Второй налет артиллерии он уже воспринимал не так, как первый. Ему казалось, что наша артиллерия бьет слишком слабо, что снаряды ее рвутся совсем не там, где сидит противник, что самое опасное — первая вражеская траншея осталась цела и невредима.
Когда справа и слева командиры закричали: «Приготовиться к атаке!», он также прокричал эти слова, оглянулся по сторонам и из четырех своих пулеметов увидел только один. Он хотел разыскать остальные пулеметы, но по траншее разнеслось: «В атаку, вперед!», и он, боясь отстать от других, выскочил наверх и, по колени утопая в снегу, побежал. Беспорядочные крики, тяжкое дыхание и топот ног множества людей вместе с грохотом артиллерии и треском стрельбы слились в один странный и ни с чем несравнимый гул. Гул этот, все нарастая и ширясь, захлестнул Дробышева и понес туда же, куда бежали все — к вражеским траншеям. Проваливаясь в глубоком снегу, он падал, поспешно вскакивал и продолжал бежать, совсем забыв, что он командир, что на его ответственности целых четыре пулемета.
Опомнился он, когда под ногами мелькнули куски изорванной колючей проволоки и совсем рядом темнели извивы траншеи, через которую уже перескакивали стрелки.
«Где пулеметы?» — беспокойно оглядываясь, подумал он. Впереди, справа, слева и позади бежали незнакомые люди с винтовками, с автоматами, с бронебойками, а станковых пулеметов нигде не было видно. От острого сознания своей оплошности он резко остановился и сразу же увидел свои расчеты. Они были тут же, почти рядом с ним: два слева и два правее, у самого изгиба траншеи.
— Вперед! — закричал он радостно. — От стрелков не отставать!
Сознание окончательно вернулось к нему, и он теперь не просто бежал, куда бегут другие, не представляя отчетливо, что он делает и зачем, а чувствовал самого себя и видел все, что делается вокруг.
Впереди, где должен быть противник, все так же, как и в начале наступления, густо и часто ложились наши снаряды, затягивая дымом слившиеся с горизонтом сплошные заснеженные поля. Прямо перед кипением взрывов, казалось врезаясь в него, уже не бежала, а поспешно шла негустая стрелковая цепь. Позади нее виднелись кучки пулеметчиков, бронебойщиков, связистов. По едва заметным разрывам в цепи Дробышев определил, что впереди всех продвигалась пятая рота, которую поддерживал его взвод; слева, почти на уровне с пятой, наступала четвертая рота, а справа, изгибом уходя далеко в сторону и назад, рассыпались стрелки шестой роты. И дальше, вправо и влево, скрываясь в призрачном розовато-сиреневом тумане, виднелись стрелковые цепи, одиночки и группы людей, с трудом пробивавшиеся по снегу орудия, повозки, редкие автомобили. Все это многолюдье катилось на юг, откуда редко и неуверенно били пушки и минометы, вспыхивали очередями автоматы и пулеметы, хлопали винтовочные выстрелы. И свои пулеметы Дробышев видел отчетливо. Они передвигались точно там, где им было приказано, — на флангах и в центре пятой роты. Этим, видимо, был доволен и командир роты, который в окружении связных неторопливо шел метров на пятьдесят левее Дробышева.
И только одно было непонятно Дробышеву: огонь противника был очень слаб, а санитары и сами солдаты в разных местах несли и вели раненых. Видимо, ранило кого-то и в правом расчете Дробышева, потому что туда бежали сразу двое санитаров с большими сумками на спинах. Хотел было побежать туда и Дробышев, как над полем, мгновенно остановив все движение, сплошным свистящим потоком густо запели пули. Цепь пятой роты, шедшие за ней пулеметчики и бронебойщики, сам командир роты и его связные мгновенно исчезли, словно растаяв на испятнанной черным снежной пелене. Инстинктивно упал и Дробышев Лицо и оголенные руки обожгло холодом, и это сразу вернуло его к действительности. Он приподнял голову, стряхнул снег и прислушался. Впереди все так же методично и неторопливо рвались наши снаряды, а откуда-то справа длинными, злыми очередями выхлестывали три или четыре тяжелых немецких пулемета. Под их огнем, врастая в снег, все замерло на поле. То, что это били тяжелые немецкие пулеметы, и что их было три или четыре, Дробышев понял сразу же, а вот где они стояли, определить никак не мог. Он всматривался вперед, вправо и ничего, кроме серого дыма, темных пятен на снегу, не видел. А пулеметы, перемежаясь очередями, продолжали безумолчно строчить, выплескивая струи невидимого, свистящего над землей металла. На мгновение Дробышеву подумалось, что этот свист и треск никогда не прекратятся и что все, кто залег под огнем фашистских пулеметов, навеки останутся лежать на этом запеленованном снегом ровном поле. Эта мысль была так болезненна и страшна, что Дробышев вскочил на ноги и тут же упал. Прямо над головой с визгом неслись пули. Кусая снег, лежал он недвижно и вдруг с поразительной ясностью вспомнил тактическое занятие в училище. Там на учебном поле преподаватель создал точно такие же условия, когда наступавшие стрелки залегли под вражеским огнем. Долго бились тогда курсанты, пытаясь разгадать, откуда стреляет противник, высказывали самые различные предположения, а правильно определить не могли. А дело оказалось проще простого: маскируясь высотой, вражеские пулеметы били с фланга. Это был обычный, излюбленный во всех армиях и самый опасный для наступающих фланговый огонь.
