Борис Васильев - Аты-баты

По залитому асфальтом полковому плацу, расчерченному белыми линиями для строевой подготовки, шла рота. Солдаты, в выходных тужурках и парадных фуражках, гулко топали надраенными до блеска ботинками и, старательно держа равнение, косили глазами на двух старших офицеров, которые стояли посередине плаца: могучего полковника и майора, казавшегося щуплым рядом с рослой фигурой командира полка.

— Рота, смирр-но!.. — пропел усатый прапорщик, шагавший впереди. — Равнение напра-во!

Полковник и майор подняли руки к козырькам. Пропуская роту, полковник, чья тужурка была украшена несколькими рядами муаровых планок, спросил:

— Что, комбат, жалко лучшего ротного отпускать?

— Ничего не поделаешь, товарищ гвардии полковник, — слегка вздохнул майор. — Как говорят французы, такова се-ля ви.

Полковник хохотнул:

— По-французски ты лихо навострился, майор, но смотри и соображай по-русски. Если при новом командире первая рота снизит показатели хоть по одному виду, я тебе такую «се ля ви» устрою, сразу про все свои рыбалки забудешь.

— Понятно, товарищ гвардии полковник, — уже совсем невесело вздохнул майор и посмотрел в сторону казармы.

От казармы к старшим офицерам бежали два молодых командира среднего звена: худощавый смуглый капитан с белесыми, выгоревшими на солнце ресницами и коренастый старший лейтенант с обветренным лицом.

Подбежав, офицеры перешли на строевой шаг и, остановившись на уставном расстоянии, замерли, дружно вскинув ладони к головньм уборам.

— Товарищ гвардии полковник, — с привычной четкостью докладывал капитан, — представляюсь по случаю сдачи первой роты второго батальона вверенного вам полка.

— Товарищ гвардии полковник, — подхватил рапорт другой офицер, — старший лейтенант Алексеев роту принял. Все в порядке.

— А я и не сомневался, что все будет в порядке, — полковник пожал руки офицерам, для чего ему пришлось слегка наклониться. — Ничего иного от первой роты и не ждал. Иди, майор, представляй нового командира.

Майор и старший лейтенант побежали к роте, а полковник, дружески взяв под руку капитана, пошел вместе с ним к штабу полка.

— Завидую я тебе, капитан, — говорил он на ходу. — Вот говорят, отрицательные эмоции вредны, а все равно завидую. Молодости твоей завидую. Что в Москву едешь. В академию. И что все у тебя впереди, а у меня, увы, все — в прошлом. — Он усмехнулся. — Помню, когда в академии учился, так начальник курса казался нам старым, а было-то ему ровно столько, сколько мне сейчас: сорок шесть лет, понятно — нет?

— Все относительно, товарищ полковник, — рассудительно заметил капитан. — В прошлом веке и в тридцать стариками числили. Полковнику Болконскому тридцать было.

— Так точно, — согласился полковник. — Только вот беда, капитан: для человека важно не сколько ему лет, а на сколько он чувствует себя, но для управления кадров — все как раз наоборот.

Они подошли к штабу.

— Мы ждем вас вечером, товарищ полковник, — прощаясь, сказал капитан. — Пожалуйста. Проводы — святое дело. И Веру Семеновну, естественно, тоже. Очень прошу, товарищ полковник.

— Благодарю, капитан, — сказал командир полка. — Я загляну непременно, а Вера Семеновна, к сожалению, не сможет. Внука нам подсунули. Такой архаровец, на минуту оставить нельзя. Понятно — нет?..

Худой и весьма пожилой человек стоял возле кассы продовольственного магазина военного городка. Старомодные очки его запотели, и, поскольку в одной руке была авоська с покупками, он никак не мог протереть стекла и беспомощно топтался у кассы, пытаясь на ощупь выбрать мелочь из кошелька.

Магазин в этот час был пуст, поэтому для молоденькой продавщицы и солидной кассирши происшествие с беспомощным покупателем было маленьким развлечением. Некоторое время они переглядывались, улыбаясь друг другу, пока, наконец, кассирша, сжалившись над стариком, не сказала со вздохом:

— Давайте ваш кошелек, папаша. Не бойтесь, не обсчитаю.

Старик охотно отдал кошелек. Кассирша, пощелкав клавишами аппарата, выбросила полоску чеков.

— Спасибо, доченька, — улыбаясь, покивал старик. — Дай Бог тебе здоровья.

Заметно трясущимися руками он запихал покупки в авоську и, запахнув куртку, перешитую из старой офицерской шинели, вышел из магазина.

— И чего ходит? — проворчала ему вслед кассирша. — В таком возрасте на печи надо сидеть, а не по магазинам бегать. И трясется весь, как с перепою.

