Но генерал словно бы и не услышал вопроса. Он повернулся к командиру.
— Так, сейчас кормите людей, потом готовьте технику и оружие. К шести утра отряд должен быть готов к выдвижению.
— Всё понял, товарищ генерал! К шести утра отряд будет готов. — со сдержанным «спецназовским» достоинством откликнулся Сергеич.
— Хорошо! — явно помягчал генерал. — Я знаю, что на вас можно положиться.
Он уже развернулся, что бы идти к палатке, как вдруг его взгляд упал на «семьдесят двойку» Эрика, стоявшую в колонне. В глазах генерала мелькнуло удивление.
— А это ещё что это за танк? Откуда он?
— Это наша машина, товарищ командующий… — ответил Сергеич.
…Пока командир объяснял, откуда к нам попала «семьдесят двойка» генерал нетерпеливо постукивал себя шомполом по жарко начищенному сапогу. Не дослушав объяснения до конца, он перебил Сергеича.
— Так, я всё понял. Никаких диких танков мне здесь не надо. Паршутин, сколько вы получили от армейцев машин? — повернулся он к сопровождавшему его полковнику.
— Роту, товарищ генерал. Но в ней только семь танков.
— Забирайте туда и этот. Будет восемь. Рота наша главная ударная сила!
— Есть!
— Товарищ подполковник, вам приказ понятен? — генерал упёрся хмурым взглядом в Сергеича.
— Так точно, товарищ генерал! Но танк этот с нами уже семь месяцев. — Сергеич словно бы и не заметил генеральской раздражённости, и продолжал гнуть своё — У нас отличное взаимодействие, слаженность. Разрешите его оставить с отрядом?
— Отставить! — в голосе генерала зазвенела «предгрозовая» истеричность. — Решение принято! Нечего силы распылять! Сейчас не та обстановка! «Духи» дожимают нашу окружённую группировку. Сейчас всё надо бросит на деблокаду наших. И вашим «спецам» тоже в стороне отсидеться не придётся. Выполняйте приказ!
…Утром мы вошли в западный пригород Грозного, а вечером, после очередного разгрома из Москвы, танковую роту кинули на прорыв чеченской обороны в районе горбольницы.
Как уже потом мы узнали, роту отправили в бой под прикрытием какого-то ОМОНа, который при первом же обстреле залёг и дальше не пошёл. Но танкисты, вырвавшиеся вперёд, этого не знали, и, продолжали выполнять приказ, продвигаясь к центру города, где дрались в окружении наши части. На подходе к стадиону, всего в километре от комплекса зданий, где оборонялись наши, рота попала в засаду.
К комендатуре, где находилась администрация города и рота охраны штаба, прорвался только один танк.
Конечно, мы верили, что это был Эрик. Ведь везения и чутья у него было на троих.
…А ещё через сутки, когда Грозный уже был окружён плотным кольцом войск, и, отозванный срочно из отпуска армейский командующий предъявил боевикам ультиматум, вдруг, пришёл приказ из Москвы немедленно прекратить все боевые действия. В эту же ночь из Москвы прилетел отставной десантный генерал Воронов, пробившийся не задолго до этого в очередные фавориты Кремля, и, отстранив всё командование, уселся за стол переговоров с лидером боевиков Масхадовым. На следующее утро мы узнали, что Воронов принял все условия, выдвинутые Масхадовым, и русские начинают немедленный вывод своих войск из Чечни. Война закончилась…
Боевики смеялись нам в лицо:
— Ми купылы ваш Крэмл! Собралы чемадан зэлэнью. И отвэзлы прямо в Крэмл. А то нам совсэм вай— вай прыходыл. Гранат заканчывлся, патрон заканчывался, мын заканчивался. Спасыбо Москве, спаслы нас!
* * *
…На Ханкале я вновь увиделся с Лазаренко.
Начклуба лежал в госпитале. Шальная пуля оторвала ему палец на правой руке, и теперь он хандрил на больничной койке.
— Вот козлы! Всё продали! Всех сдали! Лёлёк, разве это правительство? Разве это президент? Гондоны они штопанные, а не правители!..
Меланхолия Лазаренко усугублялась тем, что его клуб, который он с любовью и усердием собирал целый год, по договору передавался со всем имуществом чеченам. И его любимый бильярд, и вся аппаратура для ансамбля, и киноустановка с новейшим звуком, и даже «внештатная» баня — всё это теперь становилось добычей боевиков.
— Сожгу всё к едреней матери! Хрен что они у меня получат!
Я дипломатично помалкивал о том, что в клубе уже давно сидели «наблюдатели» со стороны боевиков, которые должны были наблюдать за выводом войск и передачей оставляемого по «мирному договору» имущества «свободной Ичкерии».
Думаю, что Лазаренко и сам это знал, но самолюбие не давало смириться с неизбежным.