— Точно! — вскрикнул Дробышев, мгновенно решив, что нужно делать.
Он вскочил и, не слыша свиста пуль, побежал к своему правому пулемету. Уж подбежав к пулемету, он чуть не остановился от удивления: за щитом лежал всего один человек.
— Где расчет? — падая рядом, спросил Дробышев.
— Ранены, — ответил пулеметчик и обернулся к Дробышеву. Это был Чалый.
Со своей неизменной язвительной усмешкой, вызывающими глазами смотрел он на Дробышева. Тот словно не заметил ни усмешки, ни взгляда и спокойно, словно это был не Чалый, приказал:
— Забирайте коробки с лентами и — вперед!
Сам он схватил за лямки и, пригибаясь, потащил салазки с пулеметом Громыхая коробками, Чалый бежал следом.
«Скорее, только скорее», — слыша, как все так же отчаянно и зло выхлестывают вражеские пулеметы, торопил себя Дробышев. Ноги глубоко проваливались в снег, непомерно тяжелый пулемет тянул назад, до острой боли давя лямками на руки.
«Сейчас, сейчас гребень, скорее, скорее!» — мысленно повторял Дробышев. До гребня высотки было еще далеко. Тяжело дыша, выбиваясь из сил, Дробышев тянул салазки, с трудом отвоевывая метры. Вдруг он почувствовал неожиданное облегчение. Он обернулся и увидел Чалого. Связав коробки с лентами ремнем, он перекинул их через плечо и освободившимися руками тянул лямку.
Вражеские пулеметы трещали где-то совсем рядом, а впереди все так же расстилалось сплошное белое поле.
— Ложись! — крикнул Дробышев, увидев за белым полем уходящую вдаль низину, на которой темнели не то окопы, не то люди. Это был гребень высоты, к которому стремился Дробышев. Вдвоем толкая пулемет, они проползли метров сто и увидели фашистские пулеметы. Их действительно было четыре. Самый крайний стоял так близко, что отчетливо различались и зеленые каски и мертвенно-бледные лица вражеских пулеметчиков. Остальные три пулемета стояли уступом позади этого. Фашисты были так поглощены стрельбой, что даже не заметили появления на высотке советского пулемета.
— Ленту, — дрожа от возбуждения, прошептал Дробышев.
Неуловимым движением Чалый вставил ленту в приемник, и Дробышев, зарядив пулемет, сразу открыл огонь. Он не видел, как сникли гитлеровцы у ближнего пулемета, и перенес огонь на второй пулемет. Он хотел было ударить по третьему, как из низины хлестнула длинная очередь, и перед его глазами взметнулось снежное облако. Началось то, что пулеметчики и артиллеристы любят называть дуэлью. Советский пулемет вступил в единоборство с двумя фашистскими. Не слыша свиста пролетавших пуль и воя рикошетов, Дробышев, как на стрельбище, ударил по одному, затем по второму пулемету и вдруг, ойкнув, оборвал стрельбу.
— Вы ранены? Пустите, я! — услышал он голос Чалого.
— Ленту! — пересиливая боль в левой руке, крикнул Дробышев. Привстав на колени, Чалый помог зарядить пулемет, и Дробышев вновь открыл огонь, добивая четвертый фашистский пулемет.
— Готов, товарищ лейтенант! — кричал Чалый. — Готов, стойте!
Дробышев не слышал его. Взволнованный и разгоряченный, позабыв о боли, он для верности еще раз ударил по темным пятнам, где стояли три вражеских пулемета, и, оборвав стрельбу, прерывающимся голосом прошептал:
— Теперь назад, в укрытие!
— Давайте перевяжу, товарищ лейтенант, вы же ранены, — совсем несвойственно ему мягко сказал Чалый.
— Некогда перевязывать! — прервал его Дробышев. — Уходить надо. Сейчас они минометами или пушками накроют…
И действительно, едва они успели метров на пятьдесят оттащить пулемет, как нарастающий вой сдавил воздух, и на высотке ахнуло множество взрывов.
