Чем же могли быть вызваны взрывы такой силы?
Догадаться было нетрудно.
В вагонах, уничтожаемых штурмовиками, находились снаряды, подвезенные сюда немцами для снабжения войск.
В первое мгновение немцы настолько растерялись, что зенитный огонь, вместо того чтобы усилиться, ослабел. Но уже через минуту зенитчики стали приходить в себя. Зенитки били чуть ли не из-под каждого куста. Положение истребителей, более подвижных, имеющих возможность уйти вверх, в тучи, и не связанных необходимостью держаться над самой железной дорогой, было еще сносно. Но положение штурмовиков стало чрезвычайно опасным. Кого-нибудь из них непременно собьют, если только они немедленно не повернут и не уйдут отсюда.
Но цепи вагонов со снарядами были длинны, занимали несколько путей, раскинулись на несколько километров, и чтобы взорвать их все, нужно было время. И штурмовики не уходили, а продолжали нырять в расползающиеся клубы дыма, хлопоча над составами, как большие жуки. И примерно на четвертой минуте штурмовки в один из них попали.
Самого попадания Лунин не видел. По тяжелому дымному следу он понял, что штурмовик горит. Пламя распространялось по нему стремительно, за какие-нибудь полминуты дойдя от хвоста до кабины. Там, в кабине, два человека — пилот и стрелок.
Горящий штурмовик продолжал вести себя так, будто ничего не случилось. Он врывался в стлавшийся по земле дым и обстреливал цепи вагонов. Было видно, как сзади, не переставая, мигал багровый глазок пулемета стрелка. Потом горящий штурмовик, держась низко над землей, отошел от железнодорожных путей, перевалил через разрушенные станционные постройки и оказался над шоссе.
Когда началась штурмовка, покрытые брезентом вражеские грузовые машины, бесконечной вереницей стоявшие на шоссе, сделали попытку удрать. Но три из них опрокинуло взрывом, и, перевернувшись, они загородили проезд. Из их кузовов вывалились снаряды и поблескивали на снегу. Объехать опрокинутые машины было невозможно, но перепуганные водители в панике продолжали напирать, и грузовики сбились на дороге в плотную массу — в три и даже в четыре ряда. Горящий штурмовик спокойно и неторопливо направился прямо в это скопление грузовых машин.
Лунина опять подбросило в воздухе. Шоссе заволокло дымом. Когда дым рассеялся, нельзя было разобрать ничего — ни взорвавшегося самолета, ни уничтоженных машин. Всё слилось в большое, зловещее черное пятно.
Этот подвиг двух человек, совершённый так просто, деловито и естественно, потряс всех, кто его видел. Штурмовка по-настоящему только теперь и началась. К зенитному огню штурмовики, казалось, стали совсем равнодушны и заботились только о том, как бы не пропустить ни одного вагона. И станция, и поселок, и леса кругом — всё тонуло в дыму. Земля и небо содрогались от могучих взрывов…
Со второй половины дня туманы в ложбинах поредели, метель прекратилась. Видимость значительно улучшилась. После обеда Лунин по приказанию командования направил четверку своих самолетов для охраны наших войск с воздуха: с улучшением погоды немецкие бомбардировщики могли попытаться совершить нападение. В четверку эту входили Татаренко, Костин, Карякин и Рябушкин. Старшим Лунин назначил Татаренко.
Пройдя над передовой во всю ее длину, они повернули обратно. Горючего у них оставалось ровно столько, чтобы дойти до аэродрома. Облака теперь были очень высоко, на высоте полутора тысяч метров, и Костин, Карякин и Рябушкин шли под самыми облаками. Татаренко, несколько их опередивший, нырнул вниз, чтобы рассмотреть двигавшуюся к фронту колонну каких-то машин, и шел метров на шестьсот ниже своих товарищей. И внезапно Костин увидел два самолета, выскочившие из облаков и направившиеся прямо к самолету Татаренко.
Никогда еще таких самолетов Костин не видел. У них были странные тупые рыла и прямые, словно обрубленные, консоли крыльев. И именно оттого, что таких самолетов Костин никогда не видел, он понял: это «Фокке-Вульфы».
