Ознакомительная версия.
Новый комбат, старший лейтенант Басин, молча принял оружие и каску, вышел из штаба.
Шел он быстро, решительно, правильно поворачивая, в путанице старых и новых ходов сообщения и отсечных позиций. Косте Жилину это понравилось — у человека есть военное чутье. Ориентируется…
Старшего лейтенанта Чудинова они нашли в дзоте. Привалившись к стене, ротный дремал. Когда хлопнула дверь, он вскочил и сразу же ухватился за пистолет; — Басина он не знал. Но потом увидел Жилина и засмеялся:
— Думал, диверсант. — и представился, небрежно коснувшись пилотки: и он не любил каски, а фуражки не имел.
Комбат тоже представился, и Чудинов неуловимо подобрался, но так же весело и беззаботно доложил, чем занята рота.
— Это вы приказали не мешать фрицам убирать трупы? — закончил он доклад вопросом.
— Я.
— Вроде перемирия?
— Зачем — перемирия? — поморщился Басни. — Во-первых, вони будет меньше, во-вторых, зачем уточнять наши огневые точки. Ведь они зачем шли? Разведку боем вели, вызывали огонь на себя. Может, в спешке и не все увидели, а вы им подскажете.
Чудинов помолчал, подумал и кивнул:
— Резонно. Ну вот я пулеметчиков и отпустил новый дзот доделывать, а сам здесь кукую на всякий случай. — И, уже не обращая внимания на комбата, весело спросил у Жилина:
— Это твои ребята со вторых линий били?
— Мои… — прохрипел Жилин. Горло почему-то перехватило.
Чудинов доверительно и весело пояснил Басину:
— Я, понимаете, смотрю, немцы так и валятся, а пулемета не слышно. Потом, когда они уже ворвались, жду ихнего тяжелого оружия — пулеметов там, минометов. А они как появятся на бруствере, так и падают. Мне ж не видно, кто их сечет, — позади все в дыму.
Что это, мыслю, за секретное такое оружие появилось — и не видно, и не слышно, а фрицы падают… Послушайте, комбат, а нельзя ли там еще снайперок расстараться?
И Басин, и Жилин невольно вскинули взгляды на Чудинова: уж слишком вольно он вел себя. Но в сумерках дзота его лицо освещалось только с одной стороны — с той, с которой горел фитиль в сплющенной гильзе зенитного снаряда. Лицо ротного казалось безмятежным и веселым. И в самом деле, чего ему побаиваться, Чудинову?
На взвод его не понизят — есть третья звездочка, на батальон не повысят — молод еще. И должно быть, Басин понял это, а может, ему оказалась близкой эта юношеская бесшабашность еще не остывшего от боевого накала ротного.
— Полагаете, товарищ старший лейтенант, что снайперы в наших условиях достаточно серьезны?
— Да я и сам не очень в них верил. Еще с Лысовым поругивался — и так людей мало, а он еще снайперов отрывает. Но сегодня — поверил. Особенно когда Мкрытчан рассказал, что они натворили у них.
— Мкрытчан — это командир девятой роты?
— Так точно. Ведь тут как все произошло? На шоссе утром ка-ак грохнет. Мы все повскакивали, смотрим — дым, взрывы… Гадаем: наша артиллерия или саперы пробрались и заминировали шоссе? Пока гадали, пока спорили, а тут налет. Ну, думаем, ясно: фрицы мстит. Нет, оказывается, дело по серьезному… А уж потом… — Чудинов запнулся, и голос у него зазвучал глуше, — Мкрытчан рассказал…
Чудинов примолк, словно только что понял: ведет он себя не соответственно обстановке.
Пришел новый комбат, прямой и непосредственный начальник, а он тут о снайперах, да еще… как с товарищем…
Басин не спешил прерывать паузу, но когда она слишком уж затянулась, он сел на патронный ящик и предложил:
— Садитесь, старший лейтенант. Закурим.
Чудинов уселся на обрубок бревна и достал кисет. Жилин продолжал стоять у притолоки.
Чем-то нравился ему Басин, но чем — еще понять не мог. Да и обида на него не проходила. Вернее, она только что прорезалась: для него, связного, за все время он не то что рукопожатия, слова порядочного не нашел. Конечно, формально он прав — связной есть связной. Комбат не обязан быть с ним запанибрата. Но ведь кроме формальностей есть еще настрой, стиль поведения. Со всеми Басин как человек, а с ним — в отдалении.
И Жилин впервые за эти сутки почувствовал, что на нем висит какой-то грешок, о котором Баси ну доложили, а он его не знает или не считает за грех. Но кто доложил?
Когда?
