.
Анна Васильевна выпрямилась и стала смотреть в окно. Какой это был оживлённый и людный проспект перед войной! А сейчас… Три пассажира неторопливо вошли в вагон. По тротуару проходили одинокие пешеходы. После страшной зимы 1941/42 года, похоронив погибших от голода, отослав на Большую землю женщин с детьми, стариков, инвалидов, Ленинград стал малолюдным, но более организованным. Город готовился к решительной схватке.
Анна Васильевна ехала со своей бригадой на окраину города разбирать на дрова деревянный дом. На конечной остановке все вышли и направились по дороге к заливу. Навстречу изредка попадались нагруженные вещами или досками и брёвнами грузовики. На досках сидели перепачканные извёсткой женщины. Доски были оклеены обоями всевозможных цветов.
Навстречу этим машинам группами шли люди с ломами, пилами и топорами.
Начинался второй год блокады, и Ленинград запасался топливом.
На повороте Анна Васильевна услышала звуки рояля. Кто-то неумело и наспех сыграл «чижика», затем провёл пальцем по всем клавишам, от самой низкой до самой высокой ноты. Через несколько секунд «музыкант» снова перебрал все клавиши, но уже в обратном порядке. Свернув за угол, Анна Васильевна увидела в нескольких шагах от дороги пианино, выставленное из разломанного дома, и редкий пешеход удерживался от того, чтобы не свернуть в сторону и на ходу не провести пальцем по всем клавишам.
Многие дома были уже сломаны. Бесхозные вещи аккуратно складывались тут же, около дороги. Книжки, кастрюльки, рваная обувь, ведра, фотокарточки, чернильницы, бутылки, примуса, лампы, картины… чего-чего только тут не было!
В конце улицы бригаду встретил управхоз. Проверив ордер, он указал на высокий дом с мезонином.
— Вот этот. Вы, девушки, железо на крыше не очень рвите. Железо новое, ещё понадобится.
— Железо нам не нужно, не увезём. А там никто не живёт? — спросила Анна Васильевна.
— В доме никого нет. А вещички выставляйте поаккуратнее и поближе к дороге. Удобнее будет грузить. Все надо сохранить, — продолжал свои наставления управхоз. Он снял фуражку, почесал за ухом и горько добавил: — Все мои домики скоро растащат, одни печки останутся… Одно название, что управхоз.
Бригада направилась к дому. Солнце поднялось уже высоко. До прихода машины нужно было успеть наломать дров, а ещё ничего не было сделано. Обошли дом кругом. Обе двери были заколочены поперёк досками. Пока двое возились с парадной дверью, Катя подошла к чёрному ходу, поднялась на крыльцо, ухватилась за доску и что было силы рванула её на себя. Доска казалась прибитой, но отскочила так легко, что девушка свалилась с крыльца.
В доме стояли хорошие вещи. Стол, шкаф, буфет, стулья из тёмного дуба. Кровать никелированная. На стенах висели гравюры под стеклом.
Открыв шкаф, Катя увидела висевший там мужской макинтош. В карманах она нашла паспорт, записную книжку и стеклянную ампулу с прозрачными кристаллами. Девушка передала находку матери.
— Совсем ещё молодой, — сказала она, разглядывая фотокарточку на паспорте. — Наверно, умер.
— Надо управхозу отдать. Все-таки документы.
Анна Васильевна перелистала записную книжку, надеясь найти какие-нибудь записки, но книжка была новая, с совершенно чистыми страницами. Она бросила её на подоконник, паспорт спрятала в карман, а ампулу с кристаллами сунула обратно в макинтош.
Работа закипела. Вещи аккуратно выносили из дома и ставили их, как просил управхоз, у самой дороги. Через час с вещами покончили, и девушки полезли на крышу.
Анна Васильевна ещё раз обошла пустые комнаты, чтобы проверить, не осталось ли там чего-нибудь ценного. Проходя мимо окна, она случайно взглянула на брошенную записную книжку и, к своему удивлению, заметила, что на открытых страницах появились какие-то буквы. Они едва наметились, и прочитать слова было трудно.
