— Взлетели в двадцать два десять, — докладывает Хиваз. — Летим пятнадцать минут. Первый контрольный пункт…
У штурмана много работы: измеряет силу и направление ветра, определяет угол сноса, прокладывает путь на карте, отмечает время, следит за ориентирами, за воздухом, обо всём докладывает лётчику. А главная работа впереди: в любых условиях, под обстрелом, в лучах прожекторов, обнаружить цель и поразить её. Прицельное приспособление очень простое: два вертикальных металлических стержня на борту кабины и отверстие в нижней плоскости. Самолёт в момент прицеливания должен идти ровно, как по ниточке, иначе бомбы упадут не туда, куда надо.
Летим над прибрежной полосой между морем и Крымскими горами. Склоны покрыты вечнозелёными лесами. В небе, как гигантская САБ,[2] висит полная луна. Ориентиры просматриваются как днём. Через всё Чёрное море до самого горизонта протянулась серебряная дорожка. По обе стороны от неё переливаются, вспыхивают и гаснут большие и маленькие блики. Полное небо звёзд. Внизу мелькают разноцветные огоньки. Прохладно — высота три тысячи метров.
— Линия фронта, — снова подала голос Хиваз. — Летим двадцать две минуты.
Горный хребет тянется вдоль южного берега Крыма от Феодосии до Севастополя. В районе Ялты — две самые высокие вершины: Роман-Кош, 1545 метров, и Ай-Петри, 1233 метра. Лучших ориентиров не придумаешь, но на их склонах, возможно, — зенитные батареи.
— Подлетаем к Алуште, — доложила Хиваз. — Брошу листовки.
Я снижаюсь. На фоне звёздного неба, облитая лунным светом, отчётливо видна каменная глыба, имеющая форму женской головы. Причудливое творение природы, как это часто бывает, породило легенду.
Когда-то в этих местах обитал злой джинн, который похищал из окрестных аулов молодых мужчин и превращал их в своих рабов. В единоборство с ним вступила красивая, отважная девушка. Одолела джинна, но и сама погибла, превратилась в гору. И едва не погубила нас: со склона нас обстрелял крупнокалиберный пулемёт.
Листовки сброшены.
— Хенде хох! — кричит Хиваз и добавляет несколько крепких выражений.
Даю полный газ, снова набираю высоту. В лунном свете грозно поблёскивают тупые рыла стокилограммовых бомб, выступающие из-под нижней плоскости. Дадим сегодня жару фашистам!
Хочется верить и в силу «бумажных бомб». Текст листовок лаконичен и убедителен: немецкие и румынские войска в Крыму обречены, сопротивление бессмысленно, лучший выход — сдаваться.
Подлетаем к Ялте, начинаю планировать на минимальных оборотах. Город окружён горами. На восточной и западной стороне в небе шарят лучи прожекторов; беспорядочно стреляют зенитки, но ни одного «По-2» не видно. В районе порта — несколько пожаров. «Хорошо девушки поработали, — удовлетворённо думаю я. — Поищем цель в бухте…»
— Военный катер! — крикнула Хиваз. — У причала!
— Вижу.
Разворачиваюсь и ложусь на боевой курс.
— Чуть вправо, — командует Хиваз. Прожекторы обшаривают небо, зенитки замолчали.
Нас пока не слышат и не видят, мы проскочили между двумя «берёзовыми рощами». Самолёт качнуло — отделилась бомба. Почти в тот же момент мы попали в какой-то воздушный поток, чувствую — будет неудача.
— Мимо! В причал угодила! — в голосе Хиваз отчаяние. — Заходи снова!
Она могла сбросить сразу обе бомбы, но решила одну приберечь, молодец, ведь нас ещё не обнаружили, зайдём с другой стороны, долбанём по той же цели.
Снова грохочут зенитки, но обстреливают не нас.
Летим над морем. С минуту продолжаю планировать, потом прибавляю обороты, набираю высоту и, разворачиваясь, круто накреняю самолёт. Он очень послушен, мгновенно и точно выполняет все мои беззвучные команды. Мысленно разговариваю с ним, как с живым существом: «Молодец, умница. Мы целы и невредимы, работай спокойно. Сделаем дело и сверкнём пятками…»
Над бухтой светятся пулемётные трассы, в любой момент нас может схватить прожектор, но мы снова вышли на цель, и я уверена, что на этот раз Хиваз не промахнётся. Только прямое попадание в самолёт может прервать нашу атаку. Так я думала и… просчиталась.
Цель была хорошо видна, можно было бомбить без САБа. Высота 600 метров, точно по инструкции. И вдруг катер исчез! Вместо него — огненный шар. Кто-то из наших опередил нас.
Других катеров мы не обнаружили.
— Тридцать пять градусов вправо! — крикнула Хиваз. — Там какая-то башня. Видела, когда разворачивались.
