Не поднимая глаз от затоптанного глиняного пола, Фундингер, немного подумав, спокойно сказал:
— Достань рацию. Я подожду здесь.
* * *
Вскоре после того как Рая вернулась домой, к ней зашла закутанная в шаль женщина.
— Слава тебе, господи! — проговорила она, не успев закрыть дверь, и протянула Рае небольшой узелок. — Бери же! Пирог с мясом для тебя, девочка! Только ешь с умом!
— Ты пришла как нельзя кстати, — обрадовалась Рая.
Пока Олена здоровалась с гостьей, Раиса осторожно разрезала аппетитно пахнущий пирог и вытащила из середины начинки патронную гильзу. Внутри ее находилась скатанная в трубочку записка. Это было сообщение от Жука.
Жук был одним из связных «Комитета 103» с отрядом Рыжего. Через него, как правило, передавали только самое важное: указания, предостережения, запросы о некоторых гитлеровских офицерах. Раиса ничуть не удивилась, получив этой ночью известие от Жука. Но, прочитав записку, девушка остолбенела от неожиданности.
Операция, совершенная этой ночью партизанами на вокзале, оказалась не такой удачной, как ожидалось. Подготовка была тщательной, но командир не учел того, что гитлеровцы были подняты по тревоге в связи с налетом группы комитета «Свободная Германия». У вокзала партизаны натолкнулись на довольно сильное сопротивление противника. Хотя им удалось освободить пленных, а те, вооружившись оружием убитых, присоединились к Рыжему, они лишь с большим трудом пробились из города. Разбившись на небольшие группы, они разошлись в разных направлениях, чтобы добраться до спасительных оврагов и леса. Но двенадцать человек из одной группы, уже считая себя в безопасности, были неожиданно схвачены в Гарбузино эсэсовцами вместе с семьями, в домах которых они укрылись.
Раиса скомкала бумажку и бросила ее в печь. Гарбузино! Она до боли стиснула руки. «Что же мы можем для них сделать? Как же помочь товарищам, женщинам, детям? Разве мало было принесено жертв?» Она закрыла лицо руками и долго не могла отогнать от себя ужасные картины прошлого, стоящие у нее в глазах…
В один из дней, мало чем отличающийся от других таких же дней, гитлеровцы вывели из города первую колонну жителей. Учителя и служащие, все коммунисты и комсомольцы, которых удалось застать врасплох по домам, были угнаны в Богуславскую балку. Многих из них, которых подвергли пыткам, приходилось поддерживать, а двоих даже пришлось нести на руках. Однако ни один человек не пал духом, не просил о помощи… Не изгладился из памяти и тот страшный день, когда гитлеровцы хватали евреев. Говорили, что их всего-навсего переселят в покинутую жителями деревню. Раиса сама переводила на русский язык этот приказ, прекрасно понимая, что это грубая ложь. Те, кому «Комитет 103» не успел помочь укрыться, еще до рассвета, поддавшись на удочку гитлеровцев, сами явились на сборный пункт. Мужчины, женщины, старики, дети, целые семьи сидели на узлах с небогатым скарбом, разговаривали, грызли семечки, курили, смеялись, плакали… Ждали, когда прибудут машины, на которых их должны отвезти на новое место жительства, и ничего не могли понять, когда их, подгоняя пипками и ударами прикладов, погнали пешком за город. В том же направлении — в балку… Туда же была угнана и пестрая толпа цыган в ярко-красных рубахах и таких же жилетах, а затем и группа молчаливых сектантов и правоверных…
А теперь Гарбузино! Раиса бессильно уронила руки. Взгляд ее остановился на разрезанном пироге. И тут пришло решение. Она подсела к столу и написала Жуку коротенькую записку; «Срочно нужна рация! Как можно скорее!»
Торстен Фехнер не находил себе покоя весь день. Да он и не хотел этого. Внимательно следя за ускоренной подготовкой самоходно-артиллерийской батареи к бою, он лично помогал ремонтировать машины и снаряжение и не давал передышки ни себе, ни унтер-офицерам, ни солдатам. Для него важно было только одно: выполнить приказ о приведении батареи в боевую готовность к сегодняшнему вечеру. Он очень старался заставить свои мысли следовать в этом направлении, но они упрямо увлекали его к маленькому домику в Корсуне. Он выслушал довольно рассеянно рассказ о боевых действиях войск Манштейна на западной границе котла и о партизанском налете в прошлую ночь.