— И вы присаживайтесь, товарищ младший сержант, — не оборачиваясь, не предложил, а словно приказал комбат. И как только Жилин сел на второй обрубок, спросил:
— Так что вы там натворили, в девятой роте? Рассказывайте, товарищ младший сержант. — Жилин вскочил, но Басин, не повышая голоса, так же строго официально, почти приказал:
— Сидите, сидите.
Пришлось рассказать все как было, объяснять, почему поступали так, а не иначе, и все это походило на допрос, а может, и на обмен опытом. Чудинов обмяк — ему хотелось спать.
Состояние боевого подъема, которое давало ему право и возможность говорить так, как он говорил, исчезало.
Сквозь прикрытую задвижкой амбразуру все явственней просачивался шумок передовой — звяканье лопат, тюканье топоров, сдержанный, шепотом, говорок. Он был привычным, и потому на него не обращали внимания. Но когда шумок сразу стих и в наступившей тишине проступил далекий, очень далекий стук пулемета, все трое вскинулись и примолкли, поглядывая на амбразуру. Жилин встал и придвинулся к двери.
Минуту было тихо, потом шум прорезался снова. Но на этот раз он был иным — возбужденным, нерабочим: слышался говор, топот и чавканье ботинок, и, наконец, совсем близко кто-то простужено предложил:
— Санитаров надо бы…
Ему быстро ответил резкий, отбойный голос:
— Тащи к ротному в дзот! Там разберемся, кого надо.
Чудинов вскочил и скрылся за дверью. Комбат как сидел боком к двери, а лицом к амбразуре, так и остался сидеть, искоса поглядывая на стоящего у притолоки Жилина.
Поглядывал недобро и, кажется, недоуменно.
Дверь распахнулась, и командир взвода — рослый младший лейтенант — и невысокий, но крепко сбитый боец втолкнули в дзот человека с багрово-синюшным страшным лицом.
Его коротко стриженная голова все время дергалась — он не то икал, не то пытался что-то проглотить. Когда его отпустили, человек мягко скользнул на земляной пол…
— Это еще что такое? — строго спросил Басин, обращаясь к младшему лейтенанту.
Тот вытянулся, но не успел ответить. Из-за спин появился Чудинов.
— Это, товарищ комбат… пленный. Немецкий пленный. Немцы его в плен взяли, но не дотащили. Он так с утра и лежал на ничейке, возле воронки. И мы, и немцы, видно, решили, что убитый. А он сейчас вот прикатился. Покатом.
Жилин смотрел на бойца и не мог его узнать — таким оплывшим, багрово-синюшным, страдающим было его лицо. Но он вспомнил белый кляп и заступился.
— Противник, товарищ старший лейтенант, захватил его в траншее, связал и забил кляп.
Понятно, что в таком положении он не мог двигаться иначе как покатом.
Боец поднял тяжелую голову, в его узких заплывших глазах мелькнула благодарность, и он покивал — натужно и неясно.
— А вы откуда знаете такие подробности, товарищ младший сержант?
— Так я ж его отстреливал!
— Как это — отстреливали?
Жилин объяснил, и боец опять покивал, а Костя добавил.
Я ж до воронки их допустил, надеялся, что он в воронку скатится и там долежит. А он, видите, хитрее оказался. Рисковее. Притворился убитым. — Подумав, добавил:
— И то верно — из воронки червяком можно и не выбраться, и увидеть никто не увидит.
Боец снова покивал, и из его припухлых глаз выкатились слезинки. Он попытался что-то сказать, но слова слились в сплошное бульканье. Он покривился от боли и заикал сильнее.
Комбат поднял взгляд на Жилина, и тот, безмерно жалея этого так и не узнанного им бойца, сострадая ему, почему-то с обидой сообщил:
— Вам бы полежать связанным по рукам и ногам, да еще с крепким кляпом. У него ж отнялось все… Язык же завернут был… Корень загнут… а дышать как?
Странно, но Басин не удивился этому упреку. Он кивнул — понял, — выпрямился и приказал:
— Чудинов! Немедля санитаров. Медицине скажи, что я приказал прежде всего дать стакан водки. Пусть командир хозвзвода найдет. Утром разберемся. Раз живой — значит, очухается. — Он опять нагнулся к бойцу и извиняющимся тоном сказал:
— Потерпи чуток… Наладится.
Боец пошевелился, покивал и, трудно подняв словно ватную руку, провел ею по багрово-синюшному, в буграх лицу. Все смотрели на него и с сожалением и с болью, и все ж таки с малой долей брезгливости — уж слишком нечеловеческим оно казалось; слишком неясной, опасно неясной становилась судьба бойца…
Комбат выпрямился и опять резко приказал:
— Все! По местам. Жилин! Пойдем пройдемся по передовой.
И они ходили по передовой, слышали, как стонет тяжелораненый фриц, которого подцепили «кошкой» и волочили к бумажному мешку, смотрели, как работают бойцы.
Ознакомительная версия.