— Да он не старый, — зевнув, отозвалась из-за прилавка молодая продавщица. — Это Любкин отец. Он не старый и не пьет ни капельки. Контуженный он на фронте. Вот и трясется с той поры.

Капитан и старший лейтенант Алексеев шли по аллее, которая вела от расположения полка к военному городку. Вдоль аллеи стояли аляповатые щиты с цитатами из уставов и наставлений.

— Ну, вроде все ты мне доложил, — почему-то вздохнул старший лейтенант. — Лучшая рота — это не подарок. Это крест.

— Да, чуть не забыл, — сказал капитан. — Насчет Манукяна. Механик-водитель он экстра-класса, но запомни: перед каждым серьезным делом его надо непремннно ругнуть. Не слишком, но ругнуть. Без обиды. Ясно?

Алексеев кивнул.

— А Рыжов — напротив. С ним поделикатнее, старшой. Жутко обижается, когда его ругают.

Они шли мимо Дома офицеров. В сквере перед ним на высоком постаменте стоял танк «Т-34» — стандартный памятник, какие встречаются почти в каждом гарнизоне, особенно танковом. На фронтальной плоскости постамента золотыми буквами были написаны фамилии офицеров, сержантов и солдат дивизии, погибших в боях Великой Отечественной войны.

— Вот еще что, — сказал капитан, поравнявшись с памятником. — Перед принятием присяги молодых солдат непременно приводи сюда, к памятнику. Форма одежды — парадная, цветы — ну и так далее. И прикажи, чтобы комсорг речь толкнул, но только не длинную… Длинная рассеивает внимание, отвлекает. Ясно?

— Понятно, — сказал Алексеев. — Традиция?

— Традиция. Формальность, конечно, но армейские ритуалы вообще мобилизуют. А раз так, значит, надо.

Старик с авоськой сидел на скамье во дворе, со всех сторон замкнутом жилыми домами. Посередине двора был залит каток, уже, правда, подтаявший. Однако это не мешало выписывать круги по мокрому льду девочке лет семи, одетой в юбочку с меховой оторочкой.

Подкатив к скамейке, на которой сидел старик, девочка поставила на нее ногу и принялась завязывать шнурок, но у нее это никак не получалось.

— Давай помогу, — улыбнулся старик и стал неумело завязывать шнурок дрожащими пальцами.

— А у вас пальцы дрожат, — сказала она.

— Дрожат, — согласился старик. — Но я справлюсь. Ты кем хочешь стать — Пахомовой или Родниной?

— Я — в одиночном, — девочка очень серьезно вздохнула. — У нас в этом виде с медалями плохо. Спасибо, дедушка. — И, деловито кивнув на прощанье, укатила прочь.

Старик засмеялся, покрутил головой и, немного понаблюдав за девочкой, поднялся. Взял авоську и пошел к дому, осторожно ступая чинеными яловыми сапогами.

Капитан и старший лейтенант Алексеев шли по улице военного городка. Здесь все знали друг друга, и капитану приходилось то и дело отвечать на приветствия встречных и обгоняющих.

— Ты извини, специально не знакомлю, — сказал он Алексееву.

— Понятное дело. Шапочное знакомство не для нашей службы. Тут либо все надо знать, либо — ничего.

— Тут и так все всё знают, — капитан невесело усмехнулся. — Вот, к примеру, есть у меня старик. Отец моей жены, а мне, стало быть, тесть, да? Как пришел приказ об академии, все время о нем думаю, но с Любой, с женой своей, еще не говорил. По правде сказать, тяну. Не решаюсь. Понимаешь, тащить его с собой в Москву совершенно невозможно. Там первое время наверняка в общежитии мыкаться, а его туда вообще могут и не пустить. Но даже если удастся снять квартиру…

— А здесь его разве нельзя оставить? — удивился старший лейтенант. — Ты тут — по первому номеру, в академию от части едешь. Пенсию твой тесть получает?

— Получает, дело не в деньгах. Беспомощный он какой-то, неприспособленный. Вечно всем помогать норовит, а ничего не выходит. И руки дрожат, и видит плохо. И потом, пить ему совершенно нельзя. Категорически.

— А он что, закладывает?

— Нет, что ты. Но сейчас за ним Люба присматривает, а если один останется, все может быть. Уговорят, разжалобят, затянут. А для старика две-три рюмки — это конец.

— А кроме вас у него никого нет?

— У меня — никого, а у Любы — брат. В Сызрани. Жена у него — стерва. Боюсь, обижать старика начнет. Но я принял решение все-таки отправить его в Сызрань. Нет у меня иного выхода. Так что ты, старшой, не удивляйся, когда о нас тут услышишь. Для того все и рассказал.