У него не было свободного времени, он получил приказ, выполнению которого должен был посвятить себя полностью, поскольку докладывать о готовности батареи к бою ему придется не своему корпусному командиру генерал-лейтенанту Либу, а командиру танковой дивизии СС «Викинг» группенфюреру СС Гилле.
Подобная перспектива нравилась Фехнеру все меньше и меньше. Было ли это недоверие, которое он чувствовал со стороны командования дивизии СС «Викинг», или виной тому были случаи, о которых ему доводилось слышать краем уха раньше, раздумывать об этом в суматохе ему также некогда. Однажды, поначалу еще неясно и слабо, в душе его зародились сомнения: неужели я непохож на других? Впервые это случилось на участке 72-й пехотной дивизии, когда он помешал расстрелу русских военнопленных. И хотя полковник Хон поддержал его тогда, остальные офицеры заметно отшатнулись от него.
Вечером обер-лейтенант Фехнер доложил командиру дивизии СС «Викинг» о готовности батареи к бою.
Группенфюрер СС Гилле стоял на дороге около своего автомобиля, мотор которого уже работал, и придерживал левой рукой дверцу.
— Все ясно, Фехнер, — произнес он с ироническим оттенком в голосе. Холодно блеснули стекла его очков.
Гилле понадобилось всего лишь несколько секунд, прежде чем он отдал приказ. Появление Фехнера подействовало на него, как короткое замыкание, и вызвало самые разнообразные мысли и воспоминания. В памяти генерала все как бы внезапно озарилось и приобрело ясные очертания: он вспомнил свою первую встречу с молодым командиром батареи неделю назад на переднем крае обороны, когда неожиданно решил добиться придания самоходно-артиллерийских установок его дивизии СС «Викинг»; телефонный разговор с генерал-лейтенантом Либом, похожий скорее на требование, чем на товарищескую просьбу, но зато с изрядной долей намеков на возможный выход из окружения, при котором уцелевшие танковые подразделения могли бы служить щитовым прикрытием для высшего командования; последовавшее затем, как и ожидалось, любезное согласие командира корпуса и, наконец, сознание того, что этот белокурый обер-лейтенант и есть сын командира полка 11-го армейского корпуса полковника Кристиана Фехнера, которого Гилле хорошо знал с прошлого года…
Последнее обстоятельство он воспринял с тайным ликованием. Взаимоотношения между офицерами дивизии СС «Викинг» и 11-го армейского корпуса были весьма напряженными с тех пор, как генерал Штеммерман принял на себя общее командование немецкими войсками в районе Корсуни. Гилле приходилось мириться с тем, что на всех оперативных совещаниях офицеры штаба отзывались о его стратегических и тактических планах не иначе, как о «гусарских вылазках», а приводимую им в грозном тоне ссылку на «высочайшие директивы» называли открытой попыткой шантажа и запугивания. Они даже открыто издевались над ним после того, как его план взорвать котел изнутри был отвергнут верховным главнокомандованием. Благоразумие и расчет, говорили они, вот что сейчас необходимо. Эти их слова Гилле воспринимал как государственную измену. Он посчитал счастливой случайностью, что полковник Фехнер в настоящее время находится в Берлине, где ему оперируют челюсть. Всех офицеров из окружения Штеммермана Гилле подозревал в старческом маразме, особенно полковника, с которым он два месяца назад имел неприятную стычку. Теперь Гилле намеревался использовать подчиненное положение молодого Фехнера для бесшумной переориентации взглядов штеммермановского друга. Этого случая он давно ждал. Сейчас этот случай представился, и Гилле в душе уже предвкушал свой триумф.
— Хорошо, садитесь в машину, — коротко приказал Гилле. — Все остальное расскажете по дороге.
Фехнер сначала не понял, что приказ относится именно к нему. На лице Гилле, искаженном отблеском направленного к земле карманного фонарика, появилось нечто такое, что всегда вызывало к нему отчуждение: это была смесь самодовольства с величественно-насмешливой презрительностью.
— В Гарбузино! — бросил Гилле, после того как в машину сел сначала адъютант, а затем Фехнер.
Фехпер подумал, что днем он уже слышал это название, но никак не мог вспомнить, в какой связи. Группенфюрер же, разумеется, не был обязан давать ему разъяснения. Тем не менее это обстоятельство и вопрос Гилле о готовности его батареи Фехнер воспринял как явное предостережение. С пристальным вниманием следил он за тем, как командир дивизии слушает его доклад.
Не успел он договорить до конца, как машина уже остановилась на окраине деревни Гарбузиио. Подбежавший эсэсовский офицер отдал Гилле рапорт и при этом указал на холм, находившийся поодаль.