Ложусь на новый боевой курс. Вижу каменное сооружение, напоминающее усечённую пирамиду. Может быть, полуразрушенный маяк. Что там внутри — склад, штаб, столовая, пулемётные гнёзда?..
Лучше бы, конечно, всадить эту «сотку» в катер.
В мягком, воркующем — рокоте мотора слышится: «Не огорчайся… Вперёд…»
— Бросила, — в голосе Хиваз никакого энтузиазма. — Держи прямо на луну!
Резко даю полный газ, и в то же мгновение ослепительно яркая вспышка высветила, как мне показалось, всё побережье. Мощная взрывная волна подбросила самолёт, я едва не упустила управление. Падаем на луну.
Хиваз молчит, на неё не похоже, что с ней?
— Ты жива? Молчание.
Оборачиваюсь — Хиваз наполовину высунулась из самолёта, любуется делом своих рук»
— Могла вывалиться, — ворчу я. — Пристегнись.
— Как здорово! Склад горючего, а я думала… Прямо по курсу рвутся снаряды, сверху неумолимо опускается луч прожектора. Ныряю под него, немцы открыли огонь из автоматов. Лечу змейкой. Ушли…
— Под нами Гурзуф, — весело, докладывает Хиваз, — а зарево ещё видно!
Я глянула на указатель расхода горючего и поняла: до аэродрома не дотянем, встречный, ветер.
— Курс на запасной аэродром, штурман.
— Два градуса влево…
Севастополь, Ялта, Гурзуф, Артек… До войны за этими словами виделись белокаменные дворцы, здравницы» солнечный край, где всё для сердца мило. Пришёл враг, разрушил, разграбил, испоганил. Говорят, под Ялтой, в Ливадии, бывшем царском поместье, в бывшей всесоюзной здравнице Гитлер вручал Манштейну фельдмаршальский жезл. В тот бы вечер, когда они пировали, получить бы нашему полку задание.
Надо сразу, как только освободим Крым, заставить пленных восстанавливать всё, что разрушено. Генералов, всех офицеров, гитлеровских выкормышей, — на самые трудоёмкие работы, пилить ракушечник, месить глину. Сказать им: пока не восстановите, домой не отпустим.
Приземлились на небольшой, неровной площадке, когда стрелка расхода горючего стояла на нуле.
Подошёл дежурный, вооружённый винтовкой, пожилой, заспанный сержант из батальона аэродромного обслуживания.
— Горючее есть? — спросила Хиваз, выскочив из кабины.
— Нету.
— Когда подвезут?
— Не знаю.
— Почему не знаешь? — голос Хиваз зазвенел, но на дежурного это не произвело никакого впечатления. Даже не ответил.
— Есть тут ещё кто-нибудь? — спросила я.
— Никого, я один. Палатка, три «летучие мыши» — всё оборудование. Могу идти?
— А ты почему такой невесёлый? — сохраняя строгий тон, спросила Хиваз. — Тебя что, жеребёнок лягнул?
«Прошлый раз совершили вынужденную посадку с Валей, — вспомнила я, — и в наше отсутствие погибли Женя Руднева и Паша Прокофьева».
— А ты что приуныла? — Хиваз внимательно посмотрела на «меня. — Беспокоиться о нас не будут: кто-нибудь видел, как мы отбомбились и ушли. Тут городок близко, Старый Крым, там, наверно, комендатура. Сходить?
— Спать, штурман. Утро вечера мудренее.
— Слушаюсь, товарищ командир! — Хиваз быстро забралась в кабину и свернулась там, как котёнок.
Она, конечно, права. Оснований для большого беспокойства у Бершанской не будет. Утром кто-нибудь прилетит на выручку. А вот у меня душа не на месте. И у Хиваз тоже, хотя виду не подаёт. Только оторвёшься от полка, и чёрт знает что лезет в голову.
Я походила вокруг самолёта, прислонилась к фюзеляжу, закрыла глаза. Как в немом кино — аисты, весёлые девушки в цветущей долине, самолёты, и всё залито неестественно ярким, мучительно тревожным лунным светом…
Видимо, я задремала и простояла так очень долго. Когда очнулась, уже рассвело. Прямо перед собой я увидела полуразрушенную белую мечеть, служившую нам ориентиром, и неподвижную фигуру человека, сидящего у стены. Дежурного не видно, спит, наверно, в палатке.
Вынув пистолет, я подошла к незнакомцу. Худое, коричневое от загара, изрезанное морщинами, лицо, умные, живые, карие глаза, чёрные, с проседью волосы, такая же бородка, одет в лохмотья, в левой руке чётки, сделанные из раковин.
Полузакрыв глаза, не обращая на меня внимания, он не спеша перебирал чётки и еле слышно бормотал:
— Бисмилля ирахим… ля йлляхи иль алла…
«Местный татарин, — подумала я. — Кто он — друг или предатель, фашистский холуй? Сколько времени он тут сидит? Вооружён или нет? Если враг, почему не напал, почему сидит на виду? Отвлекает внимание?»