Наконец-то! Ну что ж, посмотрим… Во всяком случае, они не очень смелы… Костин был убежден, что они атаковали Татаренко только оттого, что им показалось, будто он один. Трех других советских истребителей они заметили не сразу. Обнаружив, что они имеют дело не с одним советским самолетом, а с четырьмя, они оставили Татаренко и мгновенно, обратились в бегство.
Они понеслись вверх, обратно к тучам. Да, круто они могли подниматься, очень круто! Круто и быстро. Куда «Мессершмиттам»!
У советских истребителей горючее было на исходе, но они забыли об этом. Нельзя же пропустить такой случай! Они поднялись так же круто и так же быстро. Ни на метр не отстали. Так, все вшестером, одновременно и почти в одном месте, они пробили облака.
Видя, что удрать невозможно, немцы решили принять бой. «Только не дать им ударить в лоб, — думал Костин. — Вооружение на них, безусловно, много сильней, чем на „Мессершмиттах“, и удара в лоб можно не вынести. Жаль, что мои товарищи недостаточно разбираются в вопросах тактики…» Но оказалось, что товарищи не хуже его самого понимали, что незачем подставлять себя под лобовой удар. Они вертелись вокруг «Фокке-Вульфов», стараясь атаковать их сзади и не дать им напасть на себя. Это была отличная проверка маневренности самолетов, и оказалось, что и в вертикальной плоскости и в горизонтальной «Фокке-Вульфы» ничуть не маневреннее наших истребителей. Карякин и Рябушкин занялись ведомым «Фокке-Вульфом» и оттянули его несколько в сторону от ведущего. А Татаренко, подойдя к ведущему спереди, но держась ниже его, ударил по нему очередью снизу.
Ведущий «Фокке-Вульф» стал беспомощно падать, переваливаясь через крыло. Ведомый оставил его, нырнул в облака и исчез. У советских истребителей горючее совсем пришло к концу; нужно было возвращаться немедленно. Уходя, они следили, как, кружась, словно осенний лист, падал подбитый «Фокке-Вульф». Мотор его еще кое-как работал, и летчик делал отчаянные попытки выпрямить свою машину. Внизу, над самым лесом, это ему удалось. «Фокке-Вульф» выпрямился и неуверенно, боком, словно слепой, двинулся куда-то на восток.
Ничего не стоило догнать его и добить. Но горючего не было. Они еле добрались до дома.
Когда они вышли из самолетов, лица их пылали от возбуждения. Они первые дрались с «Фокке-Вульфами» и победили их!
— До чего досадно, что не хватило горючего! — огорчался Костин. — Эх, встретили бы мы их на десять минут раньше, и оба были бы на земле…
Ему казалось, что победа получилась неполной.
— Я его здорово полоснул по брюху! Никуда ему далеко не уйти, — убежденно говорил Татаренко. — Непременно где-нибудь свалится.
— Уже свалился, — сказал Проскуряков, вышедший встречать их на аэродром.
Оказалось, что всё известно. За боем советских истребителей с «Фокке-Вульфами» следил весь фронт. На командном пункте полка узнали, что Татаренко сбил «Фокке-Вульф», через минуту после того, как это случилось. Знали тут уже и о дальнейшей судьбе немецкого самолета.
— Выпрямиться ему кое-как удалось, — рассказал Проскуряков, — но управление у него было не в порядке. И пошел он не туда, куда хотел, а куда ему удавалось идти. Вышел он на берег Ладожского озера как раз в том месте, где теперь проходит наш передний край. Повернуть направо, к своим, он не мог, а пошел дальше и сел на лед. От нас метров четыреста и от немцев метров четыреста…
— А что же летчик? — спросил Татаренко.
— Летчик бросился на лед и по льду уполз к своим.
— Чёрт с ним, с летчиком, — сказал инженер полка, молча слушавший весь этот разговор. — Нам бы самолет раздобыть…
Все техники в полку относились к «Фокке-Вульфам» с не меньшим любопытством, чем летчики. Им не терпелось узнать, что нового придумали немцы, как ответила немецкая конструкторская мысль на появление новых советских истребителей. Каждый из них понимал, что здесь речь идет о соревновании, малейший успех или неуспех в котором имеет громадное значение для всего дальнейшего хода войны. Четверых летчиков, повидавших «Фокке-Вульфы» собственными глазами, они забрасывали множеством вопросов. Но что летчики могли им ответить?
