Ознакомительная версия.
Спустя несколько секунд вода стала горячей! От нее даже шел пар! Я быстро перекрыл воду и огляделся по сторонам. Слышали ли шум воды сержанты? Нет, через две двери вряд ли. Да к тому же они давно спали. Я взглянул сквозь полутьму на своих товарищей и увидел лишь их смутные очертания. Скорчившись на скамье, прижавшись друг к другу спинами, они пытались уснуть. Какое-то мгновение я боролся с собой. Если под душем я буду стоять один, горячая вода будет литься дольше. А если мы встанем втроем…
И все-таки через несколько секунд я прошептал:
– Ока! Ямамото! Идите сюда, под душ.
– Горячая вода? – выпалил Ока.
– Тихо!
В одно мгновение оба оказались рядом со мной. Они потирали свои руки, живот, переминались с ноги на ногу и делали наклоны.
– Включай быстрее воду! – простонал Ямамото, стуча зубами.
– Только один кран, – сказал я. – И дам не очень большой напор, а то вся вода стечет, и мы даже не успеем согреться.
Ребята послушно отступили, пока я регулировал душ. Затем мы сгрудились под струями, постанывая, когда вода стала согревать нашу застывшую плоть.
– О, прекрасно. Чудесно! – бормотал я, запрокинув голову. Внезапно меня осенила еще одна идея. – А что, если!.. Как можно заткнуть сливную трубу?
– Сесть на нее, – весело ответил Ока. – Для этого у тебя ведь большая задница.
Я решил, что можно было попытаться заполнить маленькую душевую водой на три-четыре дюйма, не залив остального пола. Вдруг я понял, что нам нужно – туалетная бумага! План сработал превосходно. Я накрыл отверстие сливной трубы слоем бумаги толщиной в полдюйма. Вода постепенно собиралась вокруг нас и просачивалась сквозь туалетную бумагу достаточно быстро, чтобы не затопить соседнюю комнату.
– Почему вы не называете меня гением? – спросил я, усаживаясь в булькающей воде. Через некоторое время душ создал достаточно пара, чтобы согреть воздух вокруг нас. Я растянулся в воде, уровень которой медленно поднимался. Тепло. Каким чудесным оно было! Так посреди холода, тьмы и жестокости мы нашли свой маленький секретный островок.
И в этом тепле я уснул.
Несмотря на постоянные напоминания о том, что мы должны забыть прошлое, через две недели нашим семьям разрешили ненадолго приехать навестить нас. Всего четырнадцать дней минуло с тех пор, как я произнес слова прощания, а казалось, прошла целая вечность. Когда настал час приезда родственников, меня начало трясти. Как давно я их не видел! Сколько всего за это время произошло. Родной дом для меня теперь был словно в тысячах миль отсюда.
Пробило четыре часа. Я ждал в гостевой комнате, где курсантов, словно заключенных, отделяла от их семей специальная перегородка. Я видел, как входили родители ребят, как загорались глаза моих товарищей. Некоторые из них выглядели почти смущенными, нерешительными. Перегородка мешала им проявить более сердечную приветливость и заставляла ограничиваться лишь рукопожатиями.
Прошло полчаса. Мои родственники все еще не приходили. Я начал волноваться. Неужели они не понимали, что у нас был всего лишь один короткий час? Они вообще могли опоздать. С них станется!
Да они вообще могли не прийти. Перепутали день, вот и все. Наверное, я неправильно написал в письме. Я хрустнул пальцами и уставился в пол, затем снова поднял глаза на дверь. На пороге стоял отец в сером костюме. Консервативный цвет его одежды смешивался с нежно-оливковыми оттенками двух легких кимоно, которые виднелись за его спиной. Мама и Томика. Вскоре мы обменялись рукопожатиями, глядя друг другу в глаза. Мама и Томика даже не пытались скрыть свои чувства. Они смотрели на меня, и в их глазах стояли слезы. Я не мог говорить и тоже боролся со слезами. Мне не хотелось проявлять слабость перед отцом, и я закусил губу.
Улыбка папы еще никогда не была такой теплой.
– Как твоя новая жизнь, сынок?
– О… – Я запнулся. – Все хорошо, папа.
В этот момент во мне что-то дрогнуло, и в голове зазвенели слова: «Почему ты врешь? Скажи правду! Расскажи обо всей этой жестокости и беззаконии! Скажи ему, что ты хочешь уехать отсюда. Может, ему что-нибудь удастся сделать…»
Но ведь отец служил в армии. Он наверняка знал, через какие испытания мне приходится проходить. Ведь он в свое время пережил то же самое. Как ему это удалось? Отец прищурил один глаз и приподнял бровь.
– Твой сержант тебя любит? Они такие же добрые и нежные, как твоя мама? Ты прекрасно выглядишь. По-моему, ты даже поправился при таком хорошем питании.