— Катя! — крикнула она. — Поди сюда!
Когда девушка вошла, Анна Васильевна показала ей книжку.
— Тут что-нибудь было написано?
— Нет. Книжка новая.
— Посмотри-ка…
Девушка долго разглядывала страницу, на которой появились таинственные буквы. Неожиданная догадка мелькнула у неё в голове.
— Книжка лежала здесь, на подоконнике?
— Да.
— Это, наверно, от солнца.
— Что от солнца? — переспросила мать.
— Это особыми чернилами написано, которые на свету проявляются. Как фотобумага. Выйдем-ка на улицу…
Они вышли из дома и направились к вещам, сложенным у дороги. Здесь Катя расправила страницу, перегнула корешок, чтобы книжка не закрылась, и положила её на освещённый солнцем стол.
— Пускай полежит. Посмотрим, что будет потом.
Самым трудным было снять железо с крыши. Дальше дело пошло лучше. Девушки вошли в азарт. Доски одна за другой летели вниз, сопровождаемые весёлыми криками.
К пяти часам, когда пришёл грузовик, половина дома была уже разобрана.
Анна Васильевна сильно устала и решила отдохнуть, пока бригада занималась погрузкой машины. Подойдя к выставленным вещам, она вспомнила про записную книжку. Стол, на котором та лежала, был уже в тени, но буквы успели выступить. Теперь они были уже значительно отчётливее и темнее, и Анне Васильевне удалось прочитать в конце слово «аммиак», а выше — цифры «ЗХ18». Что означали эти цифры и какое к ним имел отношение аммиак, она, конечно, не поняла, но сильно встревожилась. Спрятав книжку в карман, где лежал найденный паспорт, она подозвала дочь.
— Катя, где эта трубочка, которая была в макинтоше?
— Там и осталась.
— Дай-ка её сюда. И никому не говори про нашу находку.
— А где книжка?
— Дома посмотришь.
Катя принесла ампулу и передала её матери.
Нагруженная машина ушла, захватив половину бригады. Остальные пешком направились к трамваю.
Всю дорогу Анна Васильевна размышляла о странной находке. Может быть, тут ничего и не было опасного, в мирное время она не обратила бы на это никакого внимания, но сейчас ей было тревожно.
Малейшее движение в порту вызывало со стороны немцев ожесточённый артиллерийский обстрел. Снаряды всех калибров летели через залив, рвались на берегу, в воде. Все, что могло гореть, было давно сожжено, остальное разрушено, и все-таки немцы видели, что жизнь в порту не замерла.
На палубе пожарно-спасательного судна сидели на корточках двое: старик, работавший на судне машинистом, и мальчик. Они разбирали испорченный осколком снаряда насос. Мальчик, зажав насос между колен, старался удержать его в одном положении, а старик отвинчивал гайку.
— Ну, опять, мешок прорвался… Посыпалось… — проворчал старик. — А ты не боишься, паренёк?
Мальчик посмотрел на машиниста и улыбнулся.
— Ты думаешь, они только в порт и стреляют? У нас на Петроградской бывает и почище, — сказал он.
Наконец гайка была отвёрнута и клапан вытащен. Снизу поднялся Николай Васильевич с мешком, в котором бряцали железные части машины.
— Разобрали? Так, Товарищ Замятин, сломанные детали я возьму с собой. Сейчас тут ничего не сделать. А ты, товарищ Замятин, пока протри машину и смажь… Устал, Миша?
— Нет, ничего.
— Поедем домой.
Они перешли к борту и спустились на маленький буксир, стоявший рядом.
Николай Васильевич ушёл в будку, а Миша устроился на носу. Скоро звякнули сигналы, забурлила вода, и буксир тронулся.
* * *В центре города, между Литейным и Кировским мостами, у набережной укрылось большое торговое судно. Уже свыше года стояло оно прикованным к гранитной стенке, без движения, без признаков жизни. Не слышно было на палубе выкриков команды, не скрипели лебёдки, и только изредка по дыму из трубы можно было догадаться, что судно дышит, что жизнь в нем не угасла совсем.