— Кстати, Абрютин, а где обещанное ухо? — кривясь от боли, после очередной перевязки, вдруг вспомнил начклуб. — Между прочим, было обещано. А твой дружок вообще чмо болотное! Не по-мужски это. Я ему, можно сказать, первую помощь оказал, а он…
Так спецназовцы не поступают. Ты это передай ему!
— Ладно, не кипятись. — Попытался сгладить углы я — Его просто забрали от нас, и кинули на Грозный. Четыре дня назад — в самую мясорубку! Говорят, их там всех пожгли. Даже и не знаю — жив ли он. Такой бардак кругом. Сам видишь…
— Вижу… — невесело отозвался Лазаренко и полез в тумбочку за заветной флягой. — Только, если он настоящий мужик, то слово должен держать в любой обстановке…
— Верь мне, Толик, он мужик что надо! Я его знаю. Если найдётся, обязательно слово сдержит.
— Поверю, когда ухо принесёт. — Уже беззлобно пробурчал, разливая водку по стопкам, начклуб. — А то скоро отправят меня в родной Ростов и поминай как звали…
…На следующий день моей группе отвели участок для поиска наших погибших. В основном все тела были уже собраны, и теперь мы разыскивали двух своих солдат пропавших безвести в одном из ночных боёв.
Сгоревшую «семьдесят двойку» я разглядел издалека. И сразу защемило сердце.
При всей похожести каждый танк всё же имеет что-то неуловимо своё. И это был наш танк!
Я очень хотел ошибиться, обознаться, но когда мы подошли ближе, блёклый номер, проступавший сквозь обгоревший, закопченный метал развеял все надежды.
«Двести восемьдесят шесть» — это был танк Эрика!
Люки его были распахнуты. Мы осторожно заглянули внутрь. Страшный жар уничтожил почти всё внутри. Обугленные останки приборов, сидений, каких-то деталей, проводки грязной кучей серого пепла лежали на дне башни. Преодолевая брезгливость, я заставил себя спуститься в башню и шомполом разрыть их до металла днища, но ничего похожего на человеческие останки видно не было. Я вздохнул с облегчением. Появилась надежда.
«Может быть ушли? Пробились к своим…»
Мы насчитали одиннадцать гранатомётных попаданий. Вся машина была словно истыкана какими-то чудовищными иглами. Десять из них не пробили броню. Автоматный шомпол, которым я прощупывал каждую дыру, упирался в конце своего пути в сталь. И только один из них пробил защиту. В башне, у командирского люка — видимо били с крыши — было прожжено насквозь узкое как жало отверстие. Оно шло через, разорванную как жестяная банка, пустую коробку динамической защиты.
Ствол пушки смотрел прямо в свежий пролом дома на другой стороне улицы. Не знаю почему, но мне захотелось узнать, куда направил свой последний снаряд Эрик. Осторожно пробравшись через вываленную разрывом стену, я оказался внутри дома. Кругом всё было густо засыпано битым кирпичом и кусками развороченных взрывом плит перекрытия. Разобраться, понять что-то в этом месиве было не возможно, и я уже, было, собрался выбираться, как вдруг ноздри уловили знакомый сладко— приторный запах мертвечины.
Сглотнув неприятный комок, я пошёл на запах. В углу развороченной комнаты, из под упавшей двери торчал край одежды. Я ухватился за край двери и, приподняв, откинул её в сторону.
Под ней придавленный огромным куском перекрытия лежал убитый боевик. Из под тела выглядывала труба гранатомёта, в которой так и осталась торчать невыстреленная граната.
«Вот, значит, кого ты Эрик достал…»
— Товарищ командир! — Услышал я с улицы голос Полетаева — бойца моей группы. — Там это… Ну, в общем танкисты наши…
…Метрах в пятидесяти от танка, у полуразрушенной стены в небольшом закутке за старым ларьком, под какими-то старыми одеялами лежали тела.
Эрика можно было узнать только по кроссовкам, которые ему в подарок на день рождения привёз из Москвы наш доктор. «Эльф» страшно обгорел и чудовищной черной куклой лежал перед нами. Видимо, кумулятивная струя мгновенно воспламенила пространство внутри башни, а может быть, потеряв от взрыва сознание, Эрик просто не смог сам выбраться из горящего танка.
Рядом такой же до неузнаваемости обгоревший лежал его наводчик — молчаливый контрактник Вовка из Архангельска. На них сверху ничком лежал механик — водитель Ромка. У него были обгоревшими шея и руки, но вся спина была густо испорота пулями. Видимо Ромка успел вытащить из горевшего танка свой экипаж, но потом его почти в упор расстреляли «чечи». Когда мы осторожно перевернули тела убитых, то под каждым из них были в асфальте выщерблены от пуль. Их всех добили…