Мое лицо действительно округлилось – распухло после вчерашней игры в «бинта».
– Это не от… – начал я и остановился.
– Темные глаза отца смотрели на меня. Он слегка покачал головой. – Они хорошо с тобой обращаются, Ясуо?
Я улыбнулся:
– Да, спасибо, папа. Хорошо.
Некоторое время мы молчали. Потом Томика нагнулась ко мне и нахмурила брови, глядя в мое лицо, как в зеркало.
– Где ты так оцарапался?
– Ясуо-сан, у тебя синяки под глазами! Тебя бьют! – В голосе мамы прозвучала так хорошо знакомая мне забота.
Во мне началась внутренняя борьба: ребенок почувствовал себя уютно, а во взрослом начало расти необычное раздражение.
– Они обращаются с тобой жестоко! Очень жестоко! – Мама говорила так громко, что я вспыхнул и стал оглядываться по сторонам. Но все вокруг были заняты своими разговорами. – Ясуо-сан… – произнесла мама почти умоляющим тоном, будто я мог что-то предпринять, чтобы изменить свою жизнь.
– Ничего, мама, ничего страшного! – стремительно ответил я.
– Но, Ясуо-сан… твой бедный глазик…
– Ничего, мама! Ничего страшного, – повторил я, почти крича. – Просто я упал. Все скоро заживет!
Я приложил руку к глазам, словно защищая их от яркого солнца. Наступила тишина, в которой слышалось лишь мое прерывистое дыхание. Все это время мама крепко сжимала мою ладонь. В тот момент я любил свою мать сильнее, чем когда-либо.
– Мой сын справится с трудностями сам, – тихо произнес отец. – Он уже стал мужчиной. Он самурай!
Я взглянул на него, провел по лицу кулаком и улыбнулся.
– Мы с твоей сестрой приготовили немного суси, – сказала мама. – Тебе разрешат взять его?
Мама и Томика спрятали еду под широкими поясами на талии. Их суси давно были моим любимым кушаньем.
– Вряд ли нам это разрешат, – ответил я, – но они ничего не узнают, если вы передадите их мне незаметно. Вы принесли рубашки и полотенца?
Мама кивнула и положила на перегородку квадратный сверточек, перевязанный оранжевой веревочкой.
– Просто запихни суси внутрь, – предложил я. – Никто его там не найдет.
Ирония судьбы – через мгновение после того, как мама передала мне сверток, поднялась суматоха. Сержант дал одному из курсантов подзатыльник. Вся семья бедняги в оцепенении наблюдала за сценой.
– Бейте меня! Бейте меня! – взвыла его мать. – Мой сын не виноват! Это я виновата! Он не просил ничего приносить ему!
Подзатыльник не был строгим наказанием, но он оскорбил всех нас. Воскресенье было единственным днем в неделе, когда с нами не полагалось обращаться строго. Это был для нас короткий перерыв, мимолетный момент, когда все вокруг могло быть мирным и безоблачным. Самому сержанту с длинной шеей и лоснящимся надменным лицом было не больше восемнадцати – девятнадцати лет. Он мог спокойно наказать новобранца потом. Как бы я хотел убить сержанта прямо сейчас.
– Поняв, что произошло, моя мама страшно испугалась и потребовала, чтобы я вернул еду. Я какое-то мгновение колебался, но потом во мне разгорелся бунт. – Нет! Вы с Томикой приготовили суси для меня, и я оставлю его у себя.
Моя сестра с тревожным взглядом что-то пробормотала.
– Оставь ему его суси, – сказал отец. – Они не посмеют ударить Кувахару. Пусть еда останется у него.
Спор угас. Вскоре час посещений истек, и женщины снова заплакали.
– Хватит! – приказал отец. – Думаете, мужчине приятно все время видеть слезы? – Он крепко пожал мою руку. – Мы ведь скоро увидимся, когда твоя начальная подготовка закончится, верно?
Я кивнул.
– Мы должны идти.
– Хорошо, – сказал отец. – Осталось недолго, и подготовка доставит тебе настоящую радость. Учись как следует и возвращайся к нам настоящим самураем. Сделай все, чтобы мы гордились тобой, Ясуо.
Я снова кивнул, и мои родные ушли. Отец вышел за дверь, не оглянувшись. Томика посмотрела на меня через плечо. Ее глаза напоминали глаза испуганного олененка. Я неопределенно махнул рукой, и сестра с мамой скрылись за дверью.
Позже в казармах многие ребята лежали на койках – привилегия, предоставлявшаяся нам только по воскресеньям, – и неотрывно смотрели в потолок. Посещение родных не очень-то подняло наш дух. Я видел, как Накамура скорчился на краешке своей койки, положив подбородок на руки. Я подошел и стал смотреть на него, но он ничего не сказал. Решив, что беспокоить приятеля не стоило, я стал медленно бродить по казарме, затем снова остановился около его койки:
Ознакомительная версия.